«Нравственные правила нуждаются в доказательствах, следовательно, они не врождены». Да и тот же Вольтер, которого мы цитировали чуть выше, писал нечто похожее: «Добродетель и порок, моральное добро и зло – во всех странах определяются тем, полезно или вредно это явление для общества». (Иначе говоря, добро – это то, что поддерживается обществом, то есть большинством.)
***
Кстати, Джон Локк вообще отвергал существование каких-либо врождённых идей в сознании человека, в том числе и учение о врожденности фундаментальных принципов морали и религии. Он утверждал, что всё человеческое знание проистекает только из опыта. И мы сейчас, говоря, что понятия «добро» и «зло» вовсе не являются какими-то изначальными, врождёнными, фактически тоже приходим к этой точке зрения.
***
7
Получается, что в восприятии сознания «хорошими» поступками являются действия, которые выражают интересы большинства, то есть интересы какой-то глобальной силы. Проще говоря, человек боится наказания, и «хорошими» поступками считает то, за что не наказывают. Но тогда получается, что, например, угрызения совести являются одной из разновидностей страха перед наказанием. И иногда можно встретить именно такие утверждения. На это, в частности, указывал Цицерон: «Велико могущество совести: оно даёт одинаково чувствовать, отнимая у невинного всякую боязнь, и постоянно рисует воображению виновника все заслуженные им наказания». А известный американский писатель Дж. Тейлор просто подчеркнул, что чувства совести и страха являются, фактически, одним и тем же чувством: «Совесть у большинства людей не более чем боязнь мнения других».
Но подобные высказывания как-то слишком прямолинейно сводят муки совести к простой боязни наказания. С этим никак нельзя согласиться. Ведь бывают случаи, когда человек, совершивший преступление, добровольно сознаётся в содеянном и вполне сознательно принимает заслуженное наказание. Выходит, угрызения совести для него более мучительны, чем наказание. К тому же, как мы отмечали, любой злодей всегда пытается каким-то образом самому себе показать «хорошесть» своих поступков. Это он делает, очевидно, не из-за боязни наказания. Да и простой жизненный опыт указывает на то, что чувство страха и угрызения совести являются разными чувствами. Каждый, очевидно, в той или иной степени испытывал и страх, и угрызения совести. Эти чувства никак нельзя полностью отождествить, они имеют принципиальное отличие. Страх – это боязнь каких-то неприятных событий. И он исчезает сразу же, как только исчезает опасность. Совесть же – это такое чувство, которое мучает человека даже тогда, когда ему ничто не угрожает. И не об угрозе наказания думает человек. Это чувство заставляет его переосмыслить всю стратегию своего поведения («запустить» творческий процесс), заставляет изменить, если можно так выразиться, общий характер своих поступков. И оно так просто не проходит. Даже если после плохого поступка совершить множество хороших, то и в этом случае время от времени вспоминается нехороший поступок, порождая ощущение, как бы предостерегающее от повтора таких ошибок. И это, опять-таки, не является какой-нибудь причудой человеческого мозга. «Нехорошее» поведение – это всегда угроза наказания со стороны «больших сил», это постоянная вероятность начала опасного процесса, а с такими вещами, как мы знаем, шутить нельзя.
Конечно, далеко не всегда за плохой поступок наступает расплата, но если достаточно долго совершать такие поступки, то когда-нибудь обстоятельства обязательно сложатся так, что любые достигнутые блага окажутся мелочью в сравнении с возникшими неприятностями. Человек, повинуясь властному чувству, – угрызениям совести, – просто вынужден изменить своё поведение так, чтобы занять наиболее сильные (наиболее безопасные) позиции в общей структуре человеческих взаимоотношений. В сущности говоря, это чувство заставляет человека вести себя разумно. «Разумное и нравственное всегда совпадают», – утверждал Лев Толстой. И пусть в какой-то конкретной ситуации «плохой» поступок может принести пользу, в целом безнравственное поведение крайне неразумно.
Силу угрызений совести очень тонко показал Пушкин, описывая переживания Бориса Годунова, совершившего тягчайшее преступление:
Ах! Чувствую: ничто не может нас
Среди мирских печалей успокоить;
Ничто, ничто… едина разве совесть.
Так, здравая, она восторжествует
Над злобою, над тёмной клеветою. —
Но если в ней единое пятно,
Единое, случайно завелося,
Тогда – беда! как язвой моровой
Душа горит, нальётся сердце ядом,
Как молотком стучит в ушах упрёк,
И всё тошнит, и голова кружится,
И мальчики кровавые в глазах…
И рад бежать, да некуда… ужасно!
Да, жалок тот, в ком совесть нечиста.
Правда, в данном случае как-то странно говорить о «едином пятне», которое непонятно каким образом «случайно завелося» на кристально чистой совести. Напомним, что Борис Годунов замешан в тягчайшем преступлении – убийстве невинного младенца. Причём это убийство не случайное, а целенаправленное, для получения собственной выгоды. Но вот что интересно – царя Бориса мучает не страх перед возможным наказанием (Лжедмитрий ещё не объявился, да и вообще пока не было каких-либо причин бояться разоблачения), а именно угрызения совести. То есть даже если бы у него дела шли исключительно хорошо, все блага, достигнутые ценой преступления, не принесли бы ему радости.
«Никакие выгоды, достигнутые ценой преступления, не могут вознаградить потерю душевного мира», – это слова английского писателя Генри Филдинга. То же самое, хотя в несколько другой форме, писал Вальтер Скотт: «Проступок хоть и может вызвать временное благополучие, никогда не приносит подлинного счастья». Вообще, подобных высказываний бесчисленное множество. «Чистая совесть – есть постоянный праздник», – утверждал Сенека. «Чистая совесть – превосходное снотворное», – это слова Конан Дойла. В. Гюго писал: «Высший суд – суд совести».
Впрочем, мы несколько отклонились от темы. Суть не в том, что нечистая совесть может очень сильно мучить человека, а в том, что это чувство никак нельзя отнести к категории чего-то нерационального.
8
Но если «хорошие» поступки это, в конечном итоге, разумные поступки, а «нехорошие», соответственно, неразумные, то получается, что всякого рода преступники просто-напросто недальновидные люди и совершают преступления только из-за собственной глупости. Многие известные личности говорили именно об этом. Так, Эпикур утверждал: «Благоразумие учит, что нельзя жить приятно, не живя разумно, нравственно и справедливо». Американский просветитель и государственный деятель Бенджамин Франклин высказал такую мысль: «Если бы мошенники знали все преимущества честности, то они ради выгоды перестали бы мошенничать». Французский писатель Вовенарг сказал более категорично: «Польза добродетели столь очевидна, что даже дрянные люди поступают доброжелательно ради выгоды».
Можно, конечно, усомниться в абсолютной истинности таких суждений, но всё же напрашивается вывод, что надо вести себя только «хорошо», а «плохо» пусть поступают глупцы, не понимающие глубинных законов жизни.
К сожалению, только малолетний герой детского стихотворения Маяковского мог позволить себе с лёгкостью определить чёткую формулу разумного поведения: «Буду делать хорошо, и не буду – плохо». В реальной жизни всё обстоит гораздо сложнее. Главная трудность здесь в том, что далеко не всегда так уж очевидно, что же именно является добром, а что злом. И человек, желая сделать доброе дело, нередко совершает зло. «Половина следствий
