Главной отличительной чертой этой войны было чудовищно плохое управление войсками (с обеих сторон). Особо стоит отметить равнодушие правительств, а также глупость и некомпетентность полевых командиров. Россия, сражавшаяся с Англией, Францией, Турцией и Сардинией, в совокупности потеряла около 256 тысяч человек; союзники – 252 тысячи 600 человек.
Если в упрек русским военные историки ставят крайне слабую подготовку к войне (не хватало всего: продовольствия, пороха, лекарств), устаревшее вооружение и некомпетентность высшего военного руководства (Александр Меншиков, главнокомандующий сухопутными и морскими силами в Крыму, не без оснований назван «бездарным военачальником»), то союзникам от специалистов достается по другому поводу.
Здесь претензии главным образом предъявляются к личному составу. Русский офицер и русский солдат благодаря своей подготовке и самоотверженности значительно превосходили англичан и французов.
Авторы «Всемирной истории войн» пишут:
Английская армия, привыкшая пользоваться бóльшими удобствами в условиях казарменной жизни, весьма болезненно переносила лишения, встречающиеся в ходе войны… Английский солдат, когда действовал массами в сомкнутом строю, редко отступал перед неприятелем и почти никогда не терпел полного поражения, когда же он предоставлен самому себе, он неповоротлив, несообразителен и беспомощен…
Действенность британской армии ослаблялась невежеством, как теоретическим, так и практическим, офицерского состава… Британский офицер почитал своим долгом во время боя вести своих людей на неприятеля и показывать пример храбрости. Умение же руководить войсковой частью как бы не входило в его обязанности…
Даже у артиллерийских офицеров, в распоряжении которых была материальная часть первоклассного качества, профессиональная подготовка находилась на низком уровне. Ни одни пушки в мире не давали такого большого отклонения снаряда от цели, как английские.
Итак: у русских были хорошие артиллеристы и плохие пушки. У англичан хорошие пушки, но плохие артиллеристы. Возможно, это шаткое равновесие и помогло бы русским выкрутиться из беды, но у Запада имелось еще одно преимущество. Запад был способен признавать свои ошибки и исправлять их по ходу дела. Самодержавная Россия – нет.
Примеров тому Крымская война дала немало. Приведу лишь один. Немалые потери англичане несли как из-за неумелого руководства войсками, так и потому, что очень долго не могли справиться с холерой, косившей британские силы. Военный корреспондент газеты «Times» Уильям Говард Рассел, передававший из Крыма мрачные репортажи о бездарности английского командования и безобразной работе лазаретов, настолько восстановил против правительства общественное мнение, что кабинету министров пришлось с позором уйти в отставку. Положение на фронте тут же улучшилось. Командование английскими силами Лондон укрепил, а в Крым с группой добровольцев прибыла ставшая позже знаменитой медсестра Флоренс Найтингейл.
В николаевской России не было и не могло быть газеты «Times» и своего Уильяма Рассела, поэтому русские, в отличие от англичан, полную правду о том, что реально происходило в Крыму, узнали лишь после своего поражения, так что по ходу дела как-либо влиять на события не могли.
О том, кто был прав в той войне, можно спорить. А вот то, что Крымскую войну николаевская Россия проиграла закономерно, бесспорно.
Подписание Парижского мирного договора состоялось после смерти Николая I, скончавшегося 18 февраля 1855 года, но, умирая, император уже знал, что самую важную в его жизни войну проиграл.
К Николаю Павловичу Романову можно относиться по-разному, но если говорить в заключение не о политике, а о человеке, следует признать: не по своей воле вступил он на русский престол, но уж надев на себя корону, трудился так, как мог. Выкладываясь без остатка. Что редко случается с их императорскими величествами.
«Железный самодержец» однажды заметил: «Вот уже скоро двадцать лет я сижу на этом прекрасном местечке. Часто случаются такие дни, что, смотря на небо, говорю: зачем я не там? Я так устал».
Это сказано искренне. И металл, как известно, устает.
Дважды сваренная капуста. Маркс и Энгельс перечитывают «Завещание» Петра Великого
На каждого горячего славянофила той эпохи приходился как минимум один темпераментный западный русофоб. Двум из них – Марксу и Энгельсу – в России даже поставили многочисленные памятники. Правда, как основоположникам научного коммунизма, а не за русофобию, о которой большинство их русских поклонников не подозревает до сих пор.
