Вслед за автором ЖКС и Анненков стремится представить в ПП «художественно запечатленную социологию литературных вкусов, живую картину реальной судьбы литературных направлений в восприятии русского читателя»[498]. Характерно, однако, что и их экспликация имеет отчетливо выраженный игровой характер и зачастую порождает комический эффект, как, например, в следующей ситуации: «Студенты в Петербурге читают „Незнакомку“. Девочка Ванда из „Квисисаны“ говорит:
— Я уесь Незнакоумка.
Девочка Мурка из „Яра“, что на Петербургской стороне, клянчит:
— Карандашик, угостите Незнакомку!
Две подруги от одной хозяйки с Подьяческой улицы <…> гуляют по Невскому <…>, прикрепив к своим шляпам черные страусовые перья.
— Мы — пара Незнакомок, — улыбаются они, — можете получить электрический сон наяву» (с. 61–62; ср. с. 21–22, 265–266 и др.).
Столь же нетривиально проявляется ориентация ПП на ЖКС на жанровом уровне. Как известно, сам Горький «колебался в характеристике жанра своего детища, называя его то хроникой, то романом, то повестью.
Критика значительно расширила амплитуду этих колебаний. Эпопея, роман-эпопея, историко-революционная эпопея, историко-философская эпопея, роман, роман воспитания, социальный роман, философский роман, социально-психологический роман, социально-философский роман, „синтетический“ роман, повествование, житие, повесть — таков основной спектр жанровых обозначений…»[499]
Анненков подметил жанровую аморфность горьковского текста, переосмыслил ее и принял на вооружение, усмотрев в амбивалентности жанровой структуры дополнительные возможности для смыслопорождения. В результате возник необычайно смыслоемкий текст с откровенной претензией на жанровую универсальность. Природа этого универсализма все та же — игровая: актуализируя в сознании читателя множество жанровых традиций, ПП в то же время ни одной из них полностью не следует[500]. С другой стороны, обращают на себя внимание широко представленные у Анненкова темы пьянства и наркомании (см. с. 225–228, 250, 256 и др.), темы «жратвы» и «пира во время чумы» (см. с. 137–138, 169–171, 181–182 и др.), рвотная и фекальная тематика (см. с. 111–112,176, 194, 228, 257 и др.), матерщина, непристойное поведение персонажей (см. с. 37–39, 135, 139–140, 176–177, 227–228, 256 и др.), скабрезные анекдоты и шутки (см. с. 79, 117, 118, 123, 137, 283, 293 и др.) и, наконец, карнавальная тема (сюжетная линия Феди Попова — с. 76–80 и др., см. также с. 223). Взятые в совокупности, все эти особенности позволяют говорить о типологической близости ПП к тому относящемуся к области серьезно-смехового универсальному типу жанрового содержания, который М. М. Бахтин обозначил термином «мениппея»[501]. Напомним: мениппея — это, как правило, произведение с ярко выраженной амбивалентной структурой, содержательную основу которого составляют поиски философских, нравственных и иных истин при непосредственном, зачастую фамильярном, контакте с действительностью. При этом смех и авантюрный сюжет служат средствами испытания претендующих на аподиктичность идей и остропроблемных ситуаций. Мениппейную литературу «интересует один вопрос: для чего живет человек. Не как, а зачем? Человек вообще — без родины, без религии, без истории»[502].
Между тем определяющим для Горького в ЖКС был вопрос «как».
Подведем итоги. Многочисленные и намеренные переклички ПП с ЖКС — на персонажном, сюжетном, тематическом, жанровом и иных уровнях — призваны были понудить анненковского читателя к соотнесению этих двух текстов и, соответственно, к сопоставлению предложенных в них двух принципиально различных эстетических моделей российской действительности 1880–1910-х годов: реалистической у Горького и постмодернистской у «Б. Темирязева». Причем поводом для развернутой последним (младшим) творческой полемики и, соответственно, базой для создания альтернативного текста в равной мере послужили как сильные, так и слабые (с точки зрения современников, эмигрантов — в том числе) стороны горьковской эпопеи.
Александр Данилевский (Тарту)Поэзия И. А. Бунина: Новые источники для научного издания
(Проблемы текстологии. II)[*]
До сих пор[504] основными источниками для издания лирики Бунина считались хранящиеся в российских архивах авторские экземпляры двух этапных прижизненных собраний сочинений:
(1) одиннадцатитомного собрания сочинений, выпущенного берлинским издательством «Петрополис» в 1934–1936 годах[505], с правкой Бунина 1947–1953 годов (ОР РГБ);
(2) для произведений, не вошедших в Петрополис, шеститомного собрания сочинений, выпущенного издательством А. Ф. Маркса в 1915 году[506], с правкой Бунина 1934–1952 годов[507] (ОР ИМЛИ, РГАЛИ);
(3) для произведений, не вошедших ни в Петрополис, ни в ПСС-1915: последнее прижизненное издание[508].
