Аргентинский писатель Хорхе Луис Борхес (1899–1986) рассказывает, как в разгар совершенно заурядного диалога наступает момент просветления, «как будто в наш разговор вмешался собеседник с более сложным сознанием»[361] (пер. Е. Лысенко). Это и есть одна из основных тем нашей книги – потребность в обогащенном, углубленном нарративе, которого наука в одиночку дать не может. Более того, никто и ничто не может дать его без посторонней помощи. Реальность так сложна, что ее невозможно постичь, пока не выйдешь из того или иного интеллектуального туннеля. Если мы хотим в полной мере оценить мир и правильно и осмысленно вести себя в нем, нам надо смотреть на него как минимум в несколько окон. Вообще-то в том, чтобы видеть только часть истины, ничего зазорного нет – просто надо понимать, что это неполное представление. Проблемы начинаются, если мы думаем, что реальность ограничена тем, что может выявить только какая-то одна традиция исследований, и отказываемся слушать любые голоса, кроме собственного.
Реальность очень сложна. Находятся, конечно, и те, кто пытается свести ее к интеллектуально постижимой форме и смеется над теми, кто протестует против такого упрощенчества. Однако наша Вселенная попросту слишком богата, чтобы ее можно было полностью или даже репрезентативно описать какой-то одной традицией исследований, под каким-то одним углом зрения или на одном уровне описания. У бытия множество граней, и все их нужно изучать, множество уровней, и все их следует задействовать. Нам необходим диалог самых великих, самых авторитетных голосов человечества, а не монологи тех, кто считает, будто уже все знает, и так много ставит на карту собственной научной дисциплины, что уже не желает никого слушать. Нам нужно наладить взаимодействие идей, подходов и нарративов. Давайте посмотрим, как это можно было бы осуществить на практике.
Переплетение историй о реальности
Люди не могут перестать думать и говорить о Боге, вере и науке. Религиозные вопросы и интуитивные представления интересуют нас от природы. Именно поэтому рационалисты сектантского толка, которых страшит неколебимость божественного, стремятся исключить его из общественной жизни, назвав «иррациональным». Однако мы созданы, чтобы задавать эти вопросы, точно так же как созданы, чтобы есть, пить, выживать и чувствовать влечение к другим человеческим существам ради размножения. Этого требует наше самосознание и благополучие – иначе мы не были бы людьми. Надо, чтобы эти разговоры велись и были услышаны! Задавать подобные вопросы и искать ответы на них – свойство человеческой природы.
Идея, что интерес к вопросам веры навязан людям религиозными учреждениями и властями, – это общественно-политический стереотип эпохи Просвещения, деятели которой отчаянно старались выставить себя интеллектуальными освободителями и отвлечь наше внимание от их обедняющего понимания идеи «рациональности». Однако наука двинулась дальше, и теперь мы знаем, что религия приходит к нам от природы – иногда в форме увлечения «трансцендентным», иногда – от ощущения, что есть нечто очень важное, что лежит за пределами логики и опыта, иногда – благодаря осознанию своего места в пределах более глубокого порядка вещей. Вот почему мы не можем перестать говорить о главных вопросах бытия – например, о Боге и о смысле жизни. По всей видимости, задавать такие вопросы требует от нас наша природа.
Помимо науки и религии, в современной культуре есть много других голосов, которые надо воспринимать всерьез. Однако науку и религию принято включать в перечень самых важных движений в нашем мире, и зачастую они занимают в этом перечне первые строчки. Эта книга – призыв к диалогу, который открывает дверь к обогащенному представлению о реальности. И в научном, и в религиозном сообществе есть люди, которые сопротивляются подобному диалогу, поскольку боятся, что у них возникнут своего рода интеллектуальные помехи, которые не дадут сосредоточиться на главном, или твердо верят, что наука и вера находятся в состоянии вековечной войны. Мы преодолели эту устаревшую идеологию изоляционизма, поскольку теперь понимаем, что у нее весьма шаткая основа. Очевидно, что на границе науки и веры неизбежно возникнет много вопросов – и их нужно обсудить в ходе этого крайне плодотворного и творческого диалога. Но ведь то же можно сказать о любых отношениях, которые стоит поддерживать. «Значимый другой», как говорят психологи, часто наталкивает на новые открытия, подсказывает, в каком направлении надо думать, и оспаривает устоявшиеся идеи – и все это поначалу, вероятно, даже пугает, зато частенько ведет к пересмотру и обогащению представлений.
