Полнокровное, трепетное восприятие мира поэтом встречает нас в первой же строфе первого же стихотворения в рукописи.
Бордовая лежит на грядках свекла,
Как хорошо быть на земле живой.
Как сквозь увеличительные стекла
Сквозь обожанье в мир смотрю. Он мой!
Я требую, с ума схожу, рыдаю
Лишь потому, что я люблю, и я
В любимом столько неба понимаю,
Что нервничаю в нем за журавля.
Ведь я права не тем, что существую,
А тем, что мучаю себя бродячим псом
И шар земной, как мужика, ревную
Под частый дождь над сереньким овсом.
Да, Татьяна Реброва умеет сказать точно, ярко и поэтично. Ну вот еще, в стихах о ночном, в обращении к лошади:
Хлеб и соль — вот какие гостинцы
Я сегодня тебе принесу.
Ты лизнешь перстенек на мизинце,
Принимая его за росу.
Или лирическая картинка, несколько, может быть, излишне красивая, но все же и поэтически выразительная:
Созвездия, как серьги, наклоня,
Касаясь ими варежек и шубы,
Вселенная смотрела на меня,
Целуя в опрометчивые губы.
Или без всякого изъяна очаровательная строфа, обращенная то ли к художнику, то ли к родной земле:
Я платьев и платков своих сатин
Рябиновыми гроздьями расшила,
Чтоб церковка в глуши твоих картин
С ней рядом постоять мне разрешила.
Это, конечно, золото самой высокой пробы. Можно выписать и такую, жутковатую, но живописно-выпуклую, потрясающую по своей художественной выразительности строфу:
Пьет водку на кладбищенской скамейке,
Закусывая черствым пирогом,
Старуха в полинялой телогрейке
С яичной скорлупой под сапогом.
Все так. Татьяна Реброва мастер с точным и ярким узором кисти (то, что у нее есть и слабые строфы, не меняет дела. Судить о возможностях поэта надо по высшим отметкам, а техника — дело благоприобретенное), но главное даже не в мастерстве, а в общей тональности, в главных мотивах ее поэзии. Конечно, это видение мира, прочное духовное единение с ним, но все же на первое место по силе выраженности я в поэзии Татьяны Ребровой поставил бы то, что можно назвать женским началом, но с самой большой и светлой буквы.
Женщина — дочь, женщина — любимая, женщина — жена, женщина — мать. Женщина может быть слабой в ожидании любви, ласки, опоры, но это только одна ее сторона. Другая ее сторона — сила. Женщина дарующая, утешающая, возвышающая, благословляющая на деяния, дающая силу, делающая мужество мужеством, скорбящая, провожающая в последний путь… Женщина — соль и средоточие жизни.
Ощущением этой силы, этой, ну, что ли, роли женского начала, пронизана вся поэзия Татьяны Ребровой. Она (женщина) по-женски слаба, но она же по-женски и всемогуща.
С одной стороны:
В какие дали мозг не занесет,
Горит закат на золоте опенка.
Я — баба. Мне, конечно, повезет
Любить мужчину и родить ребенка.
Не отстраняйте губ. Не отводите
Глаз от моих. Шепчите что-нибудь.
Мужчина иль собака, но склоните
Мне голову повинную на грудь.
Но также:
Распахни свои двери шире,
Розу алую приколи,
Чтоб грустней и прекраснее в мире
Даже лебеди быть не могли.
В захолустной да деревенской
Чайной, богом забытой, в глуши,
Ты запой ото всей своей женской
От разлюбленной женской души.
Уведи от калитки садовой,
Где рябины и клены в крови,
Вот того, в телогрейке, седого,
Чтоб узнал он о первой любви.
Как читатель, наверное, уже заметил (а если бы он прочитал всю рукопись, он убедился бы в этом стократ), и это, пожалуй, главное у Татьяны Ребровой — ее стихи, помимо того, что они ярки и выразительны, помимо того, что они характерно женские по своей сути, они, ее стихи, сугубо национальны. Они национальны в самом лучшем смысле этого слова, как национальны, скажем, стихи Блока, Есенина, Цветаевой, не потому, что в стихах встречается это уж как бы запетое словечко «Русь», рябины да березы, кони да сани, а потому что в них растворено нечто такое, что делает их русскими, только русскими и никакими больше.
