«Его (Одина) люди, сбросившие свои кольчуги и неистовые, словно охотничьи собаки или волки, дрались своими щитами и были сильными, как медведи или быки. Они разили врагов налево и направо, их же не брали ни огонь, ни железо. Это называется „становиться берсерком“.
Слово «берсерк» (berserk), возможно, имеет смысл «носящий медвежью шкуру» (serkr — «рубашка»), на это же указывает и другое данное им прозвище ulfhednar — «волчьи шкуры». Другой вариант, — первая часть этого слова может происходить от bеrr, что значит «голый», «обнаженный», и Снорри, судя по всему, склонен толковать его именно так, подчеркивая их привычку сражаться без кольчуги, которую, вполне вероятно, они могли сбрасывать, испытывая приступ берсерковой ярости. Последняя трактовка давалась в ранних словарях, но примерно с 1860 года и слово «медведь» стало допускаться в качестве образующей основы понятия «берсерк», например, в «Древнеисландском словаре» Вигфуссона и Клисби. Норин защищает прежнюю версию в статье, опубликованной в 1932 году, однако я не нахожу его аргументы достаточно убедительными. В «Девятой саге о Ватнсдэлах» говорится:
«…те берсерки, которых называли „ulfhednan“, вместо кольчуг носили рубашки из волчьих шкур (vargstakkar)».
Название «волчьи шкуры» применяется к берсеркам и в древней поэме «Храфнемал» («Hrafhsmal» — примерно 900 год н. э.), в которой также подчеркивается производимый берсерками шум: «…берсерки лаяли… „волчьи шкуры“ выли…» В этой же поэме есть описание этих воинов, находившихся при дворе короля Харальда Прекрасноволосого, правившего во второй половине IX века:
«Волчьи шкуры» они звались, те, чьи мечи были бурыми от крови, а копья в битве в едином движении вздымались и опускались, разя врагов.
У нас нет более подробного описания этих свирепых бойцов, носивших медвежьи и волчьи шкуры, но имеются найденные в Швеции изображения человеческих фигур в шкурах с медвежьими и волчьими головами на нашлемных пластинах и ножнах, относящиеся большей частью к довикинговому периоду. В своей посвященной оборотням статье Нильс Лид подчеркнул роль пояса из волчьей шкуры в сказаниях о превращениях, в которых мужчина или женщина, желая обратиться в волка, надевают на себя такой пояс или кладут его с собой на ночь в постель; эти пояса также фигурируют во многих норвежских протоколах судов над ведьмами и колдунами. Вполне возможно, что распространенный у древних скандинавов символ в виде маленького танцующего воина в рогатом шлеме и в одном поясе, но с копьем или мечом символизирует именно воина в медвежьем или волчьем поясе, принадлежащего, как я имею основания полагать, к воинам Одина. По мнению Лида, этот пояс символизирует всю шкуру.
Чувство общности с медведем и волком было естественным для профессиональных воинов и их вождей в век викингов. Различие между этими зверями очевидно. Медведь выступает одиноким и независимым бойцом, обладающим большой силой и проявляющим определенное благородство, хотя в ярости и сеющим смерть без разбора. Волк, напротив, сражается в стае в тесном контакте со своими товарищами и предстает хитрым и безжалостным. Таким образом, они олицетворяют два способа ведения боя, существовавших в век викингов и предшествующее ему время. Выдающийся воин подтверждает свою незаурядную силу, мастерское владение оружием и храбрость в поединке с лучшим бойцом противной стороны перед лицом всего войска, считая ниже своего достоинства сражаться с более слабым или невооруженным противником.
Существует достаточно свидетельств неистовой ярости, дикого бешенства, проявляемых в бою германцами, а после них викингами, производивших сильное впечатление на римлян и византийцев. Лев Диакон сообщает, что видел восточных викингов, сражавшихся во главе со Святославом в конце X века на Дунае против императора, и потом неодобрительно откомментировал их практику ведения боя, совершенно отличавшуюся от греческой. Манера ведения боевых действий у викингов, по его мнению, не была основана на принципах военного искусства. Эти люди, говорит он, видимо, были движимы безумием и слепой яростью и дрались, словно дикие звери, «странно и отвратительно воя».
