На Хитровке ночлежного дома, как такового, не было. Там просто, в разных домах, находилось 170 ночлежных квартир, жизнь в которых стоила копейки. Рабочие ночевали в основном в Ермаковском ночлежном доме. На Хитровом же рынке они селились в домах Ярошенко и Румянцева, но не в «Кулаковке» — самом грязном дне Хитровки. О жизни в одной из таких ночлежек А. М. Горький написал пьесу «На дне», благодаря которой в нашей стране любой, даже малосведущий в иностранной литературе школьник мог процитировать Беранже: «Господа, если к правде святой мир дорогу найти не сумеет, честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой!» Эти слова в пьесе произносит спившийся актёр — персонаж без имени, отчества и фамилии. Он мечтает вылечиться от алкоголизма.
Вопрос о лечении этого добровольного недуга Мария Александровна Новосильцева также затронула в своём докладе и, как оказалось, на уровне самых передовых идей. Она предлагала лечить алкоголиков внушением, психотерапией, водой, электричеством и, наконец, создать специальную колонию для алкоголиков под Москвой. Горьковский Актёр, к сожалению, не дождался этого светлого дня и удавился на пустыре. Тем пьеса и закончилась. Не дождались его и многие другие российские алкоголики. Жизнь же продолжалась, и количество алкоголиков в стране только увеличивалось. Белая горячка в России стала национальным заболеванием. Один больной, как сообщали газеты, в состоянии умопомрачения, вызванного белой горячкой, даже вырвал себе оба глаза.
Проще, чем вылечить алкоголиков, было накормить нищих. В 1891 году миллионер Рябушинский открыл в своём доме, в Большом Голутвинском переулке, бесплатную столовую для бедных. При этом приказал своим сторожам, чтобы они во двор его дома обедающих не пускали. И вот сюда, в Большой Голутвинский переулок, с утра и до обеда (с 10 до 13 часов), чтобы не тратить свои копейки в какой-нибудь харчевне Дурындиной на Хитровке, стали стекаться нищие, завсегдатаи ночлежек, со всей Москвы. Жители переулка сразу почувствовали на себе последствия поистине евангельской доброты миллионера. Сообщить о них они не замедлили городскому голове Н. А Алексееву. И вот что они писали: «Нищие, в числе нескольких сот человек, занимают тротуары и часть мостовой, ширина которой 5 сажен… Толпа их, нередко едва прикрытых грязными лохмотьями и с папиросами во рту, заражает миазмами, особенно в весеннее и летнее время, весь переулок и, пользуясь всяким случаем, поднимает непристойную брань, ссоры, доходившие не раз до драк Жители в это время предпочитают не пользоваться теми частями своих помещений, которые выходят в переулок Для отправления естественных надобностей, ожидая обедов, вследствие отсутствия при столовой необходимых приспособлений, нищие останавливаются у стен и заборов наших владений, от чего воздух ещё более заражается и не может поддерживаться необходимая для здоровья и требуемая полицией чистота». Начальство на жалобу не ответило, а Московское попечительское общество о бедных сообщило большеголутвинцам, что им предложено собирать нищих не в переулке, а во дворе дома благотворителя. Миллионеру Рябушинскому общественники об этом сообщать побоялись, очевидно, опасаясь, что старик их за такие «распоряжения» может палкой побить.
Слабой попыткой занять как-то безработных в Москве было открытие в ней в 1838 году так называемого «Работного дома» с различными мастерскими. В начале 90-х годов XIX века в нём работало 100–150 человек. Находился он в Харитоньевском переулке. Расширение его в последующие годы, конечно, сыграло свою положительную роль, но проблемы безработицы в Москве не решило. Здесь постоянно пребывала армия бродяг, тунеядцев и просто несчастных, выбитых из жизни по своей или чужой вине, людей.
