До комбедовской эпохи, как и везде, многие волостные советы в Осташковском уезде были сформированы в результате свободных выборов, не сильно ограниченных требованиями советской Конституции. И потому хоть к уездной, хоть к центральной власти относились недружественно и выполнять ее декреты и распоряжения не спешили. Более того, ряд волостей официально провозгласили свободу торговли, запретили вывоз со своей территории продуктов, ввели свои и отказались платить государственные налоги. Не стеснялись крестьяне говорить о том, что думают про власть, и на съездах советов весной 1918 года, и голосовать на выборах в уездный исполком не только за большевиков, но и за эсеров и беспартийных. Лозунг «Власть на места» во всей красе[61].
27 мая (10 июня по старому стилю) в Осташкове традиционно отмечался день памяти преподобного Нила, на который собиралось до 30 тысяч человек. Накануне по уезду стали распространяться слухи о наличии в городе больших запасов продовольствия на военных складах, которые делегаты первого уездного съезда председателей волисполкомов и земельных комитетов предложили раздать населению. Под влиянием этих слухов в Осташков начали собираться толпы крестьян (по некоторым сведениям – из двенадцати волостей), которые в итоге образовали некий неформальный уездный сход. В источниках неоднократно упоминается, что к его организации приложили руку эсеры, называются конкретные фамилии – Петров, Бобров. Местный исполком решил не мешать им собраться в здании местного театра, так как был уверен в преданности гарнизона[62].
На сходе обсуждали только продовольственное положение, никаких политических вопросов не поднималось. Говорили долго, крестьяне, многие из которых явились с мешками, потребовали провести ревизию интендантских складов.
Исполком опять уступил требованию масс и организовал комиссию по проверке, в которую вошел и военком Орловский (а также заведующий продовольственным отделом по фамилии Деникин). Надо сказать, что в частях Орловского не любили, и на собрании, которое на фоне этих событий произошло в гарнизоне, не кто-то, а комбат Савич предложил отстранить военкома от дел. Но события пошли по-другому: когда комиссия, осмотрев несколько складов, пришла к полковому цейхгаузу, туда же явилась толпа солдат и стала предъявлять претензии, что им не дают селедку и хлеб, требовали арестовать военкома. Тот попытался убежать и был убит. Стреляли в него несколько человек, потом добивали прикладами. Похоронен Орловский, кстати, был по православному обряду, в отличие от ржевских и зубцовских товарищей, которых будут уже осенью хоронить под пение «Интернационала» не на кладбищах, а на центральных площадях и в парках[63].
После этого красноармейцы собрали несколько митингов, на которых тоже активно обсуждали продовольственный вопрос, захватили железнодорожную станцию и телеграф (судя по всему, этим занимались всего несколько человек), но на этом их активность, собственно, и закончилась. Перепуганный исполком, опасаясь, что к движению присоединятся богомольцы, дал телеграммы в Великие Луки, Псков, Тверь, Москву и Петроград, ввел военное положение, организовал рабочую охрану, также на его стороне выступил отряд кавалерии. Впрочем, ночью и в гарнизоне на собрании была принята резолюция о преданности советской власти. Это, конечно, не помешало отрядам, спешно прибывшим на следующий день из Бологого и Великих Лук (латышские каратели ВЧК, порядка двухсот человек), а также из Твери, разоружить гарнизон. На Осташков даже двинули бронепоезд. Крестьяне продолжали какие-то собрания, но ими уже никто не интересовался[64].
Был создан революционный штаб, немедленно начала работу чрезвычайная следственная комиссия, которая провела многочисленные аресты. Заодно была создана уездная ЧК во главе с машинистом, большевиком Кириллом Кратюком. Прошедший 1–5 июля уездный съезд советов выбрал новый исполком, снова разношерстный: левые эсеры, большевики, беспартийные[65].
Следствие по делу о восстании было закончено в рекордные сроки: уже 17 июня оно было передано в губревтрибунал (хотя не исключено, что в документе опечатка и все же чекисты разбирались с повстанцами еще месяц). В деле фигурировали всего шесть имен: Василий Иванов, Арсений Соколов, Сергей Степанов, Петр Филонин, Андрей Савич, Александр Комаров. Тогда революционный суд еще был неспешным, и дело было назначено к рассмотрению аж на 27 декабря. При этом обвиняемые оставались в Осташкове.
