Домашнее образование, поездки за границу
Характернейшей чертой эпохи было немыслимое засилье иностранцев практически во всех интеллектуальных и производственных сферах. Если ранее среди московитов мелькали поляки и отчасти немцы, призванные на русскую службу лекарями, техниками, инструкторами в войсках, то теперь разномастная, пестрая масса не говорящего по-русски люда из Померании, Мекленбурга, Баварии, Голландии и прочих разной степени удаленности от России краев просто заполонила все учреждения и предприятия. Не исключением была и область образования, в особенности домашнего, где процент учителей-иностранцев был близким к максимальному значению.
Привычных и достаточных для допетровской Московии Часослова и Псалтири, заученных наизусть под надзором дьяка, в новой Московии было уже мало для общественного и тем более карьерного успеха. Требовалось нечто большее, современная и прочная образовательная надстройка.
В первой половине XVIII века высшее русское общество располагало, если можно так выразиться, трехуровневой моделью образования. В самом основании этой просветительной пирамиды располагались все те же дьячки из старого мира, приучавшие отпрысков элиты к буквам и цифрам. В среднее звено входили домашние учителя разной степени учености, чаще просто грамотные, с весьма сомнительными педагогическими качествами. Третьим же звеном была непременно заграничная учеба, где полученные на родине скромные знания получали существенное дополнение. В Европе у наук и ремесел были четкие очертания и программы. Как раз там молодые дворяне и приобретали основную массу знаний, потребных для исправной службы государю. Зачин третьей ступени принадлежит самой монаршей особе. Незадолго до памятного Великого посольства Петр распорядился отправить 61 человека из родовитых боярских семей, стольников и спальников, в Италию и Голландию для овладения навигационной наукой. Ровно столько же солдат дворянского звания должны были их сопровождать. Практика прижилась и стала регулярной. В 1717 году в одной Голландии на обучении числилось 69 русских навигаторов. С большим пристрастием можно бесчисленное множество часов выбирать из обширного списка дворянских семей те, чьи отпрыски не бывали в петровские дни за границей. Скажем сразу, что искать таковые бесполезно. Прагматичный государь посылал на чужбину отпрысков родовитых бояр не только постигать морское ремесло, но и знакомиться с запутанными науками: юриспруденцией, медициной. Даже изящным искусствам в этом перечне нашлось место. В Кенигсберг отправили солидную группу подьячих для знакомства с западными правилами ведения делопроизводства.
Когда мы пишем о воспитании и просвещении школяров петровской эпохи, мы не имеем права упускать из поля зрения достаточно многочисленную прослойку среди их учителей. Судьбы этих людей могли бы сложиться иным образом, среди них были талантливые военные и большие знатоки наук. Это были пленные шведы, чей жизненный путь Северная война прочно сковала с Россией. В записках ганноверского резидента при петербургском дворе Вебера, составившего описание России при Петре Великом, о слое шведов-учителей говорится так: «Один пленный офицер, не знавший никакого ремесла, завел в Тобольске кукольную комедию, на которую стекается множество горожан, не видавших никогда ничего подобного. Другие, напротив, обладают какими-нибудь знаниями, завели порядочные школы в несколько классов, в которых и обучали не только детей шведских пленных, но и русских вверяемых им детей латинскому, французскому и другим языкам, а также морали, математике и всякого рода телесным упражнениям. Школы эти приобрели уже такую известность между русскими, что эти последние присылают в них для обучения сыновей своих из Москвы, Вологды и других местностей и городов». М. Богословский приводит историю монаха, в прошлом дворянина, привлеченного к суду в 1733 году по некоему политическому мотиву, которые тогда были явлением обыденным. На допросе двадцатишестилетний Зворыкин изложил свою автобиографию, в которой указал о ранней утрате отца-дворянина, павшего под Полтавой, о воспитании матерью и особенностях обучения. Он рассказывает, что детство свое провел под Костромой, в сельце Погорелках, где с азами грамоты его познакомил дьяк, приглашенный матерью. Но чтобы дать сыну несколько больше, чем умения читать по складам и неуверенно писать, матушка привлекла пленных шведов, под надзором которых Зворыкин получил уже образование куда приличнее. Те познакомили его с языками: латинским и немецким, арифметикой.
