Например, "русская интеллигенция" — как сообщество — демонстрирует на протяжении всей своей истории типично варварское поведение. Заметим, что речь не идет об интеллектуалах, или лицах, занятых высокоспециализированным трудом. Как известно, принадлежность человека к "русской интеллигенции" не определяется уровнем образованности, квалификации и т. п. Многие типичные интеллигенты — глубоко невежественные люди. Принадлежность к интеллигенции — это прежде всего определенная позиция.
"Русский интеллигент" — это человек, решающий свои проблемы за счет того, что он доставляет обществу неприятности, хотя и не оружием, а словами. Интеллигенция ведет себя по отношению к русскому обществу (и тем более к государству) примерно так же, как скандалист в очереди: он непрерывно оскорбляет всех присутствующих, и ждет, что его пропустят вперед просто затем, чтобы он, наконец, замолчал. "Русская интеллигенция" состоит из людей, добивающихся определенного социального статуса, материальных благ и т. п. тем же самым путем.[109] Именно такую цель имеет тотальная критика интеллигентами всех аспектов русской жизни и целенаправленное внушение русским людям чувства иррациональной вины (прежде всего перед "российским мыслящим классом",[110] а также и перед кем угодно еще). Как правило, эта «критика» использует ряд идей, созданных на Западе (например, либеральных социально-экономических теорий), причем ссылающиеся на эти идеи лица обыкновенно не понимают смысла того, о чем они говорят: это еще один случай использования орудий, созданных цивилизацией, для борьбы против цивилизации.[111] Поэтому не следует удивляться тому, что вполне конструктивные западные идеи приобретают в России некую "разрушительную силу": они используются для заведомо деструктивных целей.[112]
Акт понимания переживается примерно так: "Я-то думал, что это все одно и то же, а, гляди-ка, есть разница!"
И полная темнота, и слишком яркий свет не позволяет ничего видеть. Так и "слишком ясное" понимание чего-то ничего не позволяет различить.
См. сказанное выше о простых действиях.
Эта способность, однако, ограничивается извне целым рядом факторов — начиная от "объективных обстоятельств", включая физическую невозможность совместной деятельности (например, различное местонахождение), а также разного рода коммуникационые барьеры (если люди говорят на разных языках), и кончая разнообразными историческими и культурными ограничениями (если они принадлежат к различным конфликтующим группам, — скажем, национальным или религиозным). Кроме того, в любом обществе имеются определенные отношения, которые практически никем не контролируются. Эти отношения, как говорится, складываются сами собой, помимо сознательных решений людей. Ниже мы рассмотрим это подробнее.
Классификация совместной деятельности по указанным призакам является широко распространенной и часто воспроизводится в социологической литературе. Изложение можно найти, например, у П. Сорокина ("Система социологии", Т. I, гл. 5, § 2). Однако интерпретация классифицируемого поведения сильно различается. (Ср., напр., понимание смысла односторонних и двусторонних отношений у Сорокина и здесь).
Коллектив — отнюдь не то же самое, что "контактная группа".
Хороший руководитель (как и хороший политик) вообще очень остро ощущает свою принадлежность к тому, чем он руководит или правит — хотя, в другом смысле, он этим же владеет. Из пересечения этих ощущений и возникает то, что называется "чувством ответственности".
Робинзон Крузо не был на своем острове более (или менее) свободен, чем в Лондоне: это понятие было вообще неприложимо к его поведению. Нельзя даже сказать, что он "мог делать все, что хотел". Например, ему хотелось поговорить с другим человеком, но он не мог осуществить подобные желания.
Формула вида x = f(x) вполне корректно определяет множество значений x. Фактически, рекурсивные определения являются естественным расширением (точнее, обобщением) обычных (предикаторных) определений вида x = A.
Данное условие можно понимать как необходимое и достаточное условие того, что мы называем вменяемостью в смысле «нормальности». Мы считаем «нормальными» всех людей, способных управлять собственным поведением. Все остальные критерии нормы (в том числе и такой, как способность и желание индивида находиться в обществе других людей) не относятся к делу. Отшельник, живущий в пустыне и не желающий видеть людей, нормален, пока он способен управлять собственным поведением (пусть даже это выражается в соблюдении поста). С другой стороны, паталогически общительный человек, неспособный прекратить собственную болтовню, может оказаться гораздо менее нормальным.
В настоящее время эта сфера более или менее совпадает с "экономической сферой". Но так было не всегда, поскольку не всегда товарообмен и финансы играли существенную роль в жизни людей. Собственность далеко не всегда была обязательно товаром.
Термин впервые использован А. Зиновьевым.
В этом процессе часто усматривают «суть» культуры, которая в таком случае оказывается усложением ради усложнения. На самом деле это является лишь следствием, хотя и очень значимым, человеческих попыток упростить жизнь, избавившись от необходимости совершать определенные действия.
Например, идти пешком медленнее и тяжелее, чем ехать в автомобиле, но пользоваться автомобилем сложнее и даже опаснее, чем идти пешком.
Достаточно вспомнить историю попыток тех или иных обществ избавить своих членов от физического труда. Рабство оказалось плохим заменителем; по целому ряду причин от него пришлось отказаться, хотя во многих отношениях оно было куда удобнее, чем нынешняя техника.
Хотя нечто подобное предполагается в разных теориях общества очень часто. Маркс, например, считал, что от сферы собственности зависят все остальные сферы деятельности, причем эта зависимость является более значимой, нежели "обратные связи" от них — к ней. Макс Вебер придерживался прямо противоположной точки зрения, постулируя большую зависимость сферы собственности от культуры. Вполне возможно, что подобные «определяющие» зависимости действительно существуют, но нет никаких оснований предполагать, что они одинаковы для любого возможного общества.
Вайшьи были именно собственниками, и далеко не все они занимались торговлей. Основу касты первоначально составляли богатые землевладельцы, нечто вроде «кулаков». Торговцы стали доминировать в касте несколько позже — когда роль торговли вообще возросла в связи с ростом городов и экономическим развитием общества.
Любопытно, что в древнеиранском обществе положение этой варны было несколько иным. Древнеиранское общество имело ту же структуру, что и древнеиндийское, но было несколько более равновесным. Оно делилось на два непроизводящих класса (жрецы и воины), и два производящих, а именно — крестьян (земледельцев и скотоводов) и ремесленников. Эти последние отличались тем, что нуждались в оплате своего труда, поскольку сами не производили пищи. Их социальный статус был, судя по всему, не столь низким, как в Индии.
Интересно, что этот факт был хорошо осмыслен даже в римской классической литературе. Знаменитое место в «Энеиде» Вергилия, где сравниваются (будущие) римляне и греки, кончается тем, что за греками остается сфера культуры, за римлянами же — властная: "Ты же, о римлянин, знай [только одно: ] как народами править".
Не следует при этом смешивать ценностные суждения (типа вышеприведенного) с этическими (которые будут подробно рассмотрены ниже).
Эта формулировка имеется, например, у Платона ("Государство", 433a-b). Впрочем, интерпретация, даваемая Платоном этому принципу, ошибочна: он рассматривал справедливость как ситуацию, когда каждый занимается своим делом и не вмешивается в чужие дела (433d), то есть как стабильные отношения собственности (^PS а не P^S). Надо сказать, что эта ошибка Платона.