Но тут подоспела эпоха большого террора, и осташковская УЧК вместе с уездным исполкомом решили расстрелять подследственных на основании собственного решения, не спрашивая ни трибунал, ни ГубЧК. Что и было сделано 13 сентября (правда, Комарова решили отправить на 12 лет принудительных работ), после простого прочтения приговора, который приговоренные подписать отказались.
Между тем в Твери об этом ничего не было известно, ревтрибунал 19 ноября утвердил обвинительное заключение в адрес давно мертвых людей. Когда же судьи про это узнали, то очень возмутились таким нарушением собственных прав и превышением власти со стороны уездных товарищей. О чем пожаловались самому комиссару Крыленко в Москву и попросили у него полномочия на отстранение всех подписавших приговор от должности.
Но судя по тому, что товарищи Зуев, Кратюк и прочие еще долго служили пролетарской власти, то ли недосуг было Крыленко рассмотреть это обращение, то ли решил он, что не время отказывать преданным партии товарищам в праве быть палачами. А осташковские коммунисты приветствовали своих коллег за энергичную работу. Правда, менее чем через год Зуева за злоупотребления отстранят от должности, а Кратюк после Гражданской войны никакой карьеры не построит, вновь будет водить паровозы, а потом устроится на непыльное место завскладом[66].
Уже в июле 1919 года состоялся трибунал еще над одним участником убийства. Красноармейца Якова Щаплыгина объявили главным убийцей и расстреляли уже чин по чину – даже дождались определения кассационного ревтрибунала (получено 1 сентября), что оснований для смягчения приговора нет[67].
И кстати, советская власть не забыла про эсеров, которые участвовали в «подстрекательстве» крестьян. Упомянутый Петров был арестован в 1919 году, Бобров к тому времени долго скрывался, но бдительные деревенские коммунисты в июле 1919 года обнаружили его на родине, в Киселевской волости, о чем и сообщили в уком[68]. Имел ли этот донос какие-то последствия, установить не удалось.
Как «кучка кулаков» комиссаров гоняла
Чамеровское восстание – одно из наиболее известных в Тверской губернии. Главным образом потому, что ему немало строк уделено в книге весьегонского большевика, а впоследствии генерала Александра Тодорского «Год – с винтовкой и плугом», которую похвалил сам Ильич. И потому описание восстания в ней, конечно, никто сомнению не подвергал – дескать, забижали кулаки голодающих, а советская власть пришла на помощь, богатеям это пришлось не по нраву, они бунтовать вздумали, ну да куда им тягаться с народной властью.
Самое смешное, что внешне все так и было, просто Тодорский то ли сознательно опустил некоторые ключевые моменты, то ли вообще про них не знал. Понятно, что ему и в голову не приходило усомниться в том, что в районе восстания были голодающие и что уездный совет спасал их от смерти. Но мы давайте будем доверять в первую очередь не воспоминаниям, а более надежным источникам. К примеру, документам губернского ревтрибунала. Думаю, никто не сомневается в том, что к кулакам это учреждение симпатий не испытывало?
Итак, в начале июня 1918 года в Весьегонский уездный совет пришли человек двадцать – сорок (сведения в источниках не совпадают), жители деревень Еремейцево, Моисеевское, Горбачево Чамеровской волости. О том, что они пошли в уезд жаловаться на голод и притеснения, члены волостного исполкома не знали. А если бы знали, то сильно удивились: никакого голода в волости не было, более того, немногочисленную бедноту по решению общеволостного схода обеспечивали хлебом. Чамеровский совет, с согласия жителей, провел обследование запасов продовольствия, с имеющих излишки было собрано по 10 фунтов муки для обеспечения бедноты. Более того, в Чамеровской и соседней Мартыновской волости была разрешена свободная торговля, а потому никакого недостатка в продовольствии не наблюдалось. Так зачем же инициативные товарищи пошли в исполком? Все просто: возглавлял делегацию Николай Громов, бывший уголовник, который просил одно: разрешить реквизировать хлеб[69]. Дать пограбить.
Весьегонский исполком, разумеется, никаких проверок проводить не стал, тем более что «голодающие» до того завалили советы жалобами на притеснения и даже написали в газету «Беднота», что к их стенаниям уезд равнодушен, а кулаки издеваются и постановляют хлеб бедноте не давать (вот так ситуацию переворачивают с ног на голову). Правда, в других письмах говорят, что хлеб-то голодающим дают, только маловато, а вот продают-то помногу.
