Можно соглашаться или не соглашаться с такими оценками некоторых отнюдь не привлекательных черт характера Сталина, которые замечали в нем в период учебы в семинарии. Возможно, здесь мы имеем дело с тенденциозностью, стремлением как бы перебросить незримый мост между Сосо Джугашвили — семинаристом с присущими ему якобы чертами мрачной угрюмости, злобности и нетерпимости, лишенным всякого подобия романтизма — и беспощадным диктатором Сталиным, который, мол, не только унаследовал, но и развил в себе свойственные ему с детства отрицательные черты характера до демонических масштабов. Эта связь, по мнению тех, кто ее активно «проталкивает», должна с чисто психологической точки зрения объяснить многое в поведении Сталина. Проще говоря, рисуется облик личности с изначально заложенными в нем пороками, которые, будучи реализованными в масштабах всей страны, явились одной из первопричин людских бед и трагедий беспримерного размаха.
Я, конечно, не склонен идеализировать личность Сталина, в том числе и в молодости. Очевидно, были у него как положительные, так и отрицательные черты характера, наклонности и привычки. Однако неверна в своей основе попытка, причем явно несостоятельная, выпячивать лишь отрицательные свойства его натуры. Попытка конструировать далеко идущие концепции на фундаменте якобы каких-то органических пороков его личности, причем чуть ли не с пеленок, выглядит, по меньшей мере, не очень убедительной, поверхностной. Мол, в дальнейшем, они лишь получили свое логически закономерное развитие и превратились в гипертрофированные черты дьявола во плоти.
Объективная оценка личности вообще, а тем более личности столь крупного исторического масштаба, не должна строиться на таких сомнительных посылках. Ведь даже многие факты, приведенные нами, опрокидывают такое предвзятое представление о нем. Разве одни его стихи, пронизанные чувством патриотизма и справедливости, не говорят достаточно убедительно о духе романтизма, стремлении к равенству людей, к доброте? Думается, что они говорят о его личности гораздо больше и гораздо правдивее, чем однобоко подобранные высказывания. К тому же, суровая, наполненная лишениями жизнь, условия обитания сами по себе не располагали к безоглядному веселью и безудержному оптимизму. В его характере уже в юности и молодости бросается в глаза чрезвычайная сдержанность, холодный скептицизм, откровенная неприязнь к чисто внешней стороне дела. Вообще, в характере любого человека, как принято считать, недостатки являются продолжением его достоинств. И только в своей неразрывной взаимосвязи они позволяют получить более или менее адекватное представление о личности человека в целом. Коротко говоря, Сталин в молодости не был ни ангелом, ни потенциальным дьяволом. Он был просто человеком с присущим ему набором черт характера, притом не простого, сложного и весьма противоречивого, но отнюдь не примитивного.
Формирование его личности — и это совершенно бесспорно — протекало под мощным воздействием атмосферы, царившей в семинарии, а еще ранее духовного училища. Причем это воздействие было многообразным. С одной стороны, именно оттуда он вынес многое из того, что стало составлять стержень его натуры — дух бунтарства, дух непримиримости к социальной несправедливости, стремление сделать все, чтобы изменить такой порядок вещей. С другой стороны, с этих лет он унаследовал определенные каноны, стиль, форму и манеру выражения своих мыслей и в некоторой степени даже лексику. Что же касается его религиозных воззрений, а точнее говоря — веры в Бога, то учеба в семинарии во всяком случае не способствовала укреплению в нем такой веры. Вот что об этом пишет С. Аллилуева: «Религиозного чувства у него никогда не было. Бесконечные молитвы, насильственное духовное обучение могло вызвать у молодого человека, ни на минуту не верившего в дух, в Бога, только обратный результат: крайний скептицизм ко всему «небесному», «возвышенному». Результатом стал, наоборот, крайний материализм, цинический реализм «земного», «трезвого», практического и «сниженного» взгляда на жизнь»[179].
