101
Представляется, что этот феномен представлен языком Дженни, который обладает бедным синтаксисом, но относительно богатой лексикой:
«Язык Дженни напоминает правополушарный язык. Тесты по дихотическому прослушиванию звуковых стимулов подтверждают, что ее язык действительно является правополушарным. Следовательно, случай Дженни указывает на то, что по прошествии “критического периода” левое полушарие утрачивает способность к усвоению языка и правое полушарие берет на себя доминирование и функцию усвоения и представления языка» (Кертис, 1977, с. 216).
См.: Шлезингер, 1987.
Недавно в графстве Принс-Джордж, штат Мэриленд, был проведен образовательный эксперимент: преподавание языка жестов в детских садах и первых классах школ для слышащих детей. Дети охотно и легко усваивали язык; при этом у них улучшалась способность к чтению и легче усваивались и другие навыки. Вероятно, более легкое обучение чтению, улучшение способности к распознаванию форм слов и букв идут рука об руку с развитием пространственно-аналитических способностей, которые развиваются при обучении языку жестов.
Даже взрослые (слышащие) люди, приступая к изучению языка жестов, начинают замечать происходящие в них изменения: появляется предрасположенность к более живым визуальным описаниям, улучшение способности к зрительному воображению, а зачастую и улучшение телесной экспрессии. Было бы интересно посмотреть, происходит ли у таких взрослых людей такое же усиление вызванных зрительных потенциалов, какие Невилль обнаружила у слышащих, обучавшихся языку жестов с самого рождения.
Интересно также, что не выявлена отчетливая корреляция между способностями к изучению разговорных языков и языка жестов. Некоторые полиглоты ужасаются «трудности» языка жестов, и в то же время люди, подчас считавшие себя неспособными к усвоению иностранных языков, находят язык жестов удивительно «легким». Эта разница может быть отражением различий в зрительных способностях и не имеет ничего общего с интеллектом или с лингвистическими способностями как таковыми. Основные зрительные способности у взрослых имеют ограниченный ресурс дальнейшего развития, в то время как раннее обучение может значительно их усилить у всех нас.
Исследования Ньюпорт и Супаллы обсуждаются у Раймера (Раймер, 1988).
Супалла; материал готовится к печати.
Здесь надо особо отметить, что ни один язык жестов не может считаться «примитивным» в сравнении с любым другим таким языком (так же как ни один из современных разговорных языков не может считаться более примитивным, чем любой другой). Иногда, правда, создается впечатление, что американский язык жестов является пока самым лучшим среди подобных в мире – он лучше организован, очень богат, наиболее выразителен и т. д. Такое отношение привело к возникновению своеобразного американского жестового «империализма» (это зачастую приводит к тому, что роль многих периферийных языков жестов принижается и они даже заменяются американским языком жестов). Но это иерархическая концепция. На самом деле все языки – жестовые и разговорные, не важно, насколько они стары, не важно, насколько мал или велик географический ареал их распространения, – располагают одинаковыми возможностями, и ни один из них не может считаться «примитивным» или «ущербным». Так, например, британский язык жестов полностью эквивалентен американскому; ирландский ничем не уступает им обоим. То же самое касается исландского языка жестов, несмотря на то что в Исландии насчитывается всего семьдесят глухих людей.
Сотни языков жестов, спонтанно возникших во всех уголках мира, различаются между собой не меньше, чем сотни разнообразных разговорных языков. Единого универсального языка жестов не существует. Тем не менее всем языкам жестов присущи одни и те же универсальные черты, которые помогают их носителям понимать друг друга легче, чем носителям разных разговорных языков. Так, не владеющий иностранными языками японец заблудится и потеряется в Арканзасе так же, как не владеющий японским американец потеряется в сельских районах Японии. Однако глухой американец сможет общаться со своими глухими собратьями в Японии, России или Перу и едва ли потеряется. Люди, владеющие языком жестов (особенно владеющие им с раннего детства), очень легко обучаются новым языкам жестов или по крайней мере понимают их, чего нельзя сказать о носителях разговорных языков (мы не говорим об особо одаренных личностях). Взаимопонимание устанавливается за считанные минуты, причем говорящие помогают себе жестами и мимикой, каковыми носители языка жестов виртуозно владеют. К концу первого дня общения появляется жаргон, на котором собеседники могут более или менее свободно изъясняться. Через три недели знание чужого языка жестов достигает такого совершенства, что люди могут уже обсуждать довольно сложные и отвлеченные предметы. За подтверждающими примерами далеко ходить не приходится. В августе 1988 года национальный театр глухих приехал на гастроли в Токио, где американцы выступили с японцами в совместном спектакле. «Глухие актеры американского и японского театров скоро свободно болтали друг с другом, – писал Дэвид Э. Сэнджер в «Нью-Йорк таймс» (29 августа 1988), – а поздно вечером, после совместной репетиции, стало ясно, что и японцы, и американцы в общении друг с другом настроены на одну и ту же волну».
