Ярослав Шимов - Австро-Венгерская империя

Полки приграничных провинций (граничары), формировались из сербов и хорватов

Гораздо более лояльными, чем сербы, Вене представлялись хорваты, которых с Габсбургами объединяла как католическая религия, так и конфликт с венгерскими националистами. Впрочем, этот конфликт окончательно оформился уже в ходе революции 1848–1849 годов, ранее же идейно-политический спектр хорватского общества был чрезвычайно пестрым. Хорваты находились на стадии формирования национальной культуры (литературный вариант сербохорватского языка с латинской письменностью сложился лишь к середине XIX века благодаря трудам хорватского просветителя Людовита Гая). О возможной государственно-политической «оболочке» этой культуры представители национальной интеллигенции имели неодинаковые представления. Кроме того, для хорватов, так же как и для чехов, был характерен «конфликт между историческим национализмом дворянства и нарастающим буржуазным национализмом»[60].

Определенное распространение в Хорватии накануне революции получили идеи иллиризма, пропагандисты которого надеялись на создание Иллирийского королевства под властью Габсбургов, в которое вошли бы Хорватия, Славония и Далмация. Позднее на смену иллиризму пришел югославизм, среди сторонников которого выделялся хорватский епископ Йосип Штроссмайер. Оба эти течения подчеркивали этническое родство хорватов с сербами и стремились к объединению южнославянских народов в рамках одного государственного образования. Однако культурно-религиозные различия между сербами и хорватами, их неодинаковая внешнеполитическая ориентация и ряд других факторов противодействовали такому объединению.

Третий южнославянский народ Австрийской империи, словенцы, пользовался репутацией наиболее германизированного славянского этноса. В описываемый период у словенцев еще не наблюдалось сколько-нибудь заметного подъема националистических настроений, и в подавляющем большинстве своем они были вполне лояльными (и довольно зажиточными) подданными австрийского императора.

Другие народы. Пробуждение национальных чувств было в середине XIX века характерно и для румын, словаков, галицийских украинцев (русинов). Однако его признаки проявлялись у них куда слабее, чем у других народов Австрийской империи. Это объяснялось главным образом экономической и культурной отсталостью восточных и юго-восточных окраин империи, где жило большинство румынского, словацкого и украинского населения, а. также отсутствием у этих народов традиций государственности.

Более того, у словаков и русинов вопрос о национальной идентичности не был окончательно решен вплоть до начала XX века. Так, многие чешские деятели считали словаков частью единого чехословацкого народа, а словацкий язык – диалектом чешского. В то же время, как и в случае с сербами и хорватами, несомненное этническое родство чехов и словаков сочеталось с их принципиально разным историческим опытом: в отличие от чехов, словаки никогда не знали собственной государственности и долгие века считались лишь славянскими подданными венгерского короля. Влияние мадьярской культуры и традиций на словацкую было значительным; кроме того, немалая часть словаков сохранила приверженность кальвинизму, что также отдаляло этот народ от чешских соседей.

У румын появление первых признаков национального самосознания относится к концу XVIII века, когда часть местной шляхты, священники и представители других сословий составили (на латыни) документ, в котором перечислялись требования и пожелания румынского народа (валахов). Всплеск национально-освободительного движения в Трансильвании (Молдавия и Валахия с их румынским населением оставались в составе Османской империи) пришелся на середину XIX века и привел к столкновению румын с венгерскими националистами. Румыны были вполне лояльны Австрийскому дому и, вынашивая автономистские проекты, до самого конца правления Габсбургов не помышляли о разрыве с Веной. (Движение в пользу присоединения Трансильвании к ставшей к тому времени независимой Румынии возникло уже в годы Первой мировой войны).

Чем более развитым было национальное самосознание того или иного народа империи, тем сильнее оказывались трения между политически активными представителями этого народа и габсбургской монархией. Неравномерность развития народов империи ставила Габсбургов перед выбором: или приводить своих разноязыких подданных к «общему знаменателю» путем последовательной и жесткой централизаторской политики, которая наконец превратила бы их всех в лояльных и равных между собой «австрийцев», – или же действовать по принципу «разделяй и властвуй», опираясь на более развитые и организованные народы, за счет лояльности и привилегированного положения которых династия могла бы обеспечить стабильность в империи и удержать под контролем тех своих подданных, которые не попали в число «привилегированных».

