Про жизнь в Советском Союзе рассказывает в светлых красках, но, судя по его голосу и хитрой улыбке, не трудно догадаться, что он говорит неправду. Он даже не требует, чтобы ему верили.
* * *
Вечером пришел ко мне Никита М. Его хмурый вид, ненависть а глазах и нервные движения сразу удивили меня.
— В чем дело?
Никита начал ругаться самыми постыдными словами.
— Ты пойми меня, чорт их возьми… Эх, почему я, дурак, не остался дома!.. Изнасиловали сестру. Отца чуть не пристрелили. Мать избили прикладами…
Никита сильно волновался.
— Я, подлец, тем временем развлекался… Слушай! Пойдем в эту их распроклятую Москву и закидаем бомбами и Сталина, и компартию, и…
— Да тише, ты! Рядом живет лейтенант пограничных войск.
— Чорт с ними и с лейтенантом! Коля, пойми меня. Если бы ты знал, как мне больно. Стыд и срам ка всю жизнь! На всю жизнь…
Никита ожесточенно потряс сжатыми кулаками в воздухе.
— Это не дело, Никита. Прежде всего, в Москву нельзя ехать. Затем, тысячи людей, знающих кремлевские условия в сто раз лучше тебя, кончают застенками НКВД. Успокойся, обдумай создавшееся положение и, если у тебя не пройдет желание борьбы — приходи ко мне. Тогда я с тобой кое о чем поговорю.
— Коля! Если бы ты знал, как я ждал русских, как любил их и как ненавижу их теперь.
— Ты не русский?
— … Русский…
— Почему же ты говоришь глупости? Ненавидеть нужно большевиков. Миллионы же русских обижены ими сильнее, чем ты.
Разговор наш затянулся часа на два. Я успокаивал Никиту, как мог.
Месть — чувство слепое. Руководствуясь только местью, можно сложить голову за пустяк.
В советских условиях с большевиками может бороться только тот, у кого уменье везде и всегда владеть своими чувствами вошло в привычку. Только холодный ум, знающий до тонкостей советскую действительность, может расчитывать на успех. В противном случае, рано или поздно, дело кончается в тюрьмах НКВД. Точно также может кончить и Никита.
15 декабря.
Во вторник, в 7 часов вечера, ко мне в комнату вошел среднего роста подполковник. Его строгое лицо, надменные, словно продуманные, движения и пристальный взгляд немного смутили меня. Где-то я его уже видел. Вспомнил. Это тот самый подполковник, который ведет пропаганду о добровольном вступлении в Красную армию. Интересно, зачем он пришел ко мне?
В дверях стоял высокий белобрысый капитан. В коридоре у стены мялись два бойца с автоматами.
— Вы будете… — и подполковник назвал мою фамилию — Одевайтесь. Пойдемте с нами.
Началось?! Глупости. Это не НКВД. Здесь что-то другое. Я вспомнил слова Андрея Горняка о загадочных военных. Возможно, что и эти… Неужели так быстро докопались до меня? Ну да, мог же быть и случайный срыв.
Бойцы шли в двух шагах за мной.
Не доходя до здания городского управления, подполковник остановился и приказал капитану «припрятать» меня.
Бойцы завели меня в темный погреб, закрыли дверь и удалились.
В темноте я не мог ничего разобрать. Судя по тишине, в погребе, кроме меня, никого не было. Я нащупал какие-то доски и, чтобы ни о чем не думать, лег на них с твердым намерением уснуть.
Проснулся я ночью от сырого холода. Фосфорная стрелка моих часов показывала три часа. Пожалел, что не курю, что нет при мне спичек.
Время шло мучительно медленно. Я нажал на дверь.
— Чего — послышался сердитый голос из-за двери.
Погреб оказался небольшим. Всего пять шагов в длину и четыре в ширину. Кроме досок, сложенных в правом углу, в нем ничего не было.
Я несколько раз пытался уснуть, но это мне не удавалось.
Завтрак мне не принесли. Я ждал, что хоть в обед откроется дверь. Напрасно. Обеда мне тоже не дали.
В шесть часов вечера я начал стучать в дверь.
— В морду хошь? — спросил кто-то с другой стороны двери грубым, немного сиплым басом.
Я лег на доски, стараясь ни о чем не думать. Усталость, сырость, холод, грязь — все ерунда. Спать надо.
Следующий день прошел более мучительно. Голод давал чувствовать себя настойчивее. Неужели меня хотят замучить голодом?
Я начал стучать опять в дверь.
— Молчи!
Я не переставал стучать.
— Перестань стучать, не то… — и пятиэтажная брань обрушилась на меня.
Не оставалось ничего другого, как залечь на доски и уснуть.