Просто любовь, женская любовь (дочерняя, материнская) органично переплавляется в строфах поэтессы с любовью к родной земле, с самой идеей родной земли, и это-то делает сплав золотым и тяжелым.
Темное платье и черный платок,
Яркие розы горят по сатину.
Я на отцовской могиле цветок
Точно такой же вчера посадила.
Ты меня спеть как-нибудь попроси.
Что ты целуешь мне пальцы и слезы.
Ты ли не знал, как чисты на Руси
Женщины, мужество, хлеб и березы.
Характерно в этом смысле и стихотворение «Татьянин день»:
Небо прижму к своей
Груди, как ладонь к ране.
Оставьте свой стон Татьяне,
Ниточка лебедей.
Часто приходится вам
С родиной расставаться,
А мне в ней навек остаться,
Хоть с глиной напополам.
Я ваше перо заточу,
Чтоб выплакать русскую сказку,
Я честно сердцем плачу
За честною чью-нибудь ласку.
Январский Татьянин день —
Платок расписной и сани.
И лебедь приснится Татьяне,
И Врубель, и конь, и сирень.
У Блока, упомянутого нами (а имя его не напрасно ассоциативно приходит на ум, когда читаешь стихи Татьяны Ребровой, как, впрочем, и имя Марины Цветаевой), есть знаменитая строка: «О, Русь моя, жена моя…» То есть, вместо того чтобы ощущать Родину матерью, как это у нас в обычае, Блок понимал ее для себя как жену, как любимую и в этом была высшая поэтическая правота.
Светят звезды над родимым кровом,
Тучи рваные как дым быстры,
Будто бы на поле Куликовом
Наше войско развело костры.
Не правда ли, здесь уже, в первой строфе, наличествует эпическая широта, которая была бы достойна другого, главного певца поля Куликова. Но дальше говорит женщина.
Обтрепался мой подол холщовый,
Потускнело золото серег.
Их до свадьбы муж мой непутевый
У себя за пазухой берег.
И отцу и милому — обоим
Песню колыбельную в ту ночь
Я хоть напоследок, перед боем,
Спеть успела, как жена и дочь.
А потом, как только сшиблись рати,
Сразу — и вдова и сирота.
Жаль, что не оставил мне дитяти
Мой мужик в те горькие лета.
Выращу березу, как затеплю
Перед ликом Родины свечу.
И соседского мальца за нашу землю
С недругами драться научу.
А кто говорит это? Это говорит — извините за слово, ставшее несколько казенным, — патриот, хозяйка земли, душа земли, русская женщина, которая в любую лихую годину, при любом нашествии выносила на себе добрую половину тяжести. Это говорит к тому же Татьяна Реброва, ибо именно так до нее об этом же никто не сказал.
Но вот опять чувствую себя беспомощным перед поэтическим текстом.
Выращу березу, как затеплю
Перед ликом Родины свечу…
Вижу, что это прекрасно, удивительно сказано, а почему прекрасно и удивительно, объяснить не могу. Что ж, в том, наверное, и состоит все очарование настоящей поэзии, что коли она есть, то и не надо ничего объяснять.
Со своею посадкой в седле
Алеет на облаке отсвет заката,
Томятся вершины в сиреневой мгле,
А вдруг про меня они скажут когда-то:
«Поэт со своею посадкой в седле».
Алим Кешоков
Письменность — это еще не вся культура. Сказать точнее, письменность (а вместе с ней и письменная литература) — это уже определенный итог, результат накопленной и развившейся на протяжении веков духовной культуры того или иного народа, народности, племени.
Представим себе русский народ без письменности. Разве не составляли бы сокровищницу его культуры все былины, все песни, все сказки, заклинанья, легенды, пословицы, поговорки, частушки — все, что мы называем фольклором? Ведь все это было записано на бумагу совсем недавно. Существовавшая на протяжении веков церковнославянская письменность была непригодна, как легко понять, для записи всего перечисленного.
