Вместе с профессором мы прошли в операционную.
У генерала Кузнецова были перебинтованы и уже загипсованы обе ноги. Но состояние пока было шоковое. У Розенплентера – множественные ранения головы и лица. Он лежал с полностью забинтованной головой. Водитель был без сознания – переломаны обе ноги, рука и много ребер. Вокруг них хлопотали сестры. В стороне без всякой помощи совершенно обнаженная лежала наша общая любимица Ляля.
Харчев сорвался. Он выхватил из кобуры пистолет. Выстрелил в потолок и закричал, что это умышленно. «Если вы не спасете ей жизнь, я всех здесь перестреляю». Но ни профессор Шварц, ни другие врачи и сестры не дрогнули. Видимо, общение с офицерами СС их закалило. Только наш хирург майор Мусатов ловко обезоружил Харчева. Он осмотрел Лялю. Поговорил со Шварцем и нам сказал: «Они все сделали, что могли. Теперь дали возможность спокойно умереть. Ей осталось жить не более часа». Харчев зарыдал. Одна из сестер по знаку профессора подошла к нему, закатала рукав и сделала укол.
Лялю похоронили с почестями. Она не только работала в институте, но помогала в самодеятельности дивизии, и ее артистический талант пользовался большим успехом. На могиле в саду рядом с корпусом института установили стандартную пирамиду с красной звездой. На одной из граней портрет Ляли – красивой и талантливой русской девушки из-под Тулы, так трагически закончившей свою жизнь в Германии.
О гибели Ляли я написал письмо Исаеву. Он был потрясен. Еще и потому, что хлопотал и мечтал при репатриации добиться ее устройства в наш московский институт.
В ПОИСКАХ НАСТОЯЩЕГО ХОЗЯИНА
Из Москвы от Исаева вскоре начали приходить полные пессимизма письма:
«Плохо, плохо, плохо!…
Ничем дельным заняться нельзя! Патрона наши изыскания уже не интересуют. Хочет вернуться к работе в Академии…»
Описывая в самых мрачных тонах московскую трудную и неустроенную жизнь, Исаев вспоминал о вилле Франка и Бляйхероде:
«Наша работа в Бляйхероде – это был только золотой сон. Здесь главные ракетные заботы – это дрова, ранние морозы и сельскохозяйственные работы…
…Твоя Катя молодец! Она хочет тебя вернуть. Встретилась с самим патроном. Он сказал, что ты сам виноват, что засиделся в Германии. Никто тебя там не держит.
Ты был ему верен в самое тяжелое время, а теперь вдруг «продал шпагу свою» и кому… артиллеристам».
Это было в ноябре 1945 года. Трудно было читать Катины письма о тяжелой жизни в послевоенной Москве с двумя малышами. Младший к тому же все время болел. Надо было ездить через всю Москву в наш НИИ-1 за пока еще полагавшимся ей пайком, спешить в детскую консультацию за молоком для больного младенца, ремонтировать вечно перегорающую электроплитку. В квартире холод – даже белье трудно сушить, из окон дует осенний ветер, вода на пятый этаж часто не идет и надо бегать на улицу к колонке, вернувшись с водой, ремонтировать электропроводку: где-то короткое замыкание и все время перегорают пробки… Понятно, что, получая такие вести, я после аварии с генералом Кузнецовым, который оказался надолго прикованным к больничной койке, стал хлопотать об отпуске, договорившись с Пилюгиным, что все дела по руководству институтом «Рабе» он недели на две возьмет на себя.
Но оказалось, что Москва нас не забыла.
Генерал Гайдуков приказал, чтобы никто из нас не покидал Германию. Он, видимо, одним из первых среди наших военных оценил перспективность всей затеянной нами деятельности, ее размах, понял, на ком все держится, и развил в Москве очень активную деятельность в поддержку института «Рабе».
Мы это почувствовали. Во-первых, по увеличивающемуся потоку командированных в наше распоряжение специалистов разных ведомств. Во-вторых, последовал категорический запрет на отпуска.
И, наконец, к нам прибыл уполномоченный ЦК партии. Он заявил, что в аппарате ЦК за нашей работой следят, нами довольны, но работу надо форсировать, так чтобы все свернуть в начале 1946 года. Пока среди наркомов нет согласия, кому же заниматься техникой ракет дальнего действия, ЦК поручил всей работой в Тюрингии руководить Гайдукову.
Что касается бедственного положения наших семей, то уполномоченный ЦК заверил, что все необходимые команды нашим московским учреждениям будут даны.
Команды действительно были даны, но чем они могли помочь? Только сохранением денежного содержания и пайков для жен и детей.