Учителя вовсе не обязательно были высококвалифицированными педагогами и знатоками наук. Небывалый спрос на иностранных учителей вылился в рост предложения, но зачастую те, что прибывали в Петербург, на деле оказывались профессиональными кучерами или парикмахерами. Ждать от таких знатоков педагогики, психологии и прочих наук ничего доброго не приходилось. Чаще всего «учение» в исполнении таких сомнительных господ ограничивалось заучиванием цитат из словарей и сборников или переписыванием оных.
IX
Как боролись с преступниками
Государственный порядок, устроенный Петром, был наделен уникальными силами для защиты собственной безопасности. Но доля непосредственно петровского участия в этом была не абсолютной: века существования Московского царства и, в особенности, век XVII заложили порядочную почву для рождения сил контроля и наказания. Известно, что еще Соборное Уложение 1649 года отделило преступления против монаршей воли и государственной власти от других тяжелых преступлений. Уложение выделяло несколько категорий таких преступлений: против здоровья и жизни монарха, измену (выражавшуюся часто в бегстве за рубеж и смене подданства), связи с неприятелем и умысел – намерение совершить преступление. Отдельно стоят скоп (соучастие в преступном деянии) и заговор. Под эти две категории подгоняли как реально готовящиеся выпады против государства, так и беззаботные разговоры о политике. Но петровская эпоха значительным образом расширила и детализировала этот круг преступных деяний. В первую очередь в перечень наказаний включили преследования родственников государственных преступников и конфискацию имущества. Появилась также новая категория: «слова противные на государя». Нецензурная брань, «злые», «поносные» слова в адрес императора означали неминуемую экзекуцию, как и в случае с подготовкой заговора. Та же участь ждала бросивших на землю монеты или печать государя. Удивительно читать, что даже отказ пить за здоровье монарха, «не питие за здравие», рассматривали как преступление. В этом случае надлежало осушать «покал» или чарку вина до дна. И кульминационной обязанностью подданных была «любовь к государю». Целовальник Никита Дементьев, в 1720 году уличенный в «нелюбви», всего лишь не пил за здоровье монарха.
Таким образом, основным преступлением было слово. Посадский человек Михаил Большаков, не осознавший опасность до конца, в 1703 году неосторожно бросил: «Кто это платье завел, того бы я повесил». Большакову не нравились новые костюмы, в которые Петр по собственной воле переодевал дворянство. Много усилий Большаков приложил, чтобы доказать следствию, что хулил своими гнусными словами немцев, а вовсе не государя. Слово, речь были главными источниками бед нерадивого россиянина. Позволившие себе в хмельном угаре сравнить себя с государем, поставить себя выше его, исполнить охрипшим от выпивки голосом дурную песню или вовсе «название своего житья царством» отправлялись в Сибирь, лишенные дара речи. Каждый россиянин обязан был донести о преступлении, если имел о нем сведения. Иначе знания о готовившейся измене, связях с неприятелем или богохульстве могли стоить ему жизни.
Подозрение в совершении или причастности к преступлению – самая неоднозначная причина, по которой люди оказывались в стенах Преображенского приказа – Тайной канцелярии. Фактически ее грани настолько неуловимы, что практически любой мог быть схвачен по этому мотиву. Даже поверхностные сношения с осужденным могли стать поводом для помещения в цепи или ударов кнутом. Причем сколько-нибудь подробного следствия в этих случаях ждать не следовало. Так, Андрис Фальк, слуга лифляндца Стакельберга, по воле следователей был направлен в оренбургскую ссылку. Причиной этого стало то, что он мог слышать крамольные речи своего господина, ранее поплатившегося за них свободой и сосланного в Сибирь.
