— Только его, — кивок в сторону Кессениха.
Ага. Значит, насчет тайной организации в точку. И Отто Рудольфович вполне даже внимает озвученному, делая правильные выводы. Именно что правильные, тут никаких сомнений.
— За что? — между тем продолжал допрашивать Петр.
— Двигатель. Есть люди, тайный клуб, они не хотят, чтобы появился такой двигатель. Я мало что знаю, он, — кивок в сторону трупа, — знал больше, но не намного. У них конспирация почище чем у террористов.
— Верю. Но почему же тогда и меня не прикопать рядом с инженером?
— Тебя было велено доставить в Лондон живым.
— Зачем?
— Не знаю.
— Ладно. Тут верю. Похоже, ты вляпался в какой-то заговор.
— Какой еще заговор? — тут же встрепенулся Антон.
Угу. В России «заговор» — очень плохое слово. Здесь если и казнят, то только террористов и заговорщиков. И вообще, для российского правосудия эти слова как синонимы. Так что Антону было чего пугаться. Пусть он хоть дюжину человек накрошит, максимум, что ему светит, — это пятнадцать лет каторги. А вот при каком-либо политическом окрасе можно и до петли доиграться.
— Ты не дергайся, Антон. Я понятия не имею, какой тут заговор. Но с этим уже будут разбираться жандармы. Что, не хочется? Верю. Жандармы у нас сущие звери. Но видишь ли, какое дело, — это уже твои проблемы.
— Погоди. Давай без политики и всяких заговоров, — попытался хоть как-то смягчить свою судьбу пленник.
— И как ты себе это представляешь? — изогнул бровь дугой Петр.
— Ну, допустим, я расскажу, кто по правде убил того студента в «Астории».
— Что-о?! — Петр подскочил и вперил свой взгляд в собеседника.
— Что слышал, — буркнул Антон.
— Та-ак. А вот теперь по порядку и во всех подробностях. А там, я тебе слово даю, мы что-нибудь придумаем. Только учти: если решу, что ты вертишь хвостом, я тебе ничего не обещал. Будешь разбираться с жандармами. И давай побыстрее. Время не терпит…
Антон, или вернее Иван, ничего скрывать не стал и рассказал все как на духу. Ну как все — в части, касающейся новых знакомых. Он ведь не враг самому себе. Но, памятуя об отношениях Петра и Александры, поведал об убийстве Верховцева и о том, что саму девушку трогать не стали. А также о том, что семье Игнатьевых пока вроде ничего не грозит. Выложил всю историю с Ростоцким, пояснив, как они подставили под удар Петра.
Нив одном убийстве он больше не сознался. Сказав, что с остальными разделывались, обливая их помоями в газетах. Сомнительно, конечно, но Петр настаивать не стал. Какое ему до этого дело. А вот насчет адвоката и сыщика Ивана он все же дожал. В принципе Ивану уже было без разницы, убийством больше, убийством меньше. Все одно получит по полной.
С другой стороны, сыщика, секретаршу и адвоката убивал не он, а покойный Голубев. Вот такая у главного была фамилия. И вообще, Иван мог вешать на него всех собак. Кроме одной. Ростоцкого ему придется взять на себя. Впрочем, он особо и не возражал. Понимал, что все сбросить с себя не получится, а смерть именно этого студента для Петра очень важна.
— Значит, так, Ваня. Слушай меня внимательно. У Голубева вышел какой-то конфликт с Ростоцким. В чем именно, ты не в курсе. Он решил его убить и подставить меня. И ты сознаешься в том, что по приказу Голубева убил его. Далее на ваш след вышли сыщик и адвокат, которых убил уже Голубев. Но он понял, что я не остановлюсь, пока не найду убийцу. Поэтому решил отправиться сюда и убить меня, чтобы покончить с этой проблемой. Будешь стоять на этом крепко, мы ни словом не обмолвимся о заговоре и тайном клубе.
— Я сделаю так, как ты говоришь, — заверил Иван.
— Вот и я сделаю. Последний вопрос. Голубев мало что смыслит в механике. Ты, мягко говоря, тоже. Значит, у вас был инженер.
— Был такой. Сильвестром зовут. Фамилию не знаю. Разве только то, что живет он в Петрограде, на Мойке. И вроде как изобретатель.
— Члены клуба о нем знают?
— Кажется, да.
— Ясно. Кстати, будешь стоять на нашей версии, тебя осудят просто за убийство и за соучастие в других. А там, глядишь, на каторге до тебя не доберутся. Начнешь болтать на следствии… Навредить ты им особо не навредишь, но тогда они тебя прихлопнут как муху. Еще что есть сказать?
— В наших чемоданах двойное дно, — соглашаясь с выводами Петра и принимая правила игры, произнес Иван.
— И что там?
— Взрывчатка, адские машинки. Нехорошо там, — вздохнул Иван.
