После завершения работы съезда Коба направился в Париж и пробыл там около недели. Об этом свидетельствуют фонды Грузинского филиала института марксизма-ленинизма, среди материалов которого российский биограф Сталина А.В. Островский нашел воспоминания одного грузинского студента, давшего Кобе приют в своей квартире в Париже[298].
Стоит упомянуть еще один эпизод из политической биографии Сталина того периода. В книге А. Барбюса, после изложения событий, посвященных Стокгольмскому съезду, как бы мимоходом говорится: «На следующий год Сталин ненадолго едет в Берлин поговорить с Лениным.»[299] За отсутствием точных данных, на основе только лишь сопоставлений, Троцкий высказал предположение, что во время этой встречи с Лениным, в частности, обсуждался вопрос о подготовлявшейся грузинскими большевиками экспроприации в Тифлисе и способах доставки денег за границу в большевистский центр[300].
Бросая ретроспективный взгляд на события, связанные с Лондонским съездом, стоит, конечно, упомянуть и такую весьма любопытную деталь. На этом съезде впервые встретились (разумеется, на в плане личного знакомства) Сталин и Троцкий. На предыдущем съезде Троцкого не было. В своих заметках Сталин впервые упомянул и имя Троцкого, причем в явно негативном контексте. Чтобы существо дела было более или менее понятным, необходимо хотя бы коротко остановиться на позиции, которую занимал во время съезда Троцкий. Он не примыкал ни к меньшевикам, ни к большевикам, выступал, так сказать, с платформой центризма. В своей речи он довольно резко критиковал меньшевиков, но основной удар нацелил против большевиков. Вот один из пассажей его выступления: «Для вас важна фракционная демонстрация на съезде, а не единство партийного действия в стране. Я говорю вам, товарищи большевики: если для вас дороги те политические задачи, во имя которых вы боретесь, подчините им вашу фракционную нетерпимость, возьмите назад вашу резолюцию, вступите в соглашение с течениями и группами, которые в общем и целом занимают близкую к вам позицию и внесите резолюцию, которая сплотит большинство и создаст для фракции возможность планомерной работы. (Ленин: «Внесите вы!») Да? Вы требуете, чтобы я внес на съезд примирительную резолюцию в то время, как вы всем своим поведением подрываете самую возможность компромисса. Вы хотите торговаться из-за каждого слова на съезде, состоящем из 300 человек, вместо того чтобы сделать искреннюю попытку соглашения в комиссии.»[301]
Такова была позиция Троцкого, которую Сталин в своей статье оценил следующей фразой: «Так называемого центра, или болота, на съезде не было. Троцкий оказался «красивой ненужностью»»[302]. Много лет спустя, эта фраза как бумеранг будет возвращена ее автору, правда, в несколько иных модификациях, вроде такой адресованной Сталину — «самая выдающаяся посредственность в партии» и т. п. Но сейчас не место углубляться в истоки конфликта между этими двумя историческими фигурами, об этом будет идти речь в соответствующих главах. Здесь же нам хотелось привлечь внимание читателя к самому факту зарождения такого конфликта, динамика и формы выражения которого определялись, конечно, не только политическими разногласиями, но и личной неприязнью. А истоки такой неприязни зафиксированы, причем документально, уже в 1907 году.
Об этом писал И. Дойчер, автор ряда биографических книг о Ленине, Сталине и Троцком, в которых не то что сквозит, а прямо-таки вопиет нескрываемая симпатия к Троцкому. Вот что он писал по поводу этой первой встречи двух революционных деятелей, ставших впоследствии смертельными врагами: «В то время оба эти человека — Коба и Троцкий — вообще были звездами различной величины и яркости. Едва ли кому-либо могла прийти в голову мысль о том, что они станут смертельными врагами в самой крупной в истории России вражде. Троцкий уже пользовался тогда известностью в российском и европейском масштабе, тогда как звезда Кобы тускло светилась на узком кавказском горизонте. Но уже с самой первой встречи в лондонской церкви (заседания съезда проходили в здании церкви — Н.К.) Коба не мог не избавиться в своей душе от первых семян неприязни к бывшему председателю Петербургского совета»[303].
