Поперек Золотого Рога был натянут знаменитый византийский цепной барьер и закреплен на каждом из его берегов – огромные закругленные бревна, соединенные стальными крючьями, предназначенные для того, чтобы загородить гавань от захватчиков. Этот барьер не смог послужить препятствием для штурма в 1204 году. Теперь он был намного мощнее.
Мы перепрыгнули в 9 апреля и увидели, как турки все ближе подкрадываются к стенам. Затем мы передвинулись еще чуть дальше вниз по линии, в 12 апреля, и могли наблюдать, как в бой вступило огромное турецкое орудие, поистине царь-пушка. Ее построил для турков перебежчик-христианин из Венгрии по имени Урбан. К городу ее тащили сто пар быков; ее ствол был почти метр в поперечнике и метал гранитные глыбы весом в семьсот килограммов. Мы увидели пламя, изрыгнувшееся из жерла орудия, клуб дыма, а затем из него показался медленно двигавшийся чудовищной, величины каменный шар, который вскоре с потрясшей все вокруг силой ударился о стену, взбив высокий столб пыли. Удар этот эхом отозвался по всему городу. Нам заложило уши.
– Из царь-пушки можно было стрелять всего лишь семь раз в день, сказал я.
– Очень много времени отнимало ее заряжение.
Мы шунтировались еще на неделю вперед. Захватчики со всех сторон облепили гигантскую пушку, подготавливая ее к стрельбе. Затем кто-то поднес горящий факел к запальнику. Ствол пушки не выдержал и, объятый пламенем, оглушительно взорвался. Огромные осколки его далеко разлетелись во все стороны, выкашивая целые шеренги турков. Повсюду лежали груды мертвых тел. Византийцы встретили эту неудачу осаждавших дружным радостным криком.
– Среди погибших, – заметил я, – есть и Урбан Венгр. Однако вскоре турки соорудят новое орудие.
В этот вечер турки бросились штурмовать стены, и мы, распевая «Америка прекрасная» и арии из «Отелло», наблюдали за тем, как храбрые солдаты Джованни Джустиниани сдерживали их натиск. Над головами у нас свистели стрелы; несколько византийцев вели огонь из грубых, еще очень не точных ружей.
Я с таким блеском подал эти последние сцены осады Константинополя, что сам рыдал от восхищения собственной виртуозностью. Я показал своим подопечным морские сражения, рукопашные схватки на стенах, траурные молебны в Айя-Софии. Я раскрыл перед ними военную хитрость турков, которые перетащили свои корабли по суше из Босфора в Золотой Рог при помощи деревянных настилов, смазанных салом, ибо никаким другим путем они не могли проникнуть в гавань, вход в которую был прегражден знаменитыми цепями; не стал скрывать от них тот ужас, который охватил византийцев, когда рассвет 23 апреля открыл их взору семьдесят два турецких корабля, ставших на якоре внутри гавани, а затем еще показал, сколь доблестно сражались с этими кораблями генуэзцы.
Все в том же быстром темпе, не давая своим туристам передышки, я перебрасывал их в следующие дни осады. Мы видели, как редели ряды защитников. На наших глазах росла стойкость защищавшихся и падала решимость нападавших.
Ночью 28 мая мы прошли внутрь Айя-Софии, чтобы посетить последнее христианское богослужение, совершавшееся в этом соборе. Казалось, весь город собрался под его гигантскими сводами: император Константин Одиннадцатый и его двор, нищие и грабители, купцы и сводники, католики из Генуи и Венеции, солдаты и матросы, аристократы и священнослужители, а также немалое количество переодетых посетителей из будущего, которых, по всей вероятности, было даже больше, чем собравшихся здесь византийцев. Мы вслушивались в колокольный перезвон и грустное «С нами Господь» и падали на колени, оплакивая вместе со многими, даже очень многими путешественниками во времени печальную участь Византии; когда служба закончилась, стали одна за другой гаснуть свечи, и наступивший мрак окутал мозаики и фрески собора.
А затем наступило 29 мая, и нашим взорам представился последний акт этой, ставшей для нас такой близкой, трагедии.
В два часа ночи турки яростно атаковали ворота святого Романа.
Джустиниани был ранен; сражение было поистине ужасным, мне приходилось держать своих людей как можно дальше от него. Ритмично скандируемое «Аллах! Аллах!» нарастало до тех пор, пока не наполнило всю вселенную, после чего возникла паника в рядах защищавшихся, и они бежали с поля боя, а турки ворвались в город.
– Все кончено, – сказал я. – Император Константин погиб в сражении.
Тысячи жителей бегут из города; тысячи пытаются найти убежище за забаррикадированными дверьми Айя-Софии. Вот теперь и смотрите на разграбление города и резню его жителей!
Мы совершали прыжки теперь уже в каком-то поистине диком темпе, исчезали и снова появлялись, стараясь главным образом не попадаться под копыта всадников радостным галопом проносившихся по городским улицам.
