Русско-турецкая битва на Дунае во время Восточной (Крымской) войны. 1853–1856 годы.
Итоги войны принесли очередное изменение границ, возобновились перевозки из Одессы в Галац. Однако у РОПиТ появился конкурент, австро-венгерское Первое императорско-королевское Дунайское пароходство, суда которого доставляли грузы из Вены и Будапешта прямиком в Одессу. В 1880-е годы на базе торгового дома “Князь Юрий Гагарин и К0” учредили Черноморско-Дунайское пароходство. И это предприятие оказалось коммерчески не слишком успешным, меняло форму собственности, пока в 1903 году не превратилось в государственное Русское Дунайское пароходство с правлением в Петербурге, конторой в Измаиле (в этом здании сейчас располагается диспетчерская порта) и 43 агентствами в разных городах России и еще шести стран. Пароходство содержало девять линий, из них пять заграничных. В годы Гражданской войны и на этих пароходах тоже бежали в Болгарию, Румынию, Югославию сторонники белой идеи. Последние рейсы отправили несчастных в изгнание в феврале 1920 года, через три года после того, как пошла ко дну Российская империя [82].
Образцовый взмах “словенского меча” и одновременно классическая, созвучная героике времен империи иллюстрация к теме “покорение реки” – полотно кисти Николая Дмитриева-Оренбургского “Переправа русской армии через Дунай у Зимницы 15 июня 1877 года”. Дмитриев (взявший “географическую” приставку к имени, чтобы отличаться от однофамильцев) совершил обычный для многих отечественных интеллектуалов мировоззренческий путь: в юности был художественным бунтарем, потом остепенился, за казенный счет ездил “на этюды” за границу и, главное, сопровождал великого князя в поездках на Кавказ и по Малороссии. Полученный благодаря связям при дворе высочайший заказ на сюжеты Русско-турецкой войны застал живописца в Париже. Дмитриев посетил места былых сражений, очищенные от турок, и за десять лет кропотливой работы создал монументальный батальный цикл, принесший похвалу государя и звание профессора Академии художеств. Работы Дмитриева оценил первый русский баталист георгиевский кавалер Василий Верещагин (в его собственной балканской серии реке посвящено полотно “Пикет на Дунае”), однако критика отреагировала холодно: “При отсутствии сильного таланта и непосредственных боевых впечатлений Дмитриев не смог придать своим картинам ни исторического величия, ни драматической выразительности”. Дмитриев и впрямь более убедительно, чем гибнущих в атаке солдат, изображал членов императорской фамилии в парадных мундирах, однако на его дунайском полотне с драматической выразительностью как раз все в порядке. Серо-зеленая речная волна слишком тяжела, чтобы перенести русских воинов с левого берега на правый. Некоторые уже тонут, иных косит картечь, но весловой стоит в позе гондольера, а белокительный офицер не гнет дворянской спины.
Переправа у Зимницы, она же – Систовское сражение, стала первым (и главным дунайским) эпизодом исторически самой успешной военной кампании империи Романовых на Балканах, сопровождавшейся всплеском патриотических и панславянских настроений в русском обществе. Организованной в строгой секретности операцией переправы (палатки не разбивали, костры не разводили, даже Александр II узнал о “деле” всего за четыре часа до его начала) руководил командир 14-й пехотной дивизии генерал-майор Михаил Драгомиров, маститый военный теоретик, автор трудов “Преодоление крупных водных преград” и “О высадках десанта в старые и новые времена”. Преодолению “крупной водной преграды” – ширина Дуная в районе румынского городка Зимница (Зимнича) и находившегося под контролем турок города Систов (Свиштов) не менее семисот метров – предшествовали хитрые отвлекающие маневры, от имитации десанта на других участках, тщательной маскировки передвижений войск до распространения ложных слухов на неприятельской территории. Все эти меры оказались полезными: турки ждали противника выше по реке у Никопола.
Русские в невидимых черных зимних мундирах форсировали Дунай глухой ночью семью рейсами на 60 понтонах (для пехотинцев) и паромах из связанных плотов (для казачьей конницы и артиллерийских орудий). Захват плацдарма в устье ручья Текир-дере доверили передовому отряду полковника Николая Родионова. Как бы тихо ни шли, поднялась стрельба: некоторые паромы изрешетило пулями, другие тонули вместе с не умевшими плавать солдатами. Генералы, в том числе Драгомиров, переправились через реку вторым, самым опасным рейсом. К операции подключили пароход и две баржи (эти суда заранее подвели к Зимнице и подтопили у берега, чтобы в решающую ночь снова ввести в строй), а также паровые катера. К полудню с левого берега на правый переправились 17 батальонов пехоты с 64 орудиями и шесть сотен казаков. Русские поднялись на гребни свиштовских высот.
