Другим важным компонентом аграрной реформы стало переселение крестьян на казенные земли в малообжитых азиатских районах страны. Наряду с сугубо экономическими целями эта мера преследовала и явно политические — разрядить обстановку в центральной России, переселив прежде всего тех, кто был недоволен своим положением. Динамика социальной напряженности таким способом существенно снижалась.
При всей стратегически продуманной с точки зрения защиты коренных интересов правящих классов концепции реформ они в конечном счете не дали тех результатов, на которые рассчитывали ее инициаторы. Реформы не были последовательными и радикальными, они в значительной степени сохраняли всевластие помещиков. По мере их осуществления все больше всплывали на поверхность ее негативные последствия, обострявшие общую обстановку в Российской империи. Круги либеральной оппозиции постепенно утрачивали веру в способность правительства добиться успешной реализации поставленных целей. Они были недовольны тем, что вместо обещанных политических свобод в стране все больше набирал силу административный произвол и репрессии. С другой стороны, росло и недовольство правых сил, под прямым воздействием которых Столыпин был вынужден пойти на постепенное свертывание своих реформ.
Выражаясь стилем современной лексики, конфликт между властью и обществом не только не получил своего разрешения, что открывало бы перспективу более динамичного развития страны, но и приобрел новые, достаточно острые формы. В качестве иллюстрации характера этого извечного для российской действительности конфликта можно привести слова видного деятеля буржуазной оппозиции, одного из лидеров и идеологов партии кадетов В.А. Маклакова: «Настроение общества определялось нашей историей; оно было расплатой за успехи и заслуги нашей исторической власти. Со времени Петра власть была много выше общества и народа и вела их к их же благу насилием. Успехи власти, за которые ей должна была быть благодарна Россия, народу были непонятны и чужды. И в отношении его к исторической власти существовали долго только две крайности: раболепное послушание или тайное сопротивление. Понятие согласия и сотрудничества с властью было обществу незнакомо. История вырабатывала два крайних типа общественных деятелей — «прислужников» и «бунтовщиков». Независимых, самостоятельных, но лояльных по отношению к власти людей жизнь не воспитывала»[318].
Можно соглашаться или не соглашаться с такой оценкой природы извечного противостояния власти и общества в России, но трудно оспорить сам факт существования такого конфликта. Либеральные круги российского общества стремились найти цивилизованное (выражаясь современной политической терминологией) решение проблемы. Однако как само поле такого решения, так и его методы, лежали в плоскости поисков согласия и сотрудничества с властью. Либеральное крыло российской общественности в сущности не выступало в качестве противника существующего строя и власти. Эту позицию образно сформулировал лидер той же кадетской партии, один из самых ярких ее деятелей на протяжении многих лет П.Н. Милюков. Выступая 19 июня 1909 г. на завтраке у лорд-мэра Лондона, он заявил: «Пока в России существует законодательная палата, контролирующая бюджет, русская оппозиция останется оппозицией его величества, а не его величеству»[319].
Реальную оппозицию правительству составляли лишь партии левого направления, прежде всего социал-демократы. Разумеется, не только и не столько в самой Думе, но и в общественной жизни страны в целом. Несмотря на слабость позиции левых сил в Думе, они все-таки создавали определенные трудности для режима, выступая с резкой критикой правительственных предложений по широкому спектру проблем, обсуждавшимся в ней. В одном из выступлений в Думе глава кабинета министров А. Столыпин, обращаясь к противникам режима, в первую голову социал-демократам, произнес знаменитые слова, вызвавшие большой резонанс в тогдашнем российском обществе: «Противники государственности хотят освободиться от исторического прошлого России. Нам предлагают среди других сильных и крепких народов превратить Россию в развалины — чтобы на этих развалинах строить неведомое нам отечество… Им нужны — великие потрясения, нам нужна — великая Россия!»[320]
Эта фраза прочно вошла в политический лексикон и широко использовалась в полемике против левых сил. Кстати сказать, ее частенько вспоминают и сегодня, используя в качестве некоего неотразимого аргумента в идейной борьбе против современных коммунистов. Однако суть противоборства тогда не сводилась к тому, что одни ставили своей целью разрушить Россию, а другие — возвеличить ее. Такая постановка вопроса представляет собой фактическую подтасовку исторической реальности того времени. Революционеры никогда не ставили перед собой задачу уничтожения российской государственности. Речь шла о другом — о свержении царизма, что по убеждению практически всех действительно оппозиционных партий, да и многих либералов, открывало путь для более эффективного развития страны. Красивая и емкая фраза Столыпина сознательно была рассчитана на подмену понятий с тем, чтобы дискредитировать революционное крыло российской общественности, подорвать к ней доверие широких масс населения.
