Такова была ситуаций, когда в 1888 году в Лондоне стало известно о назначении Альфонса Бертильона шефом полицейской службы идентификации Парижа. Научное общество «Ройял инститьюшн» заинтересовалось методом Бертильона. Оно обратилось к Фрэнсису Гальтону с просьбой выступить по этому вопросу на одной из знаменитых пятниц общества и не предполагало, какие это будет иметь последствия.
Гальтон сразу же принял приглашение и незамедлительно отправился в Париж, чтобы получить информацию лично от Бертильона. О своем визите он докладывал: «Я виделся с мосье Бертильоном во время моего краткого пребывания в Париже и имел возможность ознакомиться с его системой. Ничто не может превзойти ту тщательность, с которой его ассистенты производят обмеривание преступников. Их приемы быстры и точны. Все хорошо организовано…»
Но Гальтон не ограничился одним сообщением об открытии Бертильона. Раз уж он занялся вопросом идентификации, то решил осветить эту тему основательно.
До доклада, который Гальтон сделал 25 мая 1888 года, у него не было достаточно времени, чтобы вплотную заняться новой идеей. Но он использовал возможность и во время своего выступления заметил, что, по всей видимости, кроме системы Бертильона, существует еще один метод идентификации, а именно отпечатки пальцев, на который пока не обращали внимания.
Сразу же после доклада Гальтон принялся за работу. Сначала его интересовал вопрос, действительно ли отпечатки пальцев не изменяются в течение всей жизни человека. Коллекция отпечатков пальцев Хершеля, содержащая материал тридцатилетнего наблюдения, казалось, была тому веским доказательством. Несмотря на это, Гальтон распорядился также брать отпечатки пальцев у посетителей лаборатории музея Саут-Кенсингтона.
Хотя сержант Рэндл и продолжал производить измерения посетителей музея, Гальтона же интересовали теперь только отпечатки пальцев. Он делал увеличенные фотокопии всех отпечатков, чтобы удобнее было их сравнивать. Через три года у Гальтона была такая большая коллекция пальцев, какой Хершель никогда не имел. Ни разу отпечатки десяти пальцев одного человека не совпали с отпечатками другого. На основании математического вычисления вероятности совпадения, которое сделал Гальтон, получалось, что один палец одного человека может оказаться идентичным пальцу другого человека в отношении 1:4. Если же брать отпечатки всех десяти пальцев, то получалось невероятное число вариантов: 1: 64 000 000 000. В сравнении с общей численностью населения на земле совпадение отпечатков пальцев двух людей казалось невозможным. Гальтона занимал еще и другой вопрос, о котором ни Фулдс, ни Хершель даже не подумали.
Если вместо бертильонажа для идентификации использовать отпечатки пальцев, то нужно создать систему их регистрации и каталогизации. И Гальтон вместе со своим сотрудником Коллинзом принялся за работу. При изучении исторических работ он неожиданно установил, что вопросами классификации многие занимались еще задолго до него. В 1823 году, например, чешский профессор физиологии и патологии в Праге Иоганн Пуркинье в своей работе «К вопросу об исследовании физиологии и кожного покрова человека» предпринял попытку классифицировать бесчисленное множество отпечатков пальцев, которыми он заинтересовался во время своих обследований. Пуркинье обратил внимание на большое число основных типов рисунков, которые все время повторялись: спирали, эллипсы, круги, двойные завихрения и кривые полосы.
После многочисленных опытов Гальтон убедился, что есть четыре основных типа, от которых происходят все прочие рисунки. Он постоянно встречал треугольное образование из папиллярных линий, находившееся на отпечатке либо слева, либо справа. Другие отпечатки имели по два или по нескольку треугольников. Были отпечатки, вообще не имевшие треугольников в своих рисунках.
Итак, существовали четыре основные группы: без треугольников, треугольник справа, треугольник слева, несколько треугольников. Не явится ли это базой для создания системы регистрации? Конечно, если брать у каждого человека только по одному отпечатку, тогда можно поставить этот отпечаток в один из ящиков картотеки. Но в короткое время каждый ящичек будет переполнен. Если у каждого человека брать по два отпечатка на одну карточку, то получается уже 16 различных комбинаций. Если же брать отпечатки всех десяти пальцев, то это дает уже 1 048 570 возможных комбинаций и соответственно классов отличия.