То, что в основе советской идеологии лежит марксизм, представляется аксиомой лишь тем, кто очень хочет в это верить. На самом деле отношения марксистов с Россией не задались с самого начала.
Русских и вообще славян (за исключением поляков) «основоположники» не любили как по идейным соображениям, так и просто по наитию. Во-первых, с их точки зрения, русское самодержавие и славянофильство представляли собой главную по тем временам угрозу грядущей социалистической революции в Европе – следовательно, любые средства в борьбе с Россией и славянами были оправданы. Во-вторых, по мнению «основоположников», славяне плелись в хвосте революционного процесса, а потому довольно долго не представляли для марксистов ни ценности, ни интереса в силу своей «недоразвитости».
В последнем разделе коммунистического манифеста (1848), где рассматривается вопрос взаимоотношений с оппозиционными партиями в различных странах мира, о России нет даже упоминания, а первая публикация манифеста на русском языке в «Колоколе» никаких эмоций, кроме недоумения (зачем это им?), у Маркса и Энгельса не вызвала. Энгельс назвал это издание «литературным курьезом». И только.
За событиями в России, конечно, наблюдали, и очень внимательно, но отнюдь не в надежде увидеть там ростки прогресса, а лишь осуществляя необходимый мониторинг действий потенциального противника. Маркс учил русский язык не из уважения к русской мысли и культуре, а просто потому, что считал нужным черпать сведения о России из первоисточников.
Немногочисленные русские оппозиционеры также вызывали у «основоположников» изрядный скепсис. Их перу принадлежит немало язвительной критики в адрес демократа Герцена, анархиста Бакунина и других русских «столпов революционной мысли». Добрых слов от Маркса и Энгельса удостоилась лишь одна русская революционная партия – «Народная воля» (о ней речь пойдет позже) и лишь один крупный русский диссидент, как раз родоначальник народничества Николай Чернышевский. Его мысль о том, что Россия придет к социализму через крестьянскую общину, показалась Марксу и Энгельсу любопытной.
О том, какими в действительности были отношения Маркса с Бакуниным и Герценом, можно при желании прочесть в мемуарах последнего. В своей книге «Былое и думы» Герцен, например, с возмущением рассказывает о том, как «Маркс, очень хорошо знавший Бакунина, который чуть не сложил свою голову за немцев под топором саксонского палача, выдал его за русского шпиона», опубликовав в своей газете очевидную фальшивку. Будучи разоблаченным, основоположник научного коммунизма ограничился лишь двумя словами о том, что статью о Бакунине поместили «во время его отсутствия».
Комментируя откровенно неприличную отписку Маркса, Герцен с возмущением пишет:
Финал совершенно немецкий – он невозможен не только во Франции, где… издатель зарыл бы всю нечистоту дела под кучей фраз, слов, околичнословий, нравственных сентенций, покрыл бы ее отчаянием qu’on avait surpris sa religion [что злоупотребили его доверием] – но даже английский издатель, несравненно менее церемонный, не смел бы свалить дела на сотрудников.
В другой раз объектом нападок Маркса стал уже сам Герцен. Когда международный комитет, состоявший из различного рода иностранных политэмигрантов и английских социалистов, пригласил русского демократа выступить на митинге в Лондоне «в память революции 1848 года», Маркс в ультимативном тоне потребовал от организаторов мероприятия отозвать уже направленное Герцену приглашение.
Когда организаторы митинга попросили аргументировать позицию, Маркс, как пишет Герцен,
…сказал, что он меня лично не знает, что он не имеет никакого частного обвинения, но находит достаточным, что я русский, и притом русский, который во всем, что писал, поддерживает Россию, – что, наконец, если комитет не исключит меня, то он, Маркс, со всеми своими будет принужден выйти.
Так и случилось. При голосовании по этому вопросу марксисты с треском проиграли и покинули комитет, а Герцен, как он сам признает, назло всем приехал на митинг и выступил. Герцен отмечал: «…вся эта ненависть со стороны Маркса была чисто платоническая, так сказать, безличная – меня приносили в жертву фатерланду – из патриотизма».
