Кульминация фильма — сцена в комендантской. Здесь жизнь и смерть оказались в одном кадре.
Лагерное начальство празднует выход своих войск к Волге. Пьют шнапс, развлекаются. Комендант Мюллер (Ю. Аверин) приказывает доставить к нему строптивого заключённого Соколова, приговорённого к расстрелу. Но прежде он хочет уничтожить русского морально.
В этом психологическом поединке Соколов одерживает верх. Он выпивает в два глотка стакан водки за свою погибель, но от закуски отказывается: «Я после первого стакана не закусываю».
Лишь после третьего стакана Соколов откусил маленький кусочек хлеба, остаток положил на стол. «Захотелось мне им, проклятым, — говорит рассказчик у Шолохова, — показать, что хоть я и с голода пропадаю, но давиться ихней подачкой не собираюсь, что у меня есть своё, русское достоинство и гордость, и что в скотину они меня не превратили, как ни старались».
Этим эпизодом не заканчиваются лагерные и другие испытания Соколова. Но будучи кульминационным в картине, он становится переломным в ходе повествования. Выдержав самые страшные пытки голодом и близкой смертью, Соколов сумел остаться человеком и сохранить силу духа и желание свободы.
Шолохов завершает рассказ встречей своего героя с потерявшим родителей Ванюшкой. До глубины души потрясает сцена в автомобиле, когда Соколов называет себя его отцом. То, с какой полнотой чувств и психологической глубиной, с каким могучим внутренним темпераментом сыграна эта роль Бондарчуком, ставит этот образ на одно из первых мест в творчестве артиста.
Бондарчук заканчивает картину шолоховскими словами, впечатанными в последние кадры фильма: «…и хотелось бы думать, что этот русский человек, человек несгибаемой воли, выдюжит и около отцовского плеча вырастет тот, который, повзрослев, сможет все вытерпеть, все преодолеть на своём пути, если к этому позовёт его Родина».
«Судьба человека», снятая всего лишь за 78 рабочих дней, встала в ряд выдающихся произведений мирового кино. Картина была высоко оценена на родине, в год выхода её просмотрело более тридцати миллионов человек. Фильм завоевал главный приз на Международном кинофестивале в Москве. Его создатели — С. Бондарчук и В. Монахов — были удостоены Ленинской премии.
«Судьба человека» с успехом прошла по экранам многих стран мира. Картина получила премию польских кинематографистов за лучшую первую постановку фильма, премию «Голова ацтека» на фестивале фестивалей в Акапулько…
«Ленфильм», 1960 г. Сценарий И. Хейфица по одноимённому рассказу А.П. Чехова. Режиссёр И. Хейфиц. Операторы А. Москвин, Д. Месхиев. Художники Б. Маневич, И. Каплан. Композитор Н. Симонян. В ролях: А. Баталов, И. Саввина, Н. Алисова, П. Крымов, Ю. Медведев, В. Эренберг и др.
Чеховская «Дама с собачкой» — проба Хейфица в классике. «Этот фильм не знаменует отход от современной темы, — возражал режиссёр. — Каждому постановщику хочется перенести на экран одно из самых дорогих ему бессмертных творений русских писателей. А у меня есть ещё особые обстоятельства. Чехов видел в обычном необычное. Эта черта его творчества близка и понятна мне. Поэтому я и решил к юбилею писателя поставить „Даму с собачкой“, которую Горький считал вершиной чеховского реализма. Кроме того, в этом рассказе выражены нестареющие призывы к красоте человеческих отношений. И думается мне, что они и сейчас могут прозвучать вполне современно. Чехов — наш союзник в борьбе с остатками пошлости…»
Ялта. Здесь впервые встретились герои фильма Гуров и Анна Сергеевна. За плечами у обоих горький опыт семейной жизни. Гуров привычно флиртует с молоденькой женщиной, предполагая, что это — начало традиционного курортного романа. Но — роман затягивается и в итоге настолько увлекает Гурова, что он начинает пересматривать всю свою жизнь. С появлением Анны Сергеевны — наивного, чистого и прелестного создания — жизнь его начинает обретать новый смысл…
Иосиф Хейфиц рискнул взять на роль Гурова Алексея Баталова. Этот выбор режиссёра многих удивил. Хейфица начали убеждать, что Баталов не годится для этой работы. Во-первых, молод, во-вторых, простоват.
«Мне очень хотелось работать над этой ролью, — вспоминает Алексей Баталов, — и потому, что Чехов, и в силу моей неразрывной связи с Художественным театром, и, наконец, потому, что Гуров, как материал, давал возможность перейти в другое амплуа, в круг совсем иных человеческих переживаний. Именно поэтому я стремился преодолеть всё, что отделяло меня от роли и как-то могло смущать Хейфица. Прежде всего я отпустил бороду и стал побольше сутулиться, дабы убедить противников моего возраста в пригодности по годам. Для проб я выбрал туфли большего размера, чтобы ноги и походка казались посолиднее, потяжелее… На безымянном пальце появилось кольцо, призванное хоть сколько-то культивировать мои привыкшие к грязным инструментам руки.