Для правильного понимания и оценки Сталина как политического деятеля — и не только того периода, когда он стал руководителем партии и страны, но и более раннего периода — чрезвычайно важное значение имеет его отношение к национальному вопросу. Эта проблема будет достаточно подробно рассмотрена в дальнейшем. Сейчас же мне представляется уместным остановиться на том, был ли он, и если да, то в какой степени, подвержен в молодости воздействию грузинского национализма, имевшего в то время определенное распространение в Грузии. В более широком разрезе вопрос можно сформулировать так: какую роль играл национальный фактор в становлении его убеждений, в формировании его политических взглядов. Применительно к годам учебы в семинарии суть сводится к ответу на вопрос: было ли его вступление на позиции революционной борьбы предопределено националистическими соображениями, чувством попранного национального достоинства, осознанием себя в качестве личности, подвергающейся дискриминации из-за своей национальной принадлежности. Совершенно очевидно, что без прояснения данного вопроса трудно дать объективную оценку многих сторон деятельности Сталина как в период его вступления на революционный путь, так и в дальнейшем, когда он выступал неоспоримым лидером такой многонациональной страны, каким был Советский Союз. До некоторой степени вопрос можно поставить в такой плоскости: вырос ли из молодого грузинского националиста революционер или же, наоборот, приобщение к революционной деятельности, переход в марксистскую «веру», с ее бесспорным приматом интернационализма, привели к тому, что он окончательно утратил определенные националистические взгляды и представления, которые, по всей вероятности, были присущи ему в ранней молодости?
Первоосновой его мироощущения, конечно, в ранние и в семинарские годы являлось осознание своей принадлежности к грузинской нации, к грузинскому народу. Однако в силу того, что Гори и Тифлис, где ему приходилось «постигать» азы национального вопроса, имели чрезвычайно пестрое и смешанное население, где грузины даже не составляли большинства, где примерно на равных условиях жили представители других национальностей, национальный фактор не играл столь важную роль, которую кое-кто пытается приписать. Скорее верно другое — а именно то, что элементы интернационализма как первооснова его формирующегося мировоззрения постепенно обретали доминирующую роль. Антирусские и антироссийские настроения имели известное распространение в кругах интеллигенции, но не тех социальных слоев, к которым принадлежал и молодой Иосиф. Напротив, знакомство с русской литературой могло только содействовать вызреванию в его сознании чувства уважения к русскому народу. Это, разумеется, не означает, что он был индифферентен к фактам притеснения грузинской национальной культуры, пренебрежения к грузинскому языку со стороны некоторых семинарских преподавателей, наконец, к самому процессу форсированной русификации, совпавшему с годами его учебы в семинарии. Приводившиеся выше факты подтверждают правомерность такой оценки.
Вместе с тем логично напрашивается и другой весьма примечательный вывод: молодой Иосиф довольно быстро и довольно рано «перерос» узкие одежды грузинского национализма. Да и нет сколько-нибудь убедительных и достоверных свидетельств того, что он когда-либо им серьезно был заражен. Ведь патриотические стихи — отнюдь не признак национализма любой окраски. Сама среда его жизни и круг общения с людьми различных национальностей были своеобразной профилактической прививкой против узколобого национализма. Более того, на примерах реальной жизни молодой Джугашвили постигал довольно простую логику, подсказывавшую, что люди скорее разнятся по своему имущественному положению, нежели по национальности. Первое всецело доминировало над вторым, и не заметить этого юноша не мог, как не мог не сделать соответствующих выводов для себя.
Можно, пожалуй, в чем-то согласиться с немецким автором биографии Сталина Г. Хильгером. Он пишет: «…Иосиф Джугашвили выступил против существующего строя, руководствуясь не грузинскими национальными идеалами, а диалектическим материализмом Маркса и его учением о классовой борьбе. Для трезвого рассудка Сталина и его объективной оценки исторических условий характерным было то, что он, прекрасно осознавая свою принадлежность к грузинской национальности, уже юношей примирился с порабощением родины Российской империей. Он видел в этом необходимое и неизбежное зло, которое с точки зрения исторической перспективы представлялось ему все же более приемлемым, чем возможное подчинение Грузии Турции или Персии. Учитывая это, следует рассматривать и то обстоятельство, что в будущем Сталин, особенно в последний период жизни, все больше превращался в патриота русского образца.»[180]