Гайдуков в этой ситуации принял единственно правильное решение, которое имело исключительно важные последствия для дальнейшего развития ракетной техники в Советском Союзе. Чтобы ракетная техника, от которой отказалась авиационная промышленность, приобрела настоящего хозяина, надо доложить Сталину и попросить его указаний. Но каковы бы ни были указания Сталина, специалистов, уже ушедших с головой в эти проблемы, необходимо сохранить. А чтобы их не растащили по разным ведомствам, лучший вариант – собрать всех в один коллектив в Германии и пусть там работают все вместе, пока в Москве будут приняты необходимые решения.
К Сталину нельзя было идти на доклад с пустыми руками. Надо было напомнить о его переписке с Черчиллем в 1944 году, показать, что мы уже тоже разобрались в секретном Фау-оружии, что в Германии работают наши специалисты, но этого мало.
Иногда решительные действия одного человека, особенно если они закрыты на долгие годы грифом «совершенно секретно», не упоминаются ни историками, ни публицистами. Лев Михайлович Гайдуков, готовясь идти к Сталину, изучил историю РНИИ, оценил прежнюю деятельность Королева, Глушко и других еще живых репрессированных специалистов, установил, где они находятся, и подготовил список всех, кого он счел необходимым вытащить из специальной тюрьмы, в которую их загнал Берия.
Умные люди посоветовали Гайдукову проникнуть к Сталину так, чтобы об этом до поры ни в коем случае не узнал Берия.
Как уж это Гайдукову удалось, сейчас сказать трудно. Но повезло. Гайдуков доложил Сталину о работах в Германии и необходимости начать работы по этому направлению в Союзе. Сталин не принял конкретного решения о том, кому эту тематику поручить, а уполномочил Гайдукова лично ознакомить наркомов с предложением взять на себя заботу о развитии ракетной техники, и тот из них, кто согласится, пусть подготовит необходимый проект постановления. В заключение Гайдуков попросил Сталина для усиления работы освободить специалистов по списку, который он положил перед ним на стол. На списке появилась резолюция Сталина, определившая на многие годы судьбы Королева, Глушко и многих других людей.
Находясь в Германии, в 1945 году мы, конечно, не могли знать о всей этой не видимой миру кабинетной деятельности. Много лет спустя по отрывочным намекам Юрия Александровича Победоносцева я предположил, что он был одним из тех, кто помогал Гайдукову в подготовке списка и разработке тактики действий, в которых один неверный ход мог на долгие годы остановить развитие ракетной техники в нашей стране.
Что касается самой встречи Гайдукова со Сталиным, то здесь ему помогал, по-видимому, Маленков, опекавший Гайдукова как работника подведомственного ему аппарата ЦК. Кроме того, Маленков продолжал в это время состоять председателем Государственного Комитета по радиолокации и противовоздушной технике. А это значило, что он был обязан интересоваться зенитными управляемыми ракетами, которые разрабатывались в Германии в том же Пенемюнде.
Так или иначе Гайдуков получил прямое указание Сталина выходить на наркомов. Выбор был невелик: Шахурин – нарком авиационной промышленности, Ванников – нарком боеприпасов, он же руководитель Первого главного управления, ведавшего атомной проблемой, и Устинов – нарком вооружения.
Все наркоматы готовились к преобразованию в министерства. Это могло означать и смену руководителей. Сталин мог вспомнить какие-либо промахи в разработке техники времен войны и не утвердить наркома министром. Такая опасность грозила Шахурину. Во время войны он считался любимцем Сталина. Он чаще других бывал у него на докладах и больше других наркомов пользовался помощью Сталина для организации массового выпуска новой военной техники, которая к концу войны превзошла немецкую и по количеству, и по качеству. За исключением реактивной авиации. Сталин получал доклады об отставании нашего реактивного самолетостроения, и это сказывалось на его отношении к руководству наркомата авиационной промышленности. Первоочередной задачей для Шахурина была турбореактивная техника. Всем главным конструкторам была поставлена задача создания реактивных самолетов.
В этих условиях надеть на авиационную промышленность еще и «ракетную удавку» было невозможно.
В ответ на обращение Гайдукова Шахурин отказался от участия в программе создания ракетного вооружения, несмотря на то, что ракета по своей конструкции, технологии производства, приборному и электрическому оборудованию ближе авиационной технике, чем другим видам вооружения. С этого отказа началось продолжавшееся многие годы противостояние авиационной и ракетной техники. Авиация имела преимущества до тех пор, пока не появились стратегические ракеты – носители атомной боеголовки.
