— Вот и прислушайтесь.
Теперь предцехкома развел руками. Заговорил парторг.
— Минуточку, минуточку. Геннадий Иванович! Вспомните, когда ваш ученик попал в вытрезвитель, так вы чуть ли не в защиту его кинулись, несмотря на то что он, работая без году неделя, подвел цех. Некоторые товарищи справедливо высказывались, что его следует перевести в наказание на хозяйственные работы. Вы были против. Так почему сейчас вы столь бескомпромиссны?
— Тогда я настаивал, чтобы в хозбригаду перевели подкранового Валиулина, этот готов пить с кем попало, с подростками, с учениками. Валиулин споил и моего ученика, но вы не решились его наказать. Почему? Потому что вместо одного нарушения в цехе было бы два. Пили они вместе, но Валиулин живет близко, он добрался до дому и там устроил скандал. Парнишка же уснул на улице. Почему же вы не захотели наказать скандалиста Валиулина, спаивающего молодежь, хотя его вина тяжелее? И справедливо ли наказывать одного Валерия? Вот почему я промолчал, когда вы, Федор Макарович, замяли эту историю. Кстати, я что-то не помню, чтобы Валерия хотели перевести на хозработы.
«Четырехугольник» молчал. И Вавилов непримиримо спросил:
— Так можно мне идти?
Начальник цеха махнул вяло:
— Идите, товарищ Вавилов.
Электрокар стоял тут давно и безнадежно ожидал ремонта. Электрокар стоял в сторонке и как будто сам стыдился своей беспомощности, запыленный, несчастный. Валерий плакать не собирается — еще чего не хватало! Но почему-то контур электрокара терял очертания, колебался влажно.
«Я им еще докажу, увидят! Сам же Вавилов говорил, что у меня работа с ходу ладится…» Впервые он по-настоящему и глубоко пожалел, что хватило у него бездумья бить кого-то… Его выбросили как паршивца. И кто! — Вавилов, настоящий слесарь, настоящий человек…
Вавилов вышел. Начальник участка мялся у дверей— то ли и ему идти, то ли будут какие распоряжения?
— Федор Макарович, так куда мне его девать, вашего?
Но тут снова открылась дверь и появился Вавилов.
— Слушайте, ладно, пускай остается у меня. Только уж вы мне не мешайте, понятно? До свиданья.
Валерий даже присел, увидев Геннадия Иваныча.
— Вот ключ, держи. Видишь, сломан. Иди в инструменталку и замени. Быстро!
У Олега сидел Валерий, когда явился Радий. Привет нетипичным юношам! — крикнул Радий, входя в комнату Олега. — Всю неделю не видел ваших морд, заскучал. Чего не заходите?
Олег пожал плечами, уселся на диван, подняв колени и обхватив их руками. Валерий листал журнал. Он ответил:
— Неделя у нас трудовая. Тебе ладно — ты не работаешь.
— Вон что! После малоприятного отдыха в кутузке трудолюбие вас обуяло? Так сажать вас почаще — в ударники выйдете, в отличники! Да хватит вам серьезничать! Ударники должны уметь не только трудиться, но и отдыхать. Пошли, организую вам культпоход. У меня имеется некая сумма. А остальное все приложится.
Ожидаемого энтузиазма у друзей не проявилось. Радий посмотрел на одного, на другого. Шевельнулась догадка, что энтузиазма он и не увидит. Поверить этому не хотелось. Извольский не привык, чтобы в его ближайшем окружении кто-то не считался бы с его желаниями, с его мнением.
— В чем дело, джентльмены? Почему минута молчания?
Валерий захлопнул журнал.
— Говоришь, должны уметь отдыхать? Значит, работать ты уже научился?
— Хо! От работы, знаешь, у слона грыжа бывает. — Он пропел: — Я не трактор, я не плуг, я им не бульдозер.
— А кто ты?
— Я? Слушай, Валера, ты хочешь прочитать лекцию на тему «Труд создал человека»? Мой юный друг, не надо. Приступим лучше сразу к художественной части.
— Художества надоели, Радий. Не та самодеятельность у нас получается. Вот с этой девчонкой…
— Парни, да ведь все обошлось! У моего папочки атомная энергия и широкий диапазон действий. И сейчас я вас зову не госбанк грабить, а всего-навсего посидеть в кафе, в пределах законности.
— Мерси. Мы уже посидели немного… кое-где…
— Слушайте, парни, — сказал Радий, — а ведь раньше вы не были слюнтяями.
— И теперь тоже.
— Теперь — сомневаюсь. Но дело, конечно, ваше. Так вы идете или нет? Олег?
— Мне к зачету готовиться. «Хвосты» есть, понимаешь…
— И черт с вами. Здесь становится скучно. Гуд бай, ударники.