Живое повествование о том, кого можно назвать берсерком, содержится в начальной главе «Саги об Эгиле». Дед знаменитого авантюриста и поэта Эгила Скаллагримссона, жившего на севере Норвегии, звался Квельдульфом, что буквально означает «вечерний волк», и был сыном человека по имени Бьяльфи, что означает «звериная шкура». Создатели саги объясняют его имя тем, что к вечеру этот человек приходил в скверное расположение духа и становился сонным; это может быть естественным для человека, привыкшего вставать очень рано и отправляться в кузницу, как делал Квельдульф, но в повествовании это явно связывается с превращениями, так как говорится, что он был оборотнем (hamrammr). Хотя в саге ничего не говорится о том, что его когда-либо видели обратившимся в волка, он и его сын Скаллагрим были подвержены ужасным вспышкам ярости. Во время таких приступов они могли напасть на любого, кто им встречался, и сам Эгил мальчиком едва избежал смерти от руки впавшего в бешенство отца во время игры в мяч. Эгил в свою очередь тоже проявлял берсерковские наклонности, однажды бросившись в безумной ярости на переполненный врагами корабль в Норвегии, а в другой раз вцепившись зубами в горло своему противнику, и дрался как берсерк на поединке.
Следует учесть, что воины в Скандинавии проходили особую подготовку, кроме того, существовали специальные заклинания, произносимые перед битвой, и есть основания предполагать, что у бойцов был принят свой ритуал. Описание подобной подготовки можно найти, например, в «Саге о Вельсунгах», передающей историю рода Вельсунгов и, видимо, основанной на каких-то древних источниках, ныне утерянных. В начальных главах мы читаем о том, как Сигмунд растил и воспитывал своего сына Синфьетли, готовя его для мести королю, убившему отца Сигмунда и его братьев.
«Однажды они отправились за добычей в лес и там нашли хижину. В той хижине спали два человека с массивными золотыми браслетами на руках, которых постигла злая участь; волчьи шкуры были наброшены на них, и они могли снимать их лишь раз в десять дней, и были они сынами короля. Сигмунд и Синфьетли надели эти шкуры и уже не могли снять их. Однако сущность их осталась прежней, они говорили по-волчьи, но понимали друг друга. Они остались жить в лесу и отправились каждый своей дорогой, договорившись, что будут драться не больше чем с семью человеками сразу и что тот, на кого нападут, будет звать на помощь, как это делают волки. „Нам не следует отказываться от этого, — сказал Сигмунд, — потому что ты молод и полон безрассудной отваги, а люди захотят выследить и затравить тебя“. Так они бродили лесными тропами, и, когда Сигмунд встретил людей, он завыл, и Синфьетли, услышав его, сразу же явился и убил их всех. Они снова расстались и до того, как он (Синфьетли) успел уйти далеко, он натолкнулся на двенадцать человек, дрался с ними и сумел со всеми справиться».
Сигмунд был сильно разгневан из-за того, что Синфьетли не позвал его на помощь: «Сигмунд бросился на него с такой силой, что он пошатнулся и упал, и схватил зубами за горло. В этот день они не могли сбросить свои волчьи шкуры, и Сигмунд, подняв Синфьетли на спину, принес его в хижину и там, склонившись над ним, принялся проклинать их (шкуры)».
Тут Сигмунд увидел, как горностай каким-то листиком лечит другого, укушенного в горло, и этим же средством вылечил Синфьетли. Наконец пришло время, когда они смогли сбросить шкуры и сжечь их, чтобы больше никто не смог причинить себе зла. Их история заканчивается словами: «Но, будучи заколдованными, они совершили множество доблестных дел в землях короля Сиггейра».
Это повествование включает элементы народных сказок, но в описании нападений на врагов, о которых герои саги договариваются, подавая друг другу сигналы, и бойцовских успехов, достигнутых людьми в волчьем обличье, видимо, содержится намек на другое предание, персонажи которого жили в лесу жизнью волков, приучаясь существовать за счет грабежей и убийств. Волки также сравнивались с бандитами и даже слово vargr, «волк», официально применялось к человеку, объявленному вне закона. Лапп Тури отождествлял волков с ворами. Он говорит, что в давние дни шаманы превращали себя в волков и им это было легче делать, когда они убивали ни в чем не повинных людей, подобно тем русским, которые, явившись в земли лопарей, принялись грабить и убивать, пока при помощи улдов, или духов, их не превратили в волков и не выгнали обратно:
«…и вернулись они назад в Россию, и поэтому так много волков там, и волки эти такие свирепые, что поедают людей».
Интересно отметить перевернутость этого процесса, когда души злых людей вселяются в животных вместо обычного вселения духа зверя в человека. Тури утверждает, что существуют доказательства того, что некоторые волки прежде были людьми: «…Такими доказательствами могут служить найденные в волчьих логовах (в их отсутствие) принадлежащие людям вещи… кремни, огнива и трут, а также серные чашки».