Апеллируя к патриотизму и выступая под флагом последовательной борьбы за укрепление российского государства и его институтов власти, глава правительства рассчитывал расширить базу массовой поддержки своей политики, снизить накал социальной напряженности в обществе и таким путем укрепить режим. Нельзя сказать, что эти усилия были совершенно бесплодны. Они, конечно, принесли свои результаты, но таковые были слишком скромными, учитывая масштабы и остроту стоявших перед Россией проблем.
В кругах революционеров Столыпин снискал себе славу крайнего реакционера, душителя и вешателя. С его именем с полным на то основанием ассоциировалась вся репрессивная политика царизма, появились даже такие выражения, как «столыпинский галстук» (веревка для повешения), «столыпинский вагон» (арестантский вагон) и т. п. Ретроспективный взгляд на исторический отрезок времени, о котором идет речь, не дает серьезных оснований для переоценки репрессивного характера политики, проводившейся Столыпиным. Он был и остался до мозга костей противником революции и революционных преобразований в стране. Но эта, в целом соответствующая реальности, его историческая оценка не должна ставить под вопрос другие важные качества его как государственного деятеля. Я имею в виду его любовь к России, преданность стране, безусловный патриотизм. Впрочем, в истории многих стран часто встречаются государственные и политические деятели, которым невозможно дать однозначную — черно-белую оценку. Это приложимо и к личности Столыпина.
Своеобразный флер подвижничества и жертвенности принесла имени Столыпина и сама его трагическая смерть — в 1911 году он был смертельно ранен эсером Д. Богровым (настоящее имя — Мордехай Гершков). К убийству Столыпина была причастна и охранка, преследовавшая свои политические цели. Гибель Столыпина — инициатора и проводника наиболее крупных преобразований в Российской империи в начале XX столетия — символизировала собой в какой-то мере и крах этих реформ, их половинчатость, неадекватность общественным потребностям страны в тот период.
Повторяясь, можно сказать, что Россия была беременна революцией, а реформы режима ставили своей целью совершить своеобразный исторический аборт, чтобы избавить ее от этого нежелательного плода. Наиболее дальновидные, обладавшие чувством реальности и предвидения, представители правящих классов, не могли не понимать, что поражение первой русской революции отнюдь не снимало с повестки дня коренные вопросы, без решения которых страна не могла успешно двигаться вперед. Узел противоречий, в тисках которых находилась Российская империя, оказалось не под силу разрешить комплексом половинчатых реформ, инициированных Столыпиным. Фигурально выражаясь, этот узел противоречий нельзя уподобить «гордиеву узлу» который мог бы быть разрублен мечом репрессий или мечом половинчатых реформ. И хотя эти реформы дополнялись мерами чисто репрессивного характера, однако и это столь излюбленное сочетание методов кнута и пряника не могло принести в тогдашних российских условиях желаемого успеха. Стабильность государства и устойчивость режима не были гарантированы. Причины, приведшие к первой русской революции, остались, и именно это предопределяло важнейшие тенденции развития страны в ближайшей исторической перспективе.
Для того, чтобы хотя бы в самой общей форме представить развитие послереволюционной ситуации в России в тот период, обстановку, в которой развертывалась деятельность Сталина, думается, целесообразно вкратце остановиться на вопросе о расстановке политических сил на российской арене. Речь идет об основных политических партиях, в той или иной форме противостоявших большевикам[321]. Сталину так или иначе приходилось соприкасаться в своей деятельности с представителями различных политических сил, действовавших в стране. Излишне подчеркивать, что выработка принципиальной стратегической и тактической линии по отношению к этим силам составляла важнейшую предпосылку успешного осуществления того курса, который проводили большевики.
