«Если бы физики всей Земли…»
Даниил Данин, написавший книги о наших физиках, а также о Резерфорде и Боре, несколько раз встречался с Таммом. В частности, он рассказал об одном из эпизодов великого единения физиков всей планеты – для них не существовало ни границ, ни политических систем: поистине наука всегда была интернациональна! И в первой половине XX века физики это особенно остро чувствовали. Информация о работах того или иного ученого во Франции или Германии моментально попадала к их коллегам в Англию и Россию или Италию. Ведь то было время открытий, и они сыпались в изобилии – некоторые идеи рождались одновременно у разных исследователей, а потому между ними шло соревнование, кто первым сообщит о своей работе. Иногда разрыв составлял всего несколько дней… Да и ученые общались лично очень интенсивно. Многие из наших физиков попали на стажировку в Англию, работали в Германии, бывали в Копенгагене у Нильса Бора, да и сам патриарх физики любил путешествовать. Приезжал он и в Россию, выступал с лекциями, а переводил их Игорь Евгеньевич Тамм, который блестяще знал английский.
Спустя много лет Даниил Данин, работая в архиве Нильса Бора, обнаружил несколько писем. Вот два из них:
«Дорогой профессор Бор, простите меня за то, что я так долго откладывал пересылку Вам моих заметок по Вашей московской лекции. Они очень беглы, в них много лакун, полнота различных частей не пропорциональна их относительной важности. Многие пассажи были записаны мною по-русски и даются теперь в обратном переводе на английский. Короче говоря, я сомневаюсь, принесут ли они Вам какую-нибудь пользу.
…Я полон надежд вскоре получить от Вас весточку и узнать, что Вы действительно решили отправиться с сыном на Кавказ, и предвкушаю встречу с Вами в августе.
Мои сердечные приветы миссис Бор.
Искренне Ваш Иг. Тамм.20 июня 1934».Ответ не заставил себя ждать.
«Дорогой Тамм.
Я так благодарен Вам за Ваше доброе письмо и за все Ваши хлопоты по подготовке заметок, связанных с моей лекцией в Москве. Они дают прекрасное представление об общем содержании и направленности лекции. Наша поездка в Россию явилась большим событием для моей жены и для меня, мы оба полны благодарности к Вам за все то внимание, каким Вы нас окружили. Я так бы хотел приехать снова, а всего более – постранствовать с Вами в горах…
Сердечнейшие приветы Вам, Вашей семье и всем общим московским друзьям от моей жены и от меня.
Ваш Н. Бор».Казалось бы, ничего особенного в этих письмах нет, но почему же светлое и доброе чувство рождается, когда читаешь их? А ведь такое, заметьте, случается всегда, когда ближе знакомишься с великими людьми, их мыслями, их чувствами. Вот почему так дорого каждое свидетельство о большом ученом – оно открывает эпоху по-новому, совсем не по учебникам и совсем не так, как хотели бы этого политики.
У Тамма было несколько любимых высказываний. Кстати, он часто записывал нестандартные мысли, которые встречал у поэтов и писателей, нередко пользовался крылатыми выражениями. Ему особенно нравилось изречение, которое значится на фронтоне ратуши в Гааге, – в переводе оно звучит так: «В настоящем есть наше прошлое, а наше будущее мы должны создавать сегодня».
И, естественно, в «конструировании будущего» особая роль принадлежит науке и ученым. При каждом споре и в любой дискуссии он старался найти общее, не разногласия его волновали, а поиски совместных решений.
«Мы друг друга не понимаем, потому что просто иногда вкладываем разный смысл в одни и те же слова, – говорит Тамм, – но это не значит, что у нас не бывает расхождений. Но бывают случаи, когда у нас нет расхождений по существу, а есть непонимание друг друга. Нам надо действительно перейти к конкретным вещам, чтобы увидеть, есть ли конкретные расхождения. Я хотел сказать, что если мы действительно будем говорить о конкретных предложениях, то, может быть, окажется, что во многих случаях у нас нет расхождений там, где нам это кажется».
Не правда ли, странно такое слышать от теоретика?! Но тем не менее насколько актуально звучат сегодня эти слова? Если вылущить из обилия слов, обрушивающихся на нас с экранов телевизоров и со страниц газет, то очень быстро окажется, что конкретных дел нет, а значит, нет и смысла в дискуссиях и спорах.