Фрэнсис Дэвис Миллет. Налет казаков на турецкую деревню. Рисунок. 1887 год.
После расширения плацдарма саперы навели два понтонных моста, по которым реку форсировала вся Дунайская армия. Свиштов (самая южная точка дунайского русла, 43°37' северной широты) стал первым болгарским населенным пунктом, над которым Османская империя после пяти веков владычества навсегда потеряла контроль. Или, если пользоваться привычной терминологией российской и болгарской историографий, именно Систовское сражение стало началом конца османского ига. Лысый генерал Драгомиров заслужил Святого Георгия и сочинил еще несколько наставлений по форсированию рек.
Открытую победой у Свиштова кампанию императорская армия завершила через восемь месяцев в пригородах Стамбула. Никогда прежде и никогда после Россия не стояла так близко к Царьграду, очевидно, в те дни русская силовая дуга вновь светила полным накалом. Военные свершения давали все новые и новые сюжеты художникам-баталистам. Внук писателя Александра Радищева, морской офицер и автор десятков посвященных истории флота полотен Алексей Боголюбов, например, правдиво изобразил момент подвига экипажа катера “Шутка” (“Дело лейтенанта Скрыдлова на Дунае”). 8 июня 1877 года под крепостью Рущук этот катер нанес турецкому военному пароходу “Эрекли” удар шестовой миной, но из-за повреждения электрических проводов мина не взорвалась. Тем не менее “Шутка”, 33-летний командир которой был тяжело ранен, смогла защитить русскую минную флотилию [83].
Таких героев, вероятно, победить нельзя, однако дипломатические соображения заставили Александра II заключить мир и отказаться от мечты о Константинополе [84]. Зато Петербург реабилитировался в глазах европейского общественного мнения после поражения в Крымской войне. На дунайском фронте той несчастливой для России войны армии князей Михаила Горчакова и Ивана Паскевича хотя и не потерпели сокрушительных неудач, однако из-за нерешительности полководцев не одержали и сколько-нибудь славных побед: не взяли Силистрию, отдали неприятелю Журжу и Бухарест, в итоге отступив в пределы своей империи. Свидетелем и участником неудачи стал молодой офицер Лев Толстой, прослуживший в Дунайской армии (Бухарест и Олтеница) несколько месяцев 1854 года до перевода в Севастополь. В ту пору Лев Николаевич работал над повестью “Отрочество” и написал рассказ “Записки фейерверкера” (“Рубка леса”).
Дунай так и не стал русской рекой, хотя казачья конница проводила стремительные рейды в тысяче верст от границ Отечества, в долине Вахау, хотя русский штык и колол десятилетиями басурмана, француза, венгра, немца – и в Румелии, и в Моравии, и в Трансильвании, хотя русские часовые патрулировали и Вену, и Братиславу, и Будапешт, и Белград. На центральной аллее парка Освободителей Свиштова в свое время поставили памятник в честь торжественной встречи русской армии. Рядом с ним расположились братские могилы с семью обелисками памяти 813 отлетевших в небо при переправе через Дунай душ. Русский исторический порыв оставил по обоим берегам реки десятки или сотни таких похоронных камней. Много русской крови унес мутный поток. “Кто за Дунаем не бывал, тот и горя не знал”.
В Свиштове я оказался в начале декабря, в то скверное на юго-востоке Европы время года, когда осень уже закончилась, а зима еще не началась. Свиштов выглядел пасмурно, и прогулка по городу вызвала только одно желание – как можно скорее его покинуть, однако график движения автобусов оставлял мне вынужденный простор для медитации. Напротив кафе, в котором пришлось коротать время, красовался яркий, очевидно забытый после выборов плакат: партийные лидеры – молодые и не очень, но все, как один, подтянутые и правильно загоревшие, в яркой одежде и с модными стрижками, – улыбаясь, звали сограждан в европейское будущее.
То, что Свиштов видел вокруг себя, не очень соответствовало плакатному оптимизму. Здесь, как и почти во всей придунайской глубинке Болгарии, едва заметны стиль и удобство, а уют незаметен вообще. Примерно так же я ощущал себя три десятилетия назад на студенческой практике в районных газетах безвестных советских городов Медвежьегорск и Облучье: непонятно, как и почему, по какому общественному договору люди соглашались жить в отсутствие гармонии и красоты. Наверное, нет в этом их субъективной вины, а за бедность и разруху в ответе только обстоятельства жизни да вот эти политики с плакатов. В Свиштове не спасает и голубой Дунай: подходы к пристани и порту надежно перекрыты строительными раскопками и лужами грязи.