В связи со статьей Сталина о съезде, очевидно, стоит затронуть еще один любопытный момент, послуживший поводом для позднейших обвинений его в антисемитизме. В своих заметках он особо остановился на национальном составе делегатов съезда. Не думаю, что сделано это было случайно. Видимо, данному обстоятельству он придавал отнюдь не второстепенное значение, с чем, как мне представляется, вполне можно согласиться. «Не менее интересен состав съезда с точки зрения национальностей, — писал он. — Статистика показала, что большинство меньшевистской фракции составляют евреи (не считая, конечно, бундовцев), далее идут грузины, потом русские. Зато громадное большинство большевистской фракции составляют русские, далее идут евреи (не считая, конечно, поляков и латышей), затем грузины и т. д. По этому поводу кто-то из большевиков заметил шутя (кажется, тов. Алексинский), что меньшевики — еврейская фракция, большевики — истинно русская, стало быть, не мешало бы нам, большевикам, устроить в партии погром.
А такой состав фракций не трудно объяснить: очагами большевизма являются главным образом крупнопромышленные районы, районы чисто русские, за исключением Польши, тогда как меньшевистские районы, районы мелкого производства, являются в то же время районами евреев, грузин и т. д.»[304]
Основываясь на приведенном выше фрагменте из его статьи, некоторые авторы с каким-то неистовством обличают Сталина в том, что он уже тогда был откровенно выраженным антисемитом. Странная логика! Вернее, отсутствие всякой логики! Привести фактические данные о национальном составе делегатов съезда, отметить, что во фракции меньшевиков преобладали евреи, а большевиков — русские значит ни больше, ни меньше, как проявить антисемитизм. Как будто уже сама по себе статистика может носить антисемитский характер. Ведь если бы вместо евреев фигурировала какая-либо другая национальность, то никаких разговоров о чувстве неприязни к этой нации, разумеется, не возникало бы. Такова «беспристрастность» и «строгая объективность» некоторых биографов Сталина. Что же касается шутки, автором которой был Алексинский, то приписывать ее Сталину смешно. И тем более смешно на этой фразе строить какие-то далеко идущие предположения, а тем более выводы едва ли не расистского пошиба[305].
Но это все детали. Правда такие, на произвольном истолковании которых порой возводятся целые идеологические концепции. В целом же из приведенных мною фактов вырисовывается вполне определенная картина: Коба не остался в стороне от бурных потрясений первой русской революции. Он был активным и деятельным их участником. Разумеется, в эти годы он не претендовал и не мог претендовать на первые роли, как пыталась изобразить сталинская историография во времена его власти. И если такие попытки надо категорически отвергнуть, точно так же следует поступить и в отношении тех, кто намеренно принижает его участие в первой русской революции. И здесь нельзя не согласиться в определенной мере с Р. Медведевым, который в своей резко критической по отношению к Сталину книге писал:
«Верно, что Сталин не являлся трибуном революции. Он не обладал живостью мысли. Но его неверно называть лишь районным активистом, ибо сферой его деятельности было все Закавказье, и он участвовал в работе Всероссийской партийной конференции в Таммерфорсе в 1905 г… а также IV и V съездов РСДРП — в Стокгольме и Лондоне (в 1906 и 1907 гг.). Одним из главных ораторов на V съезде партии был Л. Троцкий, который писал позднее, что он узнал о присутствии Сталина на первых съездах партии только из биографии последнего, написанной французским автором (Б. Сувариным) и опубликованной в Париже в 1935 г. Это пренебрежительное замечание Троцкого дает скорее повод к нелестной оценке самого Троцкого. В те годы делегатов на партийных съездах было немного (около 150 на IV съезде и около 350 на V съезде). Однако молодой Троцкий уже тогда обладал чрезмерным высокомерием и не желал замечать многих ничем еще не отличавшихся рядовых делегатов, да к тому же еще «с совещательным голосом»
Неверно утверждать также, что революция 1905 г. не «раскрыла» Сталина, что он прошел через нее «как тень», что «Коба и революция не знали друг друга» Нет, революция раскрыла многие стороны сталинской натуры, и он принимал участие во многих важных ее событиях, хотя и предпочитал действовать обычно не на переднем плане.»[306]