Глава восьмая
МОСКОВСКИЕ ЖИТЕЛИ
Типы и типчики. — Бродячие собаки. — Типы и типчики (продолжение). — Труженики города
Гуляя по вечернему городу, вы, наверное, заглядывали в окна первого этажа и сквозь тюлевые занавески видели обитателей его квартир: сидящего перед телевизором мужчину, женщину, гладившую утюгом бельё, школьника, делающего за письменным столом уроки или ещё что-нибудь в этом духе. В двух шагах от вас, как на экране, шла другая, совсем неизвестная и в то же время такая знакомая для вас жизнь. В окна квартир XIX века мы, конечно, заглянуть не можем, но по рассказам, воспоминаниям и дошедшим до нас документам имеем возможность хотя бы представить себе эту жизнь и людей, которых не только нет, но и могилы-то которых не сохранились. На Трубной площади, на том месте, где теперь стоит здание, в котором когда-то располагались ресторан и гостиница «Эрмитаж», а теперь театр «Школа современной пьесы», жил в своём доме известный строительный подрядчик, почётный гражданин и кавалер Александр Тихонович Пегов. Он помогал бедным, исправно подавал милостыню нищим, а в свободное от земных забот время любил посидеть в беседке или попить чаёк с ромом в своём трактире, стоящем на месте будущего, известного нам, дома. Сам Александр Тихонович родился в деревне, где и обучился плотницкому ремеслу. В молодости ходил по деревням и строил избы. Хороший был работник, ничего не скажешь. Наверное, поэтому заметил его один подрядчик и пригласил в Москву строить дома. Здесь на него обратил внимание инженер и предложил пойти в «каменоломцы». Отпросился Александр Тихонович у своего первого хозяина и перешёл к новому. Вскоре сам стал подрядчиком казённых работ. А через несколько лет получил подряд на участие в строительстве храма Христа Спасителя. Тут он и удостоился царских наград и почётных званий. Так, из простого крестьянина, ходившего по деревням с топором за поясом, Пегов вышел в уважаемого гражданина города Москвы.
История хозяев большого каменного дома, стоявшего когда-то на углу улицы Маросейки и Лубянского проезда, где потом находилось здание ЦК ВЛКСМ, не так счастлива, скорее наоборот. Построил этот дом и владел им богатый купец, основатель фирмы, Филипп Еремеев. После смерти Филиппа Еремеева дом перешёл к его сыну Клавдию. Богатства отца сын не приумножил. Он, как говорится, попал в плохую компанию, которая его стала спаивать и довела, в конце концов, до белой горячки. От пьянства Клавдий Еремеев и умер. Жена его, а теперь вдова Глафира Васильевна стала разбираться в делах покойного и пришла в ужас. Оказалось, что «друзья» не только спаивали мужа, но и обирали его, склоняя подписать векселя на оплату того, чего он никогда не приобретал, например, пару вороных коней стоимостью 1500 рублей. Глафира Васильевна обратилась в полицию, где рассказала о том, что мужа своего умершего она никогда трезвым не видела, что Еремеев после кутежа обычно ничего не помнил за исключением лишь «важных» фактов, то есть когда его где-нибудь побьют. Находясь дома, он большую часть времени, когда не был сильно пьян, занимался охотой на комаров и мух. Так пустил на ветер и пропил весь накопленный отцом капитал в 130 тысяч рублей его непутёвый сын.
И был он такой не один. У купца Пегова (а не у подрядчика, о котором шла речь выше) сын пьянствовал, брал в долг деньги и раздавал векселя от имени своего отца. А в те времена существовали так называемые двойные, тройные и даже четверные векселя. Брал человек, к примеру, 100 рублей, а вексель писал на 300. Такие векселя писал и юный Пегов.
Кончилось тем, что Пегову-отцу, наконец, надоело оплачивать эти векселя и он объявил сына ненормальным, заявив, что платить по его векселям больше не будет. Прохвост Зайдетский, имевший немало таких векселей на большую сумму, сначала пытался застращать отца уголовным судом, а когда это не помогло, он, притворяясь нищим, подкарауливал купца у церкви и, тряся векселями, выл, что Пегов-младший разорил его, не вернув занятые у него деньги.
Подобных Еремееву и Пегову «жалких потомков» в те времена встречалось немало. Это был, как тогда писали, тип взращённый и матушкой Москвой. Это было «дитятко тёмного царства», которое проводило детство на женской половине родительского дома, где тишь и гладь да Божья благодать и где оно черпало знания для будущей взрослой жизни из разговоров, которые их маменьки вели за чаепитием с разными юродивыми и странницами. Потом кое-как обученный грамоте гимназистом этот купеческий потомок, вместо того чтобы сидеть за книгой, рвался на голубятню, к игре в бабки и прочим развлечениям. Ну а когда совсем вырастал — приобщался к трактирам и другим весёлым заведениям. Нет ничего удивительного в том, что такой недоросль, столкнувшись с прохвостом и жуликом и наученный им премудростям жизни, начинал писать подложные векселя и пропивать родительские капиталы. Приходилось некоторым купцам давать в газетах объявления о том, что по долгам своих сыновей они не отвечают.
Шли годы и люди, желая того или нет, вписывали свои имена кто в добрые, а кто в уголовные дела своего времени, оставляя нам, своим потомкам, хорошую или плохую память о себе.