К. С. Льюис как-то отметил, что задача писателя – указать направление от себя самого к своим открытиям в надежде подтолкнуть к тому же самому открытию и других[362]. В этой книге я отчасти очертил собственный путь от радостного восхищения чудесами природы сначала к открытию интеллектуальных восторгов естественных наук, затем к обретению возвышающего душу религиозного опыта и, наконец, к изучению обогащенного представления о реальности, которое рождается, когда позволяешь науке и вере дополнять и просвещать друг друга. Нельзя считать, что мое путешествие – это какая-то норма. К таким же результатам совершенно не обязательно идти тем же путем. Просто эта книга показывает, какие возможности открывает перед нами сплетение нарративов[363], благодаря которому удается найти взаимосвязь между разрозненными аспектами разных вселенных смысла – надо лишь подойти к делу деликатно и разумно.
Задача этой книги – не защитить науку от христианства или христианство от науки, а разобраться, что происходит, когда им разрешают говорить друг с другом спокойно и уважительно, не обращая внимания на предсказуемое возмущение тех занудных узколобых блюстителей ложно понятой культурной чистоты, которые так опасаются подобных дискуссий, что стараются их не допускать. Эту книгу можно считать и аргументом в пользу сплетения научного и христианского нарратива, и исследованием того, какие перспективы открывает подобное сплетение и какие вопросы оно вызывает, и попыткой создать карту интеллектуального ландшафта, который расстилается перед нами, если таким образом смотреть на вещи. И позвольте подчеркнуть еще раз: речь вовсе не идет о том, чтобы превратить науку в религию, а религию в науку. Наука есть наука, религия есть религия. Я предлагаю всего лишь дать им поговорить друг с другом серьезно и почтительно и подумать о том, насколько богаче станет от этого наблюдаемая нами фактура ткани мироздания.
В ходе любого диалога о слиянии нарративов приходится обсуждать много важных вопросов, и часть из них я очертил на этих страницах. Однако я лишь наметил эту картину широкими мазками, надеясь задействовать у читателей не только логику, но и воображение, а тонкую живописную проработку оставлю пространно аннотированным и довольно скучным монографиям. В каком-то смысле я не сказал ничего нового – ведь обогащенный нарратив постоянно обсуждался и в прежние годы[364]. Однако старый нарратив сменился нарративом конфликта, который строился на культурном доминировании, возникшем по воле исторического случая, и поддерживал это культурное доминирование в основном за счет игнорирования всех достижений нового поколения историков. Пора двигаться дальше, а может быть, и вспомнить прошлое, вернуться на позицию, которая, как мы теперь понимаем, была и мудрее, и тоньше – на позицию, которая объединяет науку и религию и позволяет видеть мир и свои перспективы в нем в куда более приятном свете.
Здесь многие читатели с полным правом начнут задавать вопросы. Предвосхищу три из них. Первый, скорее всего, зададут ученые, второй – верующие, а третий – и те, и другие. Опасения эти вполне понятны и заслуживают обстоятельного обсуждения.
Не изобретаем ли мы Вселенную? Что это – ясное понимание или игры фантазии?
Помню, как я впервые увидел спутники планеты Юпитер. Начитавшись книг по популярной астрономии, я собрал небольшой телескоп. Много-много лет назад морозным зимним вечером я нацелил его на Млечный Путь – и у меня захватило дух: как много там, оказывается, звезд! Потом я нашел планету Юпитер и посмотрел на нее. И увидел спутники. Так вот: и звезды, и спутники существовали до того, как я посмотрел на них в телескоп. Просто телескоп дал мне возможность их увидеть, поскольку расширил пределы зрения, которым я обладал от природы.
Но иногда оптика искажает восприятие. Когда я был студентом-исследователем на кафедре биохимии в Оксфордском университете, то изучал при помощи ультрасовременных оптических приборов изменения в биологических образцах при перепадах температур. И вот в одной серии экспериментов мне удалось при помощи микроскопа получить потрясающие результаты. Если бы они оказались верны, то перевернули бы наши представления об устройстве и функционировании определенного типа клеток. Конечно, такое незаслуженное везение заставило меня насторожиться, и я попросил мастера проверить микроскоп. Оказалось, что прибор неисправен. Я увидел так называемый «артефакт» – дефект изображения, вызванный плохо настроенными линзами; на самом деле ничего особенного в изучаемых образцах не было.
