Гастон Доррен - Лингво. Языковой пейзаж Европы

 В нормативном английском нет заимствований из мэнского. Некоторые полагают, что слово smashing произошло от мэнского s’mie shen (это хорошо), но это маловероятно.

 Tayrn – нести, поднимать, тащить, волочить, тянуть, дергать, буксировать, тралить, передвигать, увозить или вытаскивать (и это только половина). Слово покрывает широкий спектр физических усилий.

Язык, как правило, – продукт коллективных усилий, если не считать искусственные языки, такие как эсперанто. Однако и некоторые естественные языки весьма обязаны отдельным людям, которые установили стандарт либо произношения (словацкий и германские языки), либо правописания (македонский и турецкий). А некоторые старые версии языков и диалектов были бы забыты, если бы не вмешательство увлеченных лингвистов (албанский).

Современные лингвисты редко высовываются за пределы академической науки. Их публичные выступления обычно сводятся к защите собственных теорий или фондов на научные исследования. Говорить о насущных проблемах своего времени они не стремятся. А если кто-то и заговаривает, то чаще всего оказывается Ноамом Хомским.

Но так было не всегда. Многие лингвисты XIX в. имели радикальные националистические взгляды и тягу к общественной деятельности, особенно в той полосе Европы, которая протянулась от Финляндии до Греции. И самым активным националистом такого рода был, безусловно, Ĺudovít Štúr.

Вам знакомо это имя? Конечно нет. За пределами своего региона он совершенно неизвестен. Да и перенасыщенное диакритикой имя только усугубляет дело, хотя произнести его вовсе не так трудно, как можно подумать: Людовит Штур – вот так примерно.

Неизвестного большинству европейцев Штура на его родине, в Словакии, знают все. Многие его соотечественники могут наизусть декламировать его стихи. (Общественные деятели прошлого зачастую писали стихи, не имея возможности выступить по телевидению, как это делают нынешние.) Дом, в котором он родился, теперь музей[7], как и тот дом, в котором он умер. По всей стране ему установлены памятники. В течение короткого периода, когда у Словакии была собственная валюта (в конце XX – начале XXI в.), на купюре в 500 крон был размещен его портрет. И его не просто наградили орденом – в его честь орден учредили.

Штуру наконец-то отдано должное – банкнотой в 500 крон.

Great Dictator: Wikipedia.

Но сам он, должно быть, считал, что его жизнь не удалась. В полном событий и надежд 1848 г. его страстная мечта – получение словаками автономии и утверждение словацкого государственным языком – была, как никогда, близка к осуществлению. Но вскоре надежды были вдребезги разбиты: Словакия осталась в составе Венгрии, а словацкий язык не получил официального признания. Упорная деятельность Штура в качестве члена парламента, политического деятеля и даже сторонника вооруженного сопротивления не привела к успеху.

Затем рок стал преследовать его семью. Сначала умер его брат Карол, оставив семерых детей, – Людовит взял их на свое попечение. После этого в течение двух лет умерли его отец, мать и ближайшая подруга. Следующим, через два с половиной года, в возрасте сорока лет умер сам Штур. В его смерти не было ничего героического: во время охоты он споткнулся и нечаянно выстрелил. Пуля попала в ногу, и через несколько недель, 12 января 1856 г., он умер.

В честь чего тогда все эти памятники, музеи и банкноты? Главным образом из-за его основного достижения – создания единого словацкого языка. Вернувшись из Германии, где он прошел курс лингвистики, Штур начал разработку нового словацкого стандарта, взяв за основу центрально-словацкие диалекты. До этого у словаков было два литературных языка: католический, основанный на западных диалектах, и протестантский – несколько «ословаченная» версия чешского. Новый стандарт явился результатом коллективных усилий целой группы писателей и лингвистов, но Штур еще со школьных времен неизменно становился лидером любой группы, к которой присоединялся. Поэтому Nauka reči Slovenskej (Наука словацкого языка) – прескриптивная грамматика и орфография словацкого языка – была опубликована в 1846 г. под его именем. А тем временем он и его соратники использовали новый язык в националистических поэмах, газетах и книгах. В дальнейшем орфография была модифицирована – не всегда в лучшую сторону – но тем не менее сегодняшний письменный словацкий в значительной степени следует «Науке». Вот почему словаки так восторженно относятся к Штуру: ведь это он создал словацкий язык, а словацкий язык создал Словакию, хотя последнее произошло намного позже.