Эдельман, 1987.
Такой же точки зрения придерживается и Френсис Крик в своей недавней статье, посвященной нервным сетям (Крик, 1989). Крик описывает компьютерную модель «NET-talk». Если этой модели предъявить английский текст, с которым она никогда не сталкивалась, то программа вначале запинается, но по прошествии некоторого времени прочитывает текст с девяностопроцентной точностью. Таким образом, заключает Крик, «программа учится правилам английского произношения, которое, как всем известно, не слишком просто, в молчаливой манере, на примерах, а не с помощью программы, обучающей правилам чтения». То, что можно рассматривать как упрощенную «задачу Ноама Хомского», упрощенную по сравнению с порождением грамматики, решается набором искусственных нейронов, соединенных между собой случайным образом. Появление искусственной нейронной сети вызвало в научных кругах большое волнение, но Крик думает, что истинные нейронные механизмы, работающие в головном мозге, нам совершенно неизвестны и могут быть устроены абсолютно по-другому (в большем соответствии с законами биологии).
Добавление 1990 года: Такая нейронная сеть была недавно создана (Б.П. Юхасом) для программы, читающей по губам. Программа определяет гласные звуки на основании формы губ, их положения, зубов и языка. Эта нейронная сеть, соединенная с рутинной системой распознавания обычной речи, может когда-нибудь породить систему, достаточно быстродействующую и гибкую для того, чтобы найти практическое применение («Сайенс», 247:1414, 23 марта 1990).
Очевидно, что я некоторое время находился на перепутье между «нативизмом» Ноама Хомского и «эволюционизмом» Джеральда Эдельмана. Должен признаться, что эмоционально меня больше тянуло к идеализму Хомского, Платона или Декарта, то есть к представлению о том, что все наши языковые способности, способности к интеллектуальным оценкам, все способности к восприятию являются врожденными. Я всегда склонялся к идее Творения и божественного Замысла. Однако мои наблюдения, касающиеся усвоения языка и всего нашего индивидуального и видового развития, довели до моего сознания неприятную правду, убедили меня в том, что в природе (или только в живой природе) нет ничего «задуманного» заранее, что все возникает или развертывается под давлением случайностей и отбора. Так, пока я писал, то постепенно перешел с позиций «нативиста» к точке зрения «эволюциониста». Тем не менее изучение языка жестов и его усвоение в раннем детстве убедительно поддерживает обе точки зрения, и, возможно, их можно как-то согласовать друг с другом.
«Эксперимент» египетского фараона Псамметиха, поставленный в VII веке до н. э., был описан Геродотом. Этот опыт был повторен и другими монархами – французским королем Карлом IV, шотландским Яковом IV и небезызвестным Акбар-Ханом. По иронии судьбы в случае Акбар-Хана детей отдали не пастухам, а глухим кормилицам, которые не умели говорить (но, о чем было неведомо Акбар-Хану, владели языком жестов). Когда в возрасте двенадцати лет детей привели ко двору Акбара, никто из них (и это правда) не умел говорить, но все умели изъясняться жестами. Понятно, что это был не врожденный и не «адамов» язык, что если бы с детьми не говорили, то они не знали бы вообще никакого языка. Но если с ними говорили – пусть даже на языке жестов, – то эта речь и стала их «естественным» языком.