Гальтон ликовал. Не разрешена ли проблема упорядочения отпечатков пальцев? Не поставить ли об этом в известность общественность? В 1891 году он написал доклад в «Природу». В нем Гальтон выражал благодарность Вильяму Хершелю. Статья не вызвала большого интереса, если не считать того, что Фулдс предъявил свое право считаться автором открытия отпечатков пальцев в целях полицейской идентификации. Но на заявление Фулдса, как и на малый интерес к этому вопросу читателей, Гальтон не обратил особого внимания. Борьба за приоритет выходила за рамки его представлений. Мысли Гальтона были заняты самим предметом. Он стал работать над книгой, в которой рассматривал не что иное, как отпечатки пальцев в качестве способа идентификации. В 1892 году она была закончена и издана под названием «Отпечатки пальцев».
В те дни, когда вышла в свет книга Гальтона, на берегах Темзы уже возвышались два новых больших комплекса зданий с остроконечными фронтонами и крепостными башнями по углам. В них разместился новый Скотланд-ярд — главная резиденция лондонской полиции.
Отстроенное в 1892 году здание нового Скотланд-ярда в Лондоне
Если парижская Сюртэ к этому времени имела уже восьмидесятилетнюю историю и свои традиции, то Скотланд-ярд не мог этим похвастаться. В 1829 году первые лондонские полицейские комиссары Майн и Роуэн заняли бюро в нескольких старых зданиях, принадлежавших когда-то Уайтхолл-паласт. Позднее лондонская полиция заняла комплекс зданий, в котором раньше останавливались шотландские короли при посещении лондонского двора, Скотланд-ярда (шотландский двор). Отсюда и происходит название английской криминальной полиции — Скотланд-ярд.
То, что английская полиция моложе французской, имеет свои причины. Кажущиеся многим иностранным наблюдателям преувеличенно болезненные представления англичан о гражданских свободах привели, естественно, к тому, что английская общественность до тех пор усматривала в любом виде полиции угрозу этим свободам, пока в 30-х годах XIX века лондонцы не стали буквально тонуть в болоте преступлений, насилия и беззакония. Из-за такого понимания гражданских свобод Англия столетиями не имела ни общественных обвинителей, ни настоящей полиции. Поддержание порядка и охрана собственности считались делом самих граждан. Может быть, такая точка зрения и оправдывала себя, пока граждане имели возможность не только бесплатно брать на себя роль мировых судей, но и нести полицейскую службу. Но никто больше не хотел заниматься этим делом. Англичане предпочитали за деньги нанимать кого-либо на эти роли. Нанимали тех, кто подешевле: инвалидов, полуслепых, бродяг, часто даже воров. А многочисленные мировые судьи использовали свое положение для наживы путем взяток и укрывательства. Видока у Англии не было. Неизбежный конфликт с преступностью породил еще более нежелательные фигуры: доносчиков и тайных сыщиков — добровольных детективов ради наживы, мести или из любви к приключениям. При поимке вора и его осуждении они получали вознаграждение из суммы денежного штрафа, а в делах об убийствах или грабежах — вознаграждение в виде премии.
Каждый мог взять на себя роль доносчика, задержать преступника, привести его к мировому судье и обвинить. Если это приводило к осуждению, то он получал свое вознаграждение, что часто вызывало месть сообщников осужденного.
Каждый мог взять на себя роль тайного сыщика и приводить в суд разбойников, взломщиков и убийц. Считалось, что приняты все необходимые меры, если преступники несли жестокие наказания (за совершение почти двухсот большей частью неопасных преступлений наказанием был смертный приговор). Тюрьмы были лишь пересылочными пунктами по пути на виселицу или в ссылку.
Сорок фунтов, оружие и имущество осужденного — вот плата государства и общины за поимку вора. Эти «кровавые деньги» являлись большим соблазном для всякого рода странных «детективов», а следствием была сильно развитая коррупция. Тайные сыщики толкали молодых людей на преступление и волокли их потом в суд, чтобы заполучить «кровавые деньги». Они открыто предлагали свои услуги для возвращения украденного имущества за выплату им премии в размере стоимости украденного. Премией им, разумеется, приходилось делиться с ворами, если они не сами совершали кражу. Последнее случалось довольно часто. Самый знаменитый представитель таких «детективов» Джонатан Вильд был жуликом и уличным разбойником, организатором преступного мира Лондона, предшественником более поздних гангстерских боссов Северной Америки. «Тайный сыщик, генерал Великой Британии и Ирландии» — так называл себя Вильд. Он всегда носил с собой трость с золотой короной, владел в Лондоне конторой и имел виллу с большим штатом прислуги. Вильд отдал под суд и послал на виселицу около сотни уличных воришек, но только тех, которые не хотели ему подчиниться. В 1725 году Вильд сам был повешен в Тибурне за ограбление.