Теперь все это кажется несколько наивным, но тогда мне было вовсе не до смеха, да и сейчас я, пожалуй, поступил бы точно так же, потому что желание всеми сторонами склеиться, сблизиться с героем и сегодня представляется мне самым закономерным актёрским стремлением».
Хейфиц, завидев бородатого Баталова, замахал руками: «Что это за ужас, снимите немедленно, бутафория, чушь». Оказалось, что борода была чернее, чем надо для тонкого образа героя. Её пришлось красить, выдёргивать, чтобы она была такая, как задумал режиссёр.
Считалось, что Гуров должен переживать свою последнюю любовь и выглядеть типичным русским интеллигентом конца прошлого века. Человеком в возрасте. Иосиф Хейфиц, изучив кипы писем, воспоминаний и черновиков Чехова, установил возраст Гурова, который, как оказалось, почти совпадал с возрастом Баталова.
…Ия Саввина была студенткой факультета журналистики МГУ. Со второго курса она постоянно играла в студенческом театре. В спектакле «Такая любовь» (в постановке Р. Быкова) её увидел Баталов. Он был поражён внешним сходством Ии с героиней знаменитого рассказа Чехова…
Съёмочная группа на фильме подобралась профессиональная и приятная во всех отношениях. В своих интервью разных лет Алексей Баталов с теплотой отзывался о Хейфице, актёрах, художниках Исааке Каплане и Бёлле Маневич…
В Ялте Хейфиц искал детали, дающие представление об атмосфере того времени. «Осторожно с пейзажем!» — делает он пометку в своём дневнике. «Осквернённая природа. Парфюмерный запах вместо аромата цветов. Скука. Сонное море. Пустые бутылки. Праздность прохожих. Ленивый фотограф. Чиновник и жена по очереди взвешиваются на весах. Обострённый нездоровый интерес к мелочам». Таков мир, в котором существовали два хороших, но несчастных человека. И вот они встретились…
…Море. Пустая набережная. Снимается ответственный кадр — первое появление в картине. Жара природная усиливается операторским светом и многочисленными щитами, покрытыми серебряным блеском — «подсветки». Баталов и Саввина точно почувствовали замысел режиссёра, и съёмки эпизода прошли без особых непредвиденных затяжек.
В качестве консультантов пригласили двух старушек. Одна из них сразу же заявила Хейфицу, что Баталов при ходьбе косолапит, а это не вяжется с образом интеллигента. Режиссёр стал пристально следить за походкой своего артиста и постоянно одёргивать его. Баталов раздражался. И вот в Ялте объявился глубокий старик, который когда-то в молодости был лодочником и возил самого Чехова. Когда он увидел на съёмочной площадке Баталова, то, улыбнувшись, заметил: «Шляпа-то у него точно как у Чехова». А когда Баталов подошёл ближе, лодочник возликовал: «И косолапит, как Антон Палыч!»
В Ялте пробыли недолго. Полоса пасмурных дней. Снимать нельзя.
Окончательно нарушила планы съёмочной группы тяжёлая болезнь глаз у Баталова. Пришлось многие сцены перенести с натуры в павильон, декорировать северный пейзаж под южный — иначе картине грозила консервация. Трудности, как всегда бывало, подхлестнули фантазию оператора Москвина.
В Ялте он снял с дублёром Баталова общие планы, в которых пейзаж был определяющим. Актёрские же куски доснимались в павильоне. Но создать в павильоне такую воздушную среду, такие эффекты дневного и ночного освещения, чтобы они рядом с натурными ничем не выдали своего искусственного происхождения, — задача большой трудности. С ней Москвин справился великолепно. Кадры, снятые на натуре и в павильоне, склеивались вперемежку. Даже профессионалы не всегда могли отличить их.
Сцена расставания героев на симферопольском вокзале кончается в рассказе так: «Гуров думал о том, что вот в его жизни было ещё одно похождение или приключение, и оно тоже уже кончилось, и осталось теперь воспоминание… Он был растроган, грустен и испытывал лёгкое раскаяние: ведь эта молодая женщина, с которой он больше никогда не увидится, не была с ним счастлива». Великолепную деталь нашёл Хейфиц. Поезд ушёл, а на досках перрона осталась обронённая Анной Сергеевной перчатка. Гуров аккуратно вешает её на станционный забор. Перчатка «врезается» в память зрителя, заставляет его вспомнить все то, с чем так легко прощается Гуров.