Прислушайтесь к голосам великих! Они ведь и рождаются не только для того, чтобы поднять цивилизацию еще на одну ступеньку ввысь, но и чтобы стать совестью и честью того поколения, к которому принадлежат. И ведь всегда их пророчества сбываются! Сколь ни уничтожали современники своих гениев, сколь ни пытаются их принизить, а подчас и убить, но проходит время, и история обязательно восстанавливает справедливость, и потомки уже не помнят о хулителях, а преклоняются перед великими.
Может быть, эти мои слова звучат несколько патетически и возвышенно, но в них правда истории и правда жизни. А потому так больно видеть деградацию нашей науки, все меньше молодых талантливых людей приходят в нее, и тем самым и общество, и его представители лишаются высшего смысла жизни, который, как известно, состоит в познании законов Природы.
Для Тамма большая физика была любовью, страстью, смыслом жизни да и самой жизнью. Почему? Он сам об этом сказал весьма точно: «Трудно отразить всю увлекательность физических проблем. Помимо чисто интеллектуального наслаждения, научная работа связана с очень глубокими и разнообразными эмоциями. Здесь и настороженность следопыта-охотника, выслеживающего истину, и переживания альпиниста. Знакомясь с новыми научными идеями и исследованиями, нередко испытываешь те же ощущения, которые, как мне кажется, вызывает у подлинных ценителей музыка великих композиторов».
Значит, не только Пушкин, но и Чайковский, если бы жил в наши дни, тоже стал бы физиком?
Если гипотеза парадоксальна, то, как известно, она близка к реальности…
В горах Сванетии. Е. Лифшиц, Л. Ландау и И. Тамм. 30-е годы.
Любимый вид спорта – альпинизм. В горах Сванетии. 30-е годы.
«А есть ли у него чувство юмора?»
Это еще одна малоизвестная страница из жизни Игоря Евгеньевича Тамма.
Он был прикован к постели, а потому навещавшие его друзья старались развеселить. Тамм любил анекдоты, слушал их с удовольствием, любил рассказывать их сам. Но в любом случае пытался установить какую-то связь, на первый взгляд непонятную, но приводящую к парадоксальным выводам.
Один из друзей физиков попотчевал Игоря Евгеньевича новыми анекдотами. Большинство из них академик не знал, а потому веселился от души. Но затем вдруг задумался и сказал:
– Часто поведение людей в тех или иных ситуациях только на первый взгляд кажется смешным…
Они быстро выяснили, что каждый анекдот – не комедия, как кажется, а настоящая трагедия. Вспомните, как начинаются эти миниатюры: «Один дурак говорит…», «Василий Иванович видит белых…», «Падает любовник с девятого этажа…», «Рабинович умирает…» и так далее и тому подобное.
– Если вдуматься, то должны возникать грустные мысли, – комментирует Тамм. – Вот я расскажу довоенную историю, происшедшую с одним молодым физиком. Он был у меня в гостях и сразу от нас поехал на вокзал, не имея билета и надеясь купить его перед отходом поезда. Вдруг в час ночи раздается звонок в дверь: это, оказывается, наш недавний гость. Выяснилось, что билет достать ему не удалось. А пояснил он это так: «Не могу же я ехать не в мягком вагоне!» Самое забавное, что у нас не оказалось свободного места и мы устроили его на полу! Смешное тщеславие, спесь, барство? Но ведь это скорее печально…
Иногда создается впечатление, что писатели приукрашивают своих героев, мол, им не свойственно ни чванство, ни честолюбие, ни сознание собственной исключительности. Великих мы, мол, представляем читателям этакими простаками, доброжелательными, доступными… Но попробуй к ним подойти поближе, попросить о чем-либо – и тут же они ответят холодным безразличием! К сожалению, истина в таких упреках есть – идеализируя героев, мы невольно лишаем их человечности, близости, и они становятся идолами, более того – болванчиками, присутствие которых лишь раздражает, но не возбуждает.
У Игоря Евгеньевича Тамма были все черты, что присущи нам, смертным. Но в том-то особенность великих, их влияние на общество в целом и на каждого из нас, что они способны подняться над страстями обыденности. Великий ученый или художник не только открывает неведомое, но и прежде всего становится образцом нравственности. По крайней мере для окружающих – они запоминают лишь лучшее и светлое в человеке. Пороки гениев в конце концов становятся для нас добродетелью. Впрочем, у Тамма не было тех качеств в характере и поступков в жизни, за которые ему пришлось бы стыдиться. А потому в памяти тех, с кем он общался, Тамм остался неким ангелом, способным делать лишь добро людям.