 Dobro – тип гитары, разработанной братьями Допьера, американцами словацкого происхождения. Слово dobro является сокращением слов Dopyera Brothers, но при этом неслучайно означает по-словацки хорошо.

 Prozvonit – позвонить кому-то по телефону и после одного гудка повесить трубку, чтобы абонент перезвонил или просто получил нужный сигнал. Удивительное количество языков имеет для этого специальное слово. Например, в испанском – dar un toque (постучаться).

Кого, кроме албанских ученых, может заинтересовать албанский язык конца средневековья? Этот предмет не только далек от нас, но и плохо поддается определению. Самые старые из сохранившихся на албанском языке текстов датируются XV в., а первое упоминание о самом языке относится к 1285 г.

Отсюда, впрочем, не следует, что до этого албанского не было. Когда-то давно он, видимо, выделился из индоевропейской семьи, к которой принадлежат почти все европейские языки. В течение какого-то времени он мог скрываться под именем фракийского, дакийского или иллирийского: эти языки существовали, и один из них мог быть предшественником современного албанского. В любом случае за столетия римской оккупации албанцы заимствовали из латыни сотни слов, которые их потомки и сейчас – в трансформированном виде – используют: bekoj (благословлять) происходит от benedicere, gaz (радость) – от gaudium.

До XI в. албанцы, вероятно, занимались сельским хозяйством на внутренней территории Балкан, севернее своего нынешнего места проживания, и остальной мир очень мало обращал внимания на них и еще меньше – на их манеру говорить. Захватить более существенную территорию и языковой ареал им удалось лишь позже. Ныне албанский является языком большинства не только в Shqipёria (как по-албански называется Албания), но и на большей части Косово, а также в некоторых регионах Македонии и Черногории. Помимо этого албаноговорящие меньшинства – уже много столетий – проживают в Греции, Италии, Турции и почти во всех Балканских странах.

Хватит уже об этом – в конце концов, кого может интересовать история албанского? Например, Норберта Йокля. Так называемый «отец албанистики» родился в 1877 г. в еврейской семье в Бизенце (ныне город Бзенец Чешской Республики). Он был австрийцем и работал преподавателем индоевропейской лингвистики в Венском университете, занимаясь изучением, в частности, албанской этимологии и языковых связей между Грецией и Албанией. Он был холостяком, полиглотом и малообщительным человеком – классический тип довоенного ученого.

В 1938 г., после того как нацистская Германия аннексировала Австрию, Йокля как еврея уволили из университета. Чтобы избежать дальнейших преследований, он подал заявку на получение статуса полуеврея, но получил отказ. Пытался устроиться на работу за границей – не удалось. Итальянский коллега хотел помочь ему с переездом – вместе с библиотекой и прочим – в Албанию, тоже не получилось. Затем, в мае 1942-го, Йокль был отправлен в концентрационный лагерь, в Белоруссию. Что было дальше, точно никто не знает, известно лишь, что Йокль в том же месяце или чуть позже умер насильственной смертью.

Долгие десятилетия исследование Йокля лежало заброшенным: 1500 страниц текстов XVI–XVIII вв. ждали, пока кто-нибудь проявит к ним интерес. Казалось, с убийством Норберта Йокля албанский язык осиротел. Заграничные ученые были слабо знакомы с современным албанским, не говоря уж о старинном, а местные ученые сторонились этих документов. В Албании установилась коммунистическая диктатура, и там не поощрялось изучение домарксистских текстов. Причем тексты были не просто домарксистскими, но еще и католическими, а Албания в 1967 г. официально приняла атеизм. Фашисты убили главного исследователя документов, потому что порицали его веру, а коммунисты игнорировали ключевые исторические документы, потому что порицали веру их авторов.