Что произошло, вы, слюнтяи? Бунт на корабле? Да нет, никакого бунта. Просто команда испугалась, увидя крутые волны. Хлюпикам захотелось серенькой жизни с разными там нормами выработки, с моральным кодексом. Не надо винить команду хлюпиков, не каждый ведь способен жить ярко. Капитан великодушен, он их не винит, он плюет на них. Пусть заурядные личности грызут науки или там слесарят что-нибудь в цехе, В отличники лезете, студентик? Ну-ну. Валяйте. Зубрите. Дипломник необходим, конечно, по нашим временам. Радий Извольский понимает, Радий Извольский осенью тоже займется науками. И представьте, студентик, дело у Извольского пойдет не хуже вашего. В отличники, может быть, и не полезем — на что? Ну, а дипломник заимеем, точно. А что касается карьеры дальнейшей, то вас-то уж обставим. А вы, товарищ слесарь, махайте кувалдой. И когда-нибудь вы, бывшие друзья, будете умолять Радия Извольского «устроить» вам по знакомству, за ваши — ну конечно же, честные! — деньги что-нибудь такое редкое, дефицитное. И Радий Владиславович Извольский, так и быть, достанет вам. Разумеется, не за здорово живешь, ибо дураков надо учить. Вы будете очень благодарны Радию Владиславовичу и постараетесь не вспоминать, как когда-то отвернулись от него. Вот так, трудяги.
Мороз стоял под сорок, тянул северный ветер. Выглядывало из-за облаков и пряталось солнце. Третий час дня. Сегодня воскресенье, и где-то уже орет песню пьяный. Прохожие бегут-торопятся — холодно. Красные озябшие носы выглядывают из-за воротников… Бегут прохожие. Никому нет дела до Радия Извольского, до его обиды.
— …Диспетчеру легко командовать: «Две гондолы в тупик». А путя снегом замело, как я подам гондолы? А? Нет, ты скажи?! — сердится шапка с железнодорожной кокардой.
— У Олечки ангина, температура, а она, представьте себе, форточку настежь! Я ей говорю: детка, разве можно… — тарахтит кому-то старуха.
— …Вот увидите, сдаст на пятерку! Говорит, что ничего не знает, а вот увидите, сдаст. У него способности!.. — это девчонки-студентки пищат, варежками за уши держатся.
— …Какая оркестровка, какой голос! Талант…
Путя. Тупик. Способности. Талант. Никому нет дела до Радия Извольского.
Возле магазина подпрыгивают на морозе два знакомых подонка.
— Радька, привет! Слушай, у нас не хватает малость, добавь, а?
Вот у кого есть дело до Радия Извольского. Скучно…
— У вас не хватает? У обоих, вместе взятых, и не хватает? Эх, крохоборы.
Не обиделись. Улыбаются синими губами, просят. Обычно Радий с такой рванью не связывался. Но на безрыбье, как говорится…
— Ладно, крохоборы, пойдем в кафе. Я не привык пить по подворотням, как вы.
Парни возликовали, залебезили. Бежали за ним, виляли задами, как собачонки. В лицо заглядывали. На миг Радий снова почувствовал себя орлом-капитаном, мелькнуло в сознании что-то про сильную личность… Мелькнуло и угасло. Не то, не то… Вшивая команда бежит за капитаном.
Одно кафе миновали — «команда» заявила, что там «шибко культурой прет». В другое зашли. Длинноволосые юнцы и крашеные девы с сигаретами что-то здесь пили, шептались интимно. Сели. Радий хотел заказать коньяк, но передумал — подонкам ни к чему, не оценят, им что «Плиска», что одеколон — один черт. Заказал водки. А те оттаяли, и обнаружилось, что они уже «под мухой». Хватили еще по сто пятьдесят, и стало с ними Радию еще скучнее. Беседу вести они способны только лишь о выпивке. Рассопливились, тычут сигаретами в салат, роняют вилки и все время ругаются. Досталась капитану неудачная команда. На кой черт их поил? Один, с маленьким личиком и кудлатой башкой, похож на пуделя. Второй стриженый, в синих спортивных брюках вроде подштанников.
— Радька, сволочь, я тебя уважаю! — лез обниматься Пудель. — Ты мне только скажи, все сделаю! Ты друг! Кто тебя тронет, ты скажи мне, Радька, сволочь такая! Я в-во!.. — он вытянул из кармана нож. — Видал? Я… я…
Пудель скрипел зубами, гавкал матом. Радий пожалел, что с ними связался. Особенно после истории с девчонкой не надо бы в такой приблатненной компании…
— Кто меня тронет, чего ты, — уговаривал Пуделя. — Дай сюда, а то порежешься.
Отобрал нож, тот и не заметил. Хватит, пора кончать эту благотворительность. На их столик посматривают официантки.
— Айда отсюда, вы! На свежий воздух. Окосели, черти.
Они не соглашались. Они не пьяные. В норме. Они бы и еще выпили. Тогда Радий догадался объявить, что у него деньги кончились. Это подействовало, и они вышли. Подонки тут же забыли о благодетеле Радьке, завыли песню, побрели. И он забыл о них — по ступенькам кафе неспешно, вальяжно поднимается знакомая девица Эльмира. Радий был с ней раза три в компаниях и знал: этой только моргни — на шее повиснет.
