общепринятой в физике парадигмы, требовалось осознать глубокие парадоксы мультивселенной. Работа Андрея вдохновила нас на то, чтобы найти в этой идее ту самую трещину, которая и потребовала привлечения квантов. Не будь тех исключительно болезненных и трудных загадок, которые поставила перед нами теория мультивселенной, мы, вероятно, все еще оставались на том же месте, в поисках «взгляда ниоткуда», потерянные и растерянные, в пустоте вне пространства и времени.
ГОЛОГРАФИЧЕСКАЯ КОСМОЛОГИЯ ПОКАЗЫВАЕТ, ЧТО ПРИДУМАННЫЙ СТИВЕНОМ ПЕРЕХОД «ВРЕМЯ- ПРЕВРАЩАЕТСЯ-В-ПРОСТРАНСТВО» НА ДЕЛЕ ПЫТАЕТСЯ НАМ СКАЗАТЬ: САМА ФИЗИКА ИСЧЕЗАЕТ, КОГДА МЫ ВОЗВРАЩАЕМСЯ ВНУТРЬ БОЛЬШОГО ВЗРЫВА.
О вызове, брошенном нами теории мультивселенной, Стивен впервые рассказал в ноябре 2016 года на конференции по космологии, которое Папская Академия наук устроила в память Жоржа Леметра. Меня вовсе не удивило, когда Стивен сообщил, что очень хочет принять участие в этой конференции. В конце концов, именно в Ватикане в 1981 году он впервые предположил, что у Вселенной нет границы. Перевернув тогда историю Вселенной вверх тормашками и вывернув ее наизнанку, он, вероятно, чувствовал, что должен дать академии отчет о предмете, который принимал так близко к сердцу много лет.
Это было последней заграничной поездкой Стивена, и она стала нелегким испытанием. Врачи больше не разрешали ему летать на реактивных самолетах приятелей. Пришлось пользоваться чем-то вроде специально оборудованного воздушного реанимационного отделения, и не просто какого-то, а подготовленного специальной швейцарской службой. Это стоило дорого, и так как Папская Академия таких расходов позволить себе не могла, нам пришлось искать способы оплатить полет из средств наших исследовательских грантов, которых обычно хватало только на экономический класс. Когда врачи отказались санкционировать и этот вариант, Стивен сообщил им, что запланирована его встреча с папой Франциском. Кончилось тем, что они не захотели портить отношения с высшими силами (хотя, имея дело со Стивеном, можно было заподозрить все что угодно), и Стивен смог вылететь в Рим.
Так и случилось, что спустя тридцать пять лет после своего первого выступления в Ватикане Стивен снова оказался в зале Папской Академии, позади базилики Св. Петра. И он рассказал о дуальном описании космоса, о совершенно новом и глубоко контринтуитивном взгляде на реальность, взгляде, согласно которому расширение пространства – да и само время – предстает открыто возникающим у нас на глазах явлением, сотканным из мириад квантовых нитей, которые образуют вневременной мир, лежащий на поверхности с более низким числом измерений. В конце концов, Вселенная может иметь границу [202].
За несколько недель до его кончины я навестил Стивена. Он уже почти не мог двигаться, но был окружен лучшим возможным уходом. Он знал, что скоро умрет. В его кабинете на Вордсворт Гроув мы в последний раз поговорили.
«Я никогда не был поклонником идеи мультивселенной, – с трудом составлял он фразу. Как будто я раньше об этом не знал… – Пора писать новую книгу… включить туда голографию».
Это были его последние сказанные мне слова. Последняя задача для обдумывания дома.
Думаю, Стивен чувствовал: новое голографическое видение Вселенной в конечном счете сделает наш нисходящий – «сверху вниз» – подход к космологии очевидным для всех. И однажды мы удивимся тому, как можно было так долго его не замечать.
Валил снег, будто природа хотела укрыть Стивена потеплее перед его последним путешествием. Возвращаясь пешком по знакомым улицам Кембриджа в колледж, в старое здание DAMTP, я думал о нашем странствии. В наших поисках конечных оснований реальности какая-то любопытная петля взаимосвязей привела нас обратно, к нашим собственным наблюдениям. Я вспомнил знаменитые слова Карла Сагана: «Мы – способ, которым Вселенная познает себя». А мне кажется, что в квантовой Вселенной – в нашей Вселенной – мы постепенно познаем сами себя. Нисходящая космология, в ее голографической форме или нет, основана на наших взаимоотношениях со Вселенной. В ней есть неуловимый человеческий аспект. И во многих ситуациях у меня появляется сильное ощущение, что, переключаясь в своем видении космоса с «точки зрения Бога» на «точку зрения червя», я будто снова оказываюсь дома у Стивена Хокинга.
Рис. 58. За работой над нашей окончательной теорией с Джимом Хартлом в Кукс Бранч, Техас.
Глава 8
Дома во Вселенной
Ткань существования сплетает себя в целое.
Чарльз Айвз
В 1963 году Ханна Арендт приняла участие в конкурсе эссе, который состоялся в рамках симпозиума по космосу, организованного издателями ежегодника Great Ideas Today. Это было вскоре после первых полетов человека в космос; в это же время NASA планировало запуск лунной миссии «Аполлон-11». Перед Арендт был поставлен вопрос: увеличило или уменьшило значение человека покорение им космоса? Ответ был вроде как очевидным – конечно же да, значение человека выросло. Арендт, однако, не спешила присоединиться к этому мнению.
В своем эссе «Покорение космоса и статус человека» она размышляет, как наука и техника преобразуют представление о том, что значит быть человеком [203]. В центре ее концепции гуманизма лежит идея свободы. Свобода действовать и быть значимым, говорит она, и есть то, что позволяет нам быть людьми [204]. И Арендт переходит к раздумьям о том, оказывается ли свобода человека под угрозой, когда мы настойчиво ищем способы преобразования мира и управления им – начиная с нашей физической окружающей среды и мира живых организмов и заканчивая природой разума.
Ханна Арендт родилась в 1906 году в Ганновере, в немецко-еврейской семье. Она училась в Марбургском университете у Мартина Хайдеггера, но, как и Эйнштейн, в 1933 году вынуждена была бежать из Германии. Так она из первых рук получила урок того, как грубо может быть ограничена человеческая свобода и достоинство. Восемь лет она жила в Париже, потом, в 1941 году, эмигрировала в Соединенные Штаты, где влилась в бурную интеллектуальную жизнь Нью-Йорка. Позже, в своих публиковавшихся в журнале The New Yorker репортажах о суде над военным преступником Адольфом Эйхманом в Иерусалиме, она высказала знаменитую (по мнению многих – печально знаменитую) мысль: обычные люди становятся благодушными соучастниками зла, творимого в тоталитарных системах, потому что перестают мыслить свободно (или даже вообще перестают думать), тем самым исключая себя из мира. В общественно-политической сфере она приписала появление таких крайностей социальному разъеданию сознания, вызываемому тем, что она назвала отчуждением от мира: потерей чувства принадлежности к миру, потерей осознания общности и связи всех людей, потерей чувства, что существуют тождественность с человечеством и гражданская позиция, вытекающая из этой связи.
Арендт остро ощущала, что разобщенность человека с миром уходит корнями в современную науку и технику. В сущности, она нашла главного виновника отчуждения, указав на центральную идею, которая привела к современной научной революции, – идею объективности мира. С самого момента своего зарождения современная наука ищет высшую истину, управляемую
