В данном случае Меттерних нисколько не лукавит: «основан» союз был действительно не в целях реакции, но вот использован в конечном счете именно так – как инструмент подавления инакомыслящих. Это и объясняет несомненный успех столь необычного международного трактата. В желании сохранить статус-кво европейские монархи дружно объединились вокруг «морального манифестанта» русского императора. Тем более что Европа начинала постепенно бурлить, как вулкан.
Лава прорывалась то в одном, то в другом месте. В 1818 году происходят студенческие беспорядки в германских университетах. Затем революция в Испании. Чуть позже вспыхивают революции на Апеннинском полуострове. Священный союз, как пожарная команда, сбивает пламя.
В исторической литературе нередко можно найти рассуждения о том, что Меттерних обыграл русского царя, используя в австрийских интересах и во вред России его наивность. Это не так. Император не был в политике простаком. Если Меттерних, а до того Талейран, добивались каких-либо уступок у царя, то лишь потому, что в тот момент его взгляды в значительной степени совпадали с их позицией.
К моменту создания Священного союза сам Александр по-прежнему высказывался за мягкие либеральные реформы в той или иной европейской стране, но революционный пожар при этом был готов тушить самым решительным образом, не находя в подобной позиции никакого противоречия. Обосновывая такую политику, царь говорил:
Чем я был, тем остаюсь теперь и останусь навсегда. Я люблю конституционные учреждения и думаю, что каждый порядочный человек должен их любить; но можно ли вводить их без различия у всех народов? Не все народы в равной степени готовы к их принятию…
Историк Соловьев замечает по этому поводу:
Не Меттерних, но революционные движения, обхватывающие всю Европу, должны были производить сильное впечатление на императора Александра. Эти движения не могли заставить его переменить своего прежнего взгляда, но должны были, как обыкновенно бывает при столкновении известного взгляда с действительностью, повести к известным ограничениям, определениям, как, например: либеральные учреждения не должны быть добываемы революционным путем…
Иначе говоря, Александр выступал за эволюционные, пусть и медленные преобразования и против революционных катаклизмов. В памяти царя прочно закрепились воспоминания об ужасах французской революции, закончившейся к тому же ненавистным бонапартизмом. Именно поэтому он последовательно защищает в этот период абсолютно любую легитимную монархию.
Эту позицию царь отстаивает даже тогда, когда конкретные действия Священного союза определенно противоречат интересам России и православия. Когда вспыхивает восстание в Греции, царь, на радость австрийцам, поддерживавшим Порту, заявляет:
Я покидаю дело Греции потому, что усмотрел в войне греков революционный признак времени. Что бы ни делали для того, чтобы стеснить Священный союз в его деятельности и заподозрить его цели, я от него не отступлюсь. У каждого есть право на самозащиту, и это право должны иметь также и монархи против тайных обществ; я должен защищать религию, мораль и справедливость.
Почему турецкий гнет в Греции «справедлив», «морален», а тем более отвечает интересам «единого народа христианского», о котором обязан был заботиться Священный союз, царь, к сожалению, не объяснил.
Делу объединения Европы союз, естественно, не помог, да и не мог помочь. В него, например, с самого начала не желала вступать Великобритания, что закономерно. Ла-Манш – больше, чем география. Нередко в истории он позволял Британии выбирать: вмешиваться ей в общеевропейские дела или остаться в стороне. Как правило, Англия, внимательно наблюдая за ситуацией, вступала в серьезную игру лишь тогда, когда это было ей выгодно либо когда ее интересам что-то угрожало, как в случае с Наполеоном. Брать на себя излишнюю и обременительную в политическом и финансовом плане ответственность англичане не хотели. Это касалось и Священного союза.
Имелась, однако, и другая непреодолимая на тот момент преграда – неравномерность внутриполитического развития европейских стран. Лорду Каслри из Лондона направлялись следующие ориентировки:
Дайте понять русским, что у нас – парламент и публика, перед которыми мы ответственны, и что мы не можем вовлечься в виды политики, которая совершенно не соответствует духу нашего правительства.
