Как можно прокомментировать такой вывод? Конечно, боевые операции, в том числе и по экспроприации денежных средств, имели весьма специфический характер, требовали тщательной конспирации, в их подготовку и осуществление вовлекался строго проверенный и ограниченный круг лиц. Вполне возможно, что о них не имели никакого представления не только рядовые члены партии, но и даже многие члены соответствующих комитетов. Хотя в принципе трудно допустить, что подобные акции вообще могли осуществляться без участия, а тем более одобрения надлежащих партийных комитетов. В этом смысле у большевиков была строгая дисциплина, которая скрупулезно соблюдалась членами партии, и отступления от нее сурово карались в соответствии с партийными нормами. В данном случае логично предположить, что соответствующую санкцию на подготовку и проведение операции Коба и другие ее участники получили от центрального партийного органа большевиков в лице Ленина. Естественно, что разглашать, а тем более афишировать механизм и детали принятия решений по таким деликатным вопросам было бы чистым идиотизмом. В конце концов именно здесь коренится причина того, что сам тифлисский экс, как и ряд других акций подобного свойства, а также участие Сталина в их проведении, оказались покрыты завесой неизвестности. В биографической литературе о Сталине фигурируют несколько версий его причастности к тифлисской экспроприации. Одна из них говорит о том, что именно он бросил бомбу с крыши сумбатовского дворца, которая послужила первым актом и сигналом к осуществлению всей акции[342]. Другая заключается в том, что Коба организовал доставку захваченных денег в здание обсерватории, где у него были хорошие нелегальные связи. Третья версия сводится к тому, что он был разработчиком и главным руководителем всей операции[343].
В связи с тифлисской экспроприацией нельзя обойти молчанием один момент. Бывший довольно крупный советский номенклатурный работник Г. Беседовский, в годы правления Сталина перешедший на положение невозвращенца и написавший там книгу о сталинском термидоре, приводит отрывок из письма Ленина, которое будто бы содержало инструкции относительно организации всего этого дела. В нем Ленин якобы писал: «надо все это устроить так, чтобы ответственность ни в коем случае не падала на нашу партию. Организуйте отдельный отряд боевиков-экспроприаторов и поставьте во главе его вполне надежное лицо, человека, который скорей умрет, чем откроет правду в случае ареста. Если отряд провалится, мы от него отречемся и объявим, что отряд действовал самозванно и самочинно, без нашего разрешения. Иначе мы действовать не можем, так как вся эта меньшевистская слякоть съест нас живьем в случае провала»[344].
Каких-либо ссылок и пояснений к данному письму у Беседовского нет. Скорее всего, оно является откровенной подделкой. Хотя само содержание и вся тональность подобного рода письма вполне укладывается в рамки ленинского подхода к данному вопросу. Таким образом, подвергая сомнению не столько достоверность существования самого письма, сколько возможность доступа к нему Беседовского, я склоняюсь к мысли, что между Лениным и Сталиным был контакт по вопросу организации экса в Тифлисе.
Анализ различных версий причастности Сталина к экспроприации в Тифлисе, приводит меня к заключению, что наиболее приемлемым и по логическим, и по фактическим основаниям, является вывод, который содержится в книге А.В. Островского. Суть его вывода такова: «…Не следует забывать, что И.В. Джугашвили занимал такое положение в большевистской организации, которое исключало возможность его непосредственного участия в событиях на Эриванской площади.
Но занимая в большевистской организации руководящее положение, он не мог не быть посвящен в подготовку самого «экса». Имеющиеся в нашем распоряжении данные свидетельствуют о том, что он не только был в курсе его подготовки, но и имел к ней самое непосредственное отношение, а 13 июня находился в Тифлисе и полностью был в курсе происходящего.»[345]
Разумеется, можно представить и некоторые иные варианты развития событий, связанных с осуществлением ограбления на Эриванской площади и роли Кобы во всем этом деле. Однако по прошествии почти целого века со времени этого события рассчитывать на точное установление истины едва ли приходится. Заслуживает внимания еще одно существенное обстоятельство: соответствующие власти царской России, расследовавшие это дело, ни в прямой, ни в какой-либо косвенной форме не связывали его с именем Кобы. Это также должно приниматься в расчет, когда речь идет о роли Сталина в тифлисском эксе. Видимо, есть все основания сделать следующий вывод: трудно рассчитывать, что историки смогут когда-либо дать исчерпывающий и абсолютно достоверный ответ на все вопросы, касающиеся знаменитого тифлисского ограбления, которое так или иначе сопрягается с именем Сталина.