Как мы увидим дальше, Габсбурги попробовали и то, и другое. В период неоабсолютизма после поражения революции 1848–1849 годов Франц Иосиф и его советники склонялись к первому, нейтралистскому варианту. Результатом стал рост межнациональной напряженности, прежде всего в Венгрии, и болезненный компромисс 1867 года. Так произошел переход ко второму варианту, при котором, управляя империей, Габсбурги опирались в первую очередь на немецкоязычную военную и гражданскую бюрократию в австрийской части монархии и на мадьярскую элиту – в венгерской ее части. Таким образом, славянские и румынские подданные императора оказались в ущемленном положении, что привело к новому витку межнациональных конфликтов. Когда на эти конфликты наложилось колоссальное внешнее потрясение, вызванное вступлением Австро-Венгрии в мировую войну, существование империи оказалось под вопросом. Оба варианта национальной политики Габсбургов завели монархию и династию в тупик.

«Я подчиняюсь силе, высшей, чем даже воля государя», – произнес 75-летний канцлер Меттерних, подавая в отставку 13 марта 1848 года. Вероятно, человек, руководивший внешней и отчасти внутренней политикой Австрии на протяжении почти 40 лет, имел в виду фатальную, предопределенную загадочной волей Господней неизбежность революционных событий. Канцлер так долго старался предотвратить их, но они все-таки начались через пару недель после того, как из Парижа, этого гнезда революций, пришла весть о свержении короля Луи Филиппа и провозглашении Второй республики.

Уже 3 марта громогласный Лайош Кошут выступил перед депутатами венгерского сейма в Пресбурге (Братиславе) и предложил проект конституции, с просьбой о признании которой, скорее напоминавшей требование, сейм обратился к императору Фердинанду. Несколько дней спустя петицию о необходимости законодательного закрепления гражданских свобод послали в Вену и представители сословий Богемии – как чехи, так и немцы. Наконец, 11 марта начались волнения в самой столице, которые достигли пика два дня спустя. Главным требованием толп, заполнивших центр Вены, была отставка Меттерниха, ставшего в глазах революционеров символом ненавистного старого порядка.

Бессилие и беспомощность высшей власти проявились в этот день в полной мере. Час за часом члены императорской семьи и высшие сановники обсуждали ситуацию, но не могли прийти к какому-либо решению. Меттерних тянул время, произносил бесконечные речи, чем вывел из себя своего старого недруга Коловрата. «25 лет заседаю с князем Меттернихом в одном совете, и все это время он говорит и говорит, но так и не удосужился сказать хоть что-то конкретное!» – воскликнул тот. Загнанный в угол канцлер наконец заявил: он уйдет, но лишь в том случае, если получит прямой приказ императора и его семьи. Около 9 часов вечера Фердинанд I, с испугом наблюдавший за сварой своих приближенных, наконец произнес: «Я суверен, и я решаю. Скажите народу, что я со всем согласен». За отставку Меттерниха высказались также наследник престола эрцгерцог Франц Карл и юный Франц Иосиф, впервые лично участвовавший в решении дел государственной важности – да еще в столь критический момент.

Вернувшись домой, отставной канцлер приветствовал супругу словами: «Дорогая, мы умерли». На следующий день они спешно покинули столицу империи, бурно праздновавшую уход Меттерниха. Князь добрался до Лондона, откуда с горечью наблюдал за крушением так долго оберегаемых им консервативных устоев.

15 марта произошел бескровный переворот в Будапеште. Сторонники революции выдвинули программу из 12 пунктов: обеспечение гражданских свобод, ликвидация феодальных повинностей крестьян, замена сословного сейма демократически избранным парламентом, ответственность перед которым должно было отныне нести правительство, ликвидация автономии Трансильвании и Хорватии, создание венгерской армии, самостоятельных военного и финансового ведомств и т. д. Вскоре на основании этих пунктов, которые представляли собой основу нового конституционного устройства Венгрии, было сформировано либеральное правительство во главе с графом Лайошем Баттяни. Кошут стал министром финансов, но постепенно сконцентрировал в своих руках всю исполнительную власть. Эрцгерцог Стефан, палатин (наместник) Венгрии, настроенный достаточно либерально, не противился переменам. Более того, 11 апреля конституционное устройство Венгрии было признано и одобрено императором Фердинандом. Это был один из ключевых моментов венгерской революции: согласие монарха легитимизировало действия будапештских политиков и впоследствии дало им основания обвинять Вену в нарушении закона.