По-видимому, мы ошарашили немалое число турков, но во всей этой неистовой кутерьме чудесное исчезновение нескольких паломников вряд ли могло кого-либо особенно взволновать. Кульминацией же всего нашего маршрута было 30 мая, когда мы смотрели на триумфальный въезд султана Мехмеда в Византию в сопровождении всех своих визирей, пашей и янычаров.
– Он останавливается перед самой Айя-Софией, – шептал я. – Набирает горсть почвы, сыплет ее на свой тюрбан. Это его жест покаяния перед Аллахом, пославшим ему столь блистательную победу. Теперь он проходит внутрь собора. Нам опасно следовать за ним туда. Внутри он обнаруживает какого-то турка, который разбивает на куски мозаичный пол, изображения на котором он считает нечестивыми. Султан ударит этого человека и запретит ему наносить какой-либо ущерб собору, после чего пройдет к алтарю и, взобравшись на него, произведет свой традиционный «Салим». Айя-София становится теперь Ай-Суфией, мечетью. Византия перестала существовать.
Конец. Теперь мы возвращаемся вниз по линии.
Вконец ошеломленные тем, что они повидали, мои шестеро туристов позволили мне отрегулировать их таймеры. Я вывел последнюю трель своим свистком, и мы благополучно вернулись вниз по линии в родной 2059 год.
Впоследствии, уже находясь в конторе Службы Времени, ко мне подошел подрядчик из Огайо. Его большой палец торчал так вульгарно, как это позволяют себе люди маловоспитанные, когда они предлагают чаевые.
– Сынок, – сказал он, – я только одно хочу тебе сказать: ты чертовски хорошо проделал свою работу! Идем со мной и позволь мне приложить вот этот мой большой палец к твоей кредитной карточке и выразить этим скромным подношением свою высокую оценку твоего труда. Идет?
– Прошу прощения, – сказал я, – но нам запрещено брать чаевые.
– Да плюнь ты на этот вздор, сынок. Предположим, ты просто не обратил на это внимания, а я всего-навсего вот этим своим большим пальцем присовокупил немного денег к твоему счету, годится? Ну, скажем, ты даже ничего об этом и не знал.
– Я, разумеется, не в состоянии предотвратить перемещение средств, о которых мне ничего неизвестно, – согласился я.
– Вот и прекрасно. Черт побери, когда эти турки взяли приступом город, какое это все-таки было зрелище! Какое зрелище!
Получив через месяц очередное финансовое извещение, я обнаружил, что мой кредит пополнился после прикосновения его большого пальца на целую тысячу. Я ничего не сообщил своему начальству, полагая, что я честно заработал эти деньги, независимо от того, разрешается это или нет.
Я решил, что вполне заработал право провести свой отпуск на вилле Метаксаса в 1105 году. Уже не дармоед, не слюнявый подмастерье, я был теперь полноправным членом славного братства курьеров времени. И одним из лучших знатоков своего дела, так мне, во всяком случае, тогда казалось.
Мне не нужно было опасаться холодного приема в резиденции Метаксаса.
Сверившись с информационным табло, я обнаружил, что Метаксас, как и я сам, только что завершил свой маршрут. Это означало, что теперь он на своей вилле. Я понабрал себе побольше новенькой, с иголочки, византийской одежды, реквизировал кошелек, полный золотых византов, и стал готовиться к прыжку в 1105 год.
И тут я вспомнил о парадоксе разрыва времени.
Я не знал, в какой момент 1105 года мне следовало там появиться.
Кроме того, мне должен быть известен нынешневременной базис Метаксаса вверху по линии. В нынешнем времени для меня сейчас был ноябрь 2059 года.
Метаксас только что совершил прыжок вверх по линии в 1105 год, дата в котором соответствовала бы для него ноябрю 2059 года. Предположим, что эта дата где-то в пределах июля 1105 года. Если бы, не зная этого, я шунтировался в более раннее время, ну скажем, в март 1105 года, Метаксас, которого я бы там встретил, был бы вообще незнаком со мною. Я бы оказался чем-то вроде непрошенного гостя на чужом пиру. Если бы я шунтировался в, скажем, июнь 1105 года, я еще был бы неискушенным в трансвременных перемещениях юнцом, только-только прошедшим стажировку у Метаксаса. А вот если бы я совершил прыжок, скажем, в октябрь 1106 года, я бы повстречался с Метаксасом, который на три месяца опережал бы меня с точки зрения базиса нынешнего времени и который, следовательно, знал бы подробности моего собственного будущего. Это привело бы к возникновению парадокса разрыва времени в противоположном направлении, а я вовсе не рвался к тому, чтобы на собственной шкуре испытать, чем это для меня обернется. Слишком уж опасно и даже немного страшновато повстречаться с кем-нибудь, кто уже прожил промежуток времени, который тебе еще только предстоит прожить.