Но вернемся к политической стороне проблемы, связанной с предполагаемым участием Сталина в акциях по экспроприации денежных средств. Факт экспроприации вскоре же после его совершения стал объектом острейшей политической борьбы между большевиками и меньшевиками. Последние использовали его для обвинений большевиков в нарушении решений съездов партии, в том, что такими действиями большевики подрывают авторитет революционного движения, компрометируют социал-демократов в глазах общественного мнения. Не без некоторых оснований они указывали на то, что благодаря таким действиям партию легко можно дискредитировать, изобразив ее в качестве сборища бандитов и налетчиков. Проще говоря, представить РСДРП не в качестве политической партии, а в качестве спаянной группы уголовников.
Нельзя не признать, что в обстановке спада революционного подъема активные боевые действия, в том числе и акты экспроприации, лишались своего внутреннего смысла. Они уже были не в состоянии стимулировать революционный подъем и являли собой некий паллиатив подлинно активных массовых действий. Хотя с чисто человеческой точки зрения можно понять эти отчаянные и мужественные акты. Ведь они служили и своего рода ответом на широкомасштабную полосу жестоких полицейских репрессий, обрушенных режимом на революционное движение в целом и на членов революционных партий в первую голову. Правящий режим сам в определенной мере как бы подталкивал своих противников к жестким и отнюдь не всегда чисто политическим ответным действиям. Так что выносить однозначно осуждающее суждение по поводу боевых акций противников режима, и в первую очередь большевиков, на мой взгляд, нет оснований. Необходимо учитывать характер всей обстановки в тот период, которая подчас диктовала необходимость прибегать и к экстраординарным мерам борьбы с режимом.
Однако в борьбе вокруг экспроприаций доминировали не чисто моральные соображения, а скорее мотивы преимущественно политического свойства. Ведь противостояние большевиков и меньшевиков носило непримиримый и ожесточенный характер, и спор вокруг актов экспроприаций фактически сводился к тому, чтобы скомпрометировать противную сторону, добиться укрепления своих собственных позиций во внутрипартийном противоборстве. Весьма примечательно то обстоятельство, что некоторые зарубежные исследователи этого периода российской истории констатировали, что не только большевики, но и меньшевики как партия в целом не видели ничего экстраординарного в самих этих актах. В ряде случаев они и сами были непосредственно вовлечены в них. Так, например, А. Улам пишет, что и умеренные, и радикальные социал-демократы были вовлечены в так называемые партизанские действия против режима. «Меньшевики не могут избежать определенной ответственности за экспроприации, и поэтому их последующие выражения ужаса по этому поводу должны восприниматься с известным скептицизмом.»[346] Трудно не согласиться с этим мнением, поскольку оно вполне объективно отражает не те или иные политические пристрастия и предубеждения, а реальную обстановку того времени. Достаточно привести такой абсолютно убедительный аргумент, взятый из протоколов лондонского съезда РСДРП. При обсуждении вопроса о мерах борьбы против экспроприаций и других партизанских действий, которые, в частности, предусматривали исключение из партии тех, кто принимал в них участие, один из делегатов (кстати, не большевик) заявил: «Если принять этот пункт, то пришлось бы исключить целую массу лучших людей, среди них и весь ЦК, — в том предположении, конечно, что этот пункт будет иметь обратную силу.»[347]
Вернемся, однако, к перипетиям споров и столкновений, связанных с возможным участием Сталина в экспроприациях. Сугубо политическая нацеленность обвинений в его адрес в связи с этими акциями с полной очевидностью проявилась уже после Октябрьской революции. Остановимся на этом более подробно, тем более что данный эпизод чуть ли не в обязательном порядке присутствует в качестве одного из важных аргументов при вынесении вердикта о Сталине как политическом деятеле. Обнажая суть вопроса, можно сказать, что реальная или вероятная причастность Сталина к тифлисской экспроприации для подавляющего большинства его биографов служит своеобразным «убийственным» аргументом, на базе которого делаются далеко идущие выводы о криминальной по своей природе сталинской политики вообще. Мол, криминальные действия как инструмент политики — это отличительная черта сталинского поведения как политика и как государственного деятеля вообще. И эта особенность его стиля как политического деятеля нашла свое выражение в качестве яркого образца в тифлисском «эксе.» Отсюда и проистекает пристальное внимание, которое уделяют его биографы данному эпизоду. Правда, каких-либо новых материалов и аргументов, способных пролить свет на все обстоятельства указанного дела, не приводится. В основном все вращается вокруг патетических рассуждений об аморальности такого рода акций и т. п.