Лондон точно указывал на самое главное препятствие для процесса объединения Европы: мало собирать конгрессы и принимать какие-то общие решения. Самодержец российский в лучшем случае ответствен перед собственной совестью, английское правительство ответственно перед парламентом и народом. Объединить несовместимое невозможно. Столкновения между Англией и ее партнерами становились в связи с этим неизбежными.
Обычно невозмутимый лорд Каслри однажды в разговоре с французским посланником, комментируя действия русского, австрийского и прусского монархов, заявил:
Неслыханное дело!.. Это – всемирная монархия, провозглашенная и осуществленная тремя державами, теми самыми, которые некогда сговорились разделить Польшу. Если английский король подпишет протокол, то этим самым подпишет свое отречение. Если государи неограниченные действуют таким образом, то правительства конституционные должны соединиться для противодействия.
Историк Соловьев пишет:
…Англия выставила вопрос чрезвычайной важности, именно – вопрос об отношении конституций различных держав к этому общему управлению делами Европы… Русский император требовал, чтобы все европейские государства вошли в великий союз и улаживали свои отношения на конгрессах; но спрашивалось: государи неограниченные и министры их, не отвечающие за свои решения ни перед кем, будут ли одинаково поставлены на конгрессах с государями конституционными и министрами их, имеющими известные отношения к своему народному представительству? Таким образом… различие в формах политической жизни у разных европейских народов становилось помехою для утверждения общего управления делами Европы.
Путь к общеевропейскому дому вел не через «моральные манифестации», к которым был склонен царь. Чтобы осуществить свою мечту и объединить Европу, Александру I на самом деле нужно было гораздо больше и эффективнее заниматься внутренними российскими делами. Много раздумывая по поводу реформ в России, он на них так и не решился. Выступая за эволюционный путь развития, царь стал контрреволюционером, но так и не стал реформатором. Вернувшись из Европы в Россию, он не мог заставить себя заняться главным делом и уделял время лишь молитвам и текущим хлопотам. Беспрерывно колесил по стране, нигде не задерживаясь надолго.
Император и умер в 1825 году в далеком от Петербурга продуваемом неуютными ноябрьскими ветрами провинциальном Таганроге, не сумев даже толком объяснить, кого оставляет после себя «на хозяйстве». В результате страна умудрилась присягнуть сразу двум Павловичам – Константину и Николаю, а сами братья, будучи в этот момент в разных концах империи и не зная доподлинно, кто из них наследует престол, честно присягнули друг другу.
В течение долгих лет царствования Александра I Россия играла первую скрипку в европейском оркестре, решая судьбы различных стран, народов, монархов, да и всего континента. И все же к моменту смерти царя-мистика Российская империя, лишенная конституции и элементарных политических свобод, по многим параметрам являлась уже не лидером, а аутсайдером.
Если сначала общеевропейский дом не мог под одной крышей объединить всех, поскольку, оторвавшись от остальных, далеко вперед ушла Англия, то затем, после серьезных перемен во многих европейских странах, это стало невозможно, потому что от других начала быстро отставать крепостная Россия.
Страна нуждалась в реформе. Одной Библии здесь было уже мало.
Часть вторая
Николаевская эпоха. Идеальный самодержец и трудолюбивая контрреволюция
За время, прошедшее от Рюриков до кончины Александра I, Русь – Московия – Россия прошла в своих отношениях с Западом огромный путь. От полного взаимного непонимания и даже брезгливого отношения к чужакам, да еще и иноверцам, до признания за Россией права стать вождем антинаполеоновской коалиции. С подобной ролью русского государства безоговорочно согласились все крупнейшие на тот момент европейские державы, пытавшиеся остановить экспансионизм великого корсиканца. Причем даже те, кто к России по-прежнему относился без особой симпатии, скажем Великобритания и Австрия.