На следующий день, в 8 часов утра, дверь открылась, и веснушчатый солдат повел меня к капитану.
— Садитесь — проговорил тот самый капитан, который приходил за мной с подполковником. На его лице играла лукавая улыбка. Умеем, мол, укрощать зазнавшихся.
— Кушать хотите?
— Да.
— Успеете! Сначала потолкуем.
С нетерпением ждал я его вопросов, надеясь из них выяснить, с какой стороны мне угрожает опасность.
— На вас поступила жалоба, что вы ведете пропаганду против вступления добровольцев в Красную армию.
— Это не правда.
— Нам лучше известно… Так вот, или вы своим примером покажете путь всем вашим друзьям и знакомым, или мы тебя, мать твою так трижды растак.
Откуда только в нем столько злобы и такой отборной ругани? Вылив всю свою ненависть и к изменникам, и к трусам, и к вредителям, капитан твердо добавил:
— Для таких, как ты, у нас в Сибири места много.
Я понял — несмотря на все, положение мое не важно. В последнее время дело с вербовкой добровольцев обстояло плохо. Никто не шел в Красную армию. Неудачные пропагандисты — и подполковник и капитан — решили прибегнуть к хитрости. Выбрали человека с широким кругом знакомых, с известным авторитетом среди мукачевской молодежи и заставят его поступить добровольцем, в надежде, что его пример послужит сигналом к массовому вступлению в Красную армию.
Жаль, что этим человеком оказался я.
— Хорошо! Я согласен с вашим предложением.
Капитан ликовал. Затея удалась.
— Но ради этого не стоило мучить меня голодом.
— Так-то оно вернее…
Судьба явно начинает вмешиваться в мои дела. Это мне не нравится. Армия — не поле моей деятельности. У меня иного рода задание. Нужно связаться с В. и принять конкретное решение. Я мог бы «потеряться», но и это не выход из положения. Мне нужно быть, с точки зрения большевиков, незапятнанным и надежным человеком.
24 декабря.
Прохожу курс военной подготовки в запасном полку в Сваляве. Чувствую себя не важно. В пять часов подъем, потом все остальное. Самое тяжелое — это учеба в поле. Везде холодная грязь. Развертывание, ползание на животе, стрельба из винтовки, бросание гранат — удовольствие ниже среднего», как говорит сержант Ленька. Одели меня — на смех! Ботинки — на медвежью лапу. Фуфайка — на богатыря былинных времен. Точно такая же шинель. Впрочем, у шинели моей есть одно нехорошее свойство — кусается. Нельзя повернуть голову, просто режет.
Ленька — бравый сержант. Он дает тон всей роте. Ругается за каждым словом. Я уверен, если бы ему пришлось когда-нибудь разговаривать со Сталиным, то говорил бы он, примерно, так: «Товарищ Сталин, мать твою растак! Я жизнь готов отдать за Советскую родину, мать ее трижды поперек».
У Леньки сапоги подвернутые, шапка на затылке. Это модно в Красной армии.
Со мной Ленька разговаривает вежливо. «Ты заграничный инженер. Понимаешь толк в жизни». Такими словами он всегда начинает наш разговор.
Роту, в которой я числюсь, он называет «сбродной». В ней 40 русинов, 10 венгров, 5 галичан, остальные русские и украинцы.
Ленька не любит говорить на политические темы. Вчера посоветовал и мне раз навсегда бросить это дело, не то… «у нас строго на этот счет. Донесут — мать родную больше никогда не увидишь». Он, конечно, прав. Вместо солдата думает компартия и «мудрый Сталин».
«Великий вождь» учел опыт разложения царской армии. Ему известны все слабые стороны русского солдата. Сеть шпионов, доносы, беспощадная расправа с мудрствующим — все это создано для ограждения красноармейца от возможной пропаганды со стороны враждебных большевикам элементов.
О чем может говорить Ленька в таких условиях? О бабах и о водке. Буйная фантазия доводит его до пределов нахальства и изворотливости.
В бабах он знаток. С какими только он ни имел дела! И со своими медичками, и с польскими шляхтичками, и с гуцулками. Разве всех припомнишь? А сколько их еще будет впереди?
«Берегись, Европа», часто говорит Ленька и плутовато улыбается.
1945
1 января 1945 года.
Вчера мы встречали Новый Год. Никаких тостов не было. Шло умопомрачительное пьянство.
Ленька напился до чортиков и всю ночь проспал на дворе. Проснувшись, начал опохмеляться. Это дело затянется у него, по меньшей мере два дня.
Мне жутко. Кругом нет ни одного трезвого человека.
Офицеры до сих пор не возвратились из города. Загуляли по-настоящему с «бабами».