Уже на примере этих источников выявилась специфическая особенность работы Бунина со своими изданиями: исправления, уточнения (например, дат) и пометы (например, библиографические — о первых публикациях) заносились не в один, а в несколько экземпляров одного тома. Так, в российских хранилищах (кроме томов, представленных одним авторским экземпляром) находятся два авторских экземпляра четвертого тома Петрополис с правкой (оба ОР РГБ) и три авторских экземпляра первого тома ПСС-1915 (ОР ИМЛИ, два в РГАЛИ). Сравнение разных экземпляров одного тома позволяло в конце концов выбрать из них наиболее поздний вариант каждого конкретного текста, и публикация именно по позднейшему варианту, хотя и не полностью выдержанная[509], являлась нормой издания Бунина так же, как и других русских классиков.
Обращение к материалам Русского архива г. Лидса (РАЛ)[510] показывает, что в действительности источников для издания Бунина значительно больше и что одновременная или последовательная, систематическая работа в нескольких экземплярах одного тома, одного издания была не возможной, а неотъемлемой частью творческого процесса поэта.
Стихотворения входили в семь из одиннадцати томов Петрополис (кроме т. 7, 9–11), из оригинальных и переводных поэтических произведений Бунина полностью составлены первый и третий тома ПСС-1915. Сравнение всех экземпляров каждого тома позволяет (в отдельных случаях с определенной долей условности, в других — более уверенно, в третьих — однозначно) установить порядок и характер работы Бунина с ними.
Ниже предлагаем описание авторских экземпляров собраний сочинений Бунина (ПСС-1915 и Петрополис), находящихся в российских хранилищах и РАЛ.
I. ПСС-1915.
Том 1:
1. РГАЛИ, ф. 44, оп. 1, ед. хр. 20. 2 неполных экз. <Б. д.>
2. РАЛ. MS. 1066/905. <1934–1952>. На обл.: «Все зачеркнутое нигде не перепечатывать. Незачеркнутое перепечатывать в исправленном мною здесь виде — и все располагая в <хро>[511]нологич<еском> порядке».
3. ОР ИМЛИ, ф. 3, оп. 1, ед. хр. 64. <1934–1952>. На с. 1: «16 Дек. 1952 г., Париж Зачеркнутое не вводить в будущее собрание моих сочинений, даже самое полное. Ив. Б.».
Несмотря на датирующую помету Бунина на экземпляре ОР ИМЛИ, основная работа со всеми четырьмя экземплярами проходила в начале 1934 года, когда Бунин готовил Петрополис.
В одном из экземпляров РГАЛИ правка минимальна, отдельные поправки внесены только в несколько текстов[512]. Во втором экземпляре РГАЛИ многие стихотворения перечеркнуты красным и простым карандашами, и в данном случае, в отличие от других экземпляров этого тома, перечеркивания не означают включения отмеченных таким образом текстов в Петрополис (ср. ниже). Так как в большинстве авторских экземпляров ПСС-1915[513] перечеркивание красным карандашом оказалось устойчивым знаком включения текста в Петрополис, можно думать, что второй экземпляр РГАЛИ — более ранний и система авторских помет при работе с ним находилась еще в стадии становления.
Пометы и исправления в экземплярах РАЛ и ОР ИМЛИ значительно разнообразнее и сложнее. В ПСС-1915, 1-РАЛ шесть слоев правки, ПСС-1915, 1-ОР ИМЛИ — четыре слоя. Разграничение слоев правки показывает механизм работы Бунина над Петрополис и отражает его дальнейшие колебания в выборе тех текстов, которыми он хотел остаться в истории литературы.
Для ПСС-1915, 1-PAЛ может быть определен такой порядок:
1. Красный карандаш. Им перечеркнуты стихотворения, которые вошли в Петрополис[514]: «Листопад», с. 16–17, «Ракета» (в Петрополис без загл., по первой строке: «Был поздний час — и вдруг над темнотой…»), с. 77, «Подснежники» (в Петрополис без загл., по первой строке «Раскрылось небо голубое…»), с. 77–78, «Зеленый цвет морской воды…», с. 84, «Первая любовь» («Перед закатом набежало…»), с. 105 и т. д. На с. 16 запись: «[Зачеркнутое <(по тексту)?> красным карандашом] взято в „Избр<анные> стихи“[515] и в издание „Петрополиса“»[516].