Угу. Еще как нехорошо. И уж тем более на строительстве Кругобайкальской железной дороги. Тут уж по очереди будут руки выкручивать контрразведка и жандармы.
— Ладно. Приберу, — пообещал Петр. — Это все?
— Все, — снова вздохнул Иван.
— Вот теперь, Отто Рудольфович, можно и полицию звать. Но вызову я сам. Домой нужно заскочить и почистить их чемоданы. Раз уж дал слово, нужно держать. А с этими гостинцами ему одна дорога — на виселицу.
— Только ты уж и у себя их не оставляй, — предостерег его немец.
— Да что же я, враг самому себе? На дне Байкала им будет куда уютнее.
Глава 12
ОНА МЕНЯ ЗА МУКИ ПОЛЮБИЛА…
Самолет прокатился по пустырю, взметнув целый вихрь снега. Затем подкатил к обочине накатанной дороги и наконец замер неподалеку от «Муромца» и «Поповича». Его винты еще какое-то время взбивали воздух, но вскоре двигатели пыхнули паром, и все затихло. Затем дверь салона открылась, выпуская наружу двоих.
Зрелого мужчину довольно щуплого сложения, что компенсировалось дорогой бобровой шубой. И высокого молодого паренька крепкого сложения, пусть и в полушубке, но в новом, пошитом добротно, с меховой оторочкой и стоячим меховым же воротником. Спрятать в него лицо от мороза уже не получится, но зато смотрится очень даже хорошо. А что до мороза, так на этот случай и шапка имеется.
— Ну а я что говорил, Отто Рудольфович? Нужно просто делать, как сказано, и никак иначе, — наблюдая за спешащей к нему парочкой, произнес Петр.
— Ну, мне простительно. Мне пока не доводилось общаться столь близко с русскими купцами. Но ты, я вижу, эту натуру знаешь хорошо.
— Я через эту купеческую натуру и оказался в ссылке, Отто Рудольфович. Ну здравствуй, Игнат Пантелеевич.
Судебное доследование по вновь открывшимся обстоятельствам продлилось более трех месяцев. Пока провели следствие по факту покушения на Кессениха и Пастухова. Пока сделали запрос дела по факту убийства Ростоцкого для пересмотра. Потом доследование. Да целая прорва праздников, пришедшихся на этот период. И наконец, оправдательный приговор.
Завьялов как только узнал о радостном событии, так сразу и отбил телеграмму, мол, никуда не дергайся, заберем прямо из Слюдянки в лучшем виде. Условились с датой и временем. И вот он тут. А что? Купцу-золотопромышленнику нанять самолет вполне по карману. А уж если нужно уважить дорогого человека… И дело тут вовсе не в том, что Завьялов через Пастухова стал обладателем прииска. А в том, что купец обязан ему своей жизнью. А такие долги не забываются.
— Петр, чертяка, как же я рад!
Не смотри, что купец и пониже росточком, и пожиже сложением. Обнял так, что у Петра появилось полное ощущение, что тот его прямо-таки объял. Именно так, и никак иначе.
— Здравствуй, дядь Петр, — сразу же после купца навис над Петром Митя.
Угу. Вымахал-то как за полтора года, что они не виделись. Богатырь, да и только. Ну да хорошо, что не каланча. Правда, видок у него сейчас, как у бычка-переростка. Эдакая здоровенная оглобля с по-детски открытым и восторженным взглядом. И в то же время чувствуется в нем стержень. Вырос парень. Совсем взрослый стал.
— Здравствуй, Митя, здравствуй. А ты как тут? Учебу забросил, что ли?
— Не. Хотел, конечно. Заработки у меня нынче такие, что и десятку мастеров не снились. Но дядя Игнат взял за ухо и усадил обратно за парту.
При этих словах, потерев правое ухо, парень смущенно покраснел. И румянец этот никакого отношения к морозу не имел. Правда, зарделся и купец. Но этот — гордо выпятив грудь колесом и едва не заломив шапку с эдакой лихостью. Явно ожидает похвалы. А и заслужил. Понимает, что деньги в жизни — не самое главное. Сегодня они у тебя есть, а завтра жизнь обернется так, что останешься голым и с пустыми руками. Знания же и специальность — они всегда при тебе останутся.
— Спасибо, Игнат Пантелеевич, за то, что присматриваешь за ним, — искренне поблагодарил Петр.
— Ну так, чай, не чужие, — не без удовольствия ответил купец. — Ну ладно, чего это мы тут стоим? Давайте грузиться. Нам еще обратно лететь, а путь неблизкий.
Самолет, рассчитанный на двенадцать пассажиров с багажом, без труда вместил в себя и четверых пассажиров, и все их пожитки. Странно было бы ожидать другого. «Муромец» с двигателем Кессениха и паровой мотоцикл убыли на отдельной платформе прямиком в столицу. Так что багаж у отбывающих был необременительный, только личные вещи, книги и бумаги.
