Сам того не подозревая, Лермонтов ответил на это письмо императора Николая I в Предисловии к роману: «…Герой Нашего Времени, милостивые государи мои, точно портрет, но не одного человека; это портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии…
…Довольно людей кормили сластями; у них от этого испортился желудок: нужны горькие лекарства, едкие истины. Но не думайте, однако, после этого, чтоб автор этой книги имел когда-нибудь горькую мечту сделаться исправителем людских пороков. Боже его избави от такого невежества! Ему просто было весело рисовать современного человека, каким он его понимает и, к его и вашему несчастию, слишком часто встречал. Будет и того, что болезнь указана, а как ее излечить – это уже Бог знает!» [257]
Юношески кокетничая перед читателем, поэт солгал в угоду модным заблуждениям, но критика подхватила этот треп и жизнерадостно муссирует его по сей день. Ни о каких пороках лермонтовского поколения в романе, конечно же, нет и речи – автор рассказывает о пороках конкретных личностей, кои бывали, есть и непременно будут в любых народах и в каждые времена. Максимализм Лермонтова в отношении его современников-соотечественников хорошо известен, вполне оправдан его характером, но все равно нечестно эксплуатируется либералами в целях опорочивания прошлого России.
«Герой нашего времени» и его главный персонаж – Григорий Александрович Печорин – оказались камнем преткновения между двумя великими людьми нашей Родины, при жизни выступавшими, конечно, в разных «весовых категориях», но для истории это уже не имеет никакого значения.
В вышеприведенном письме к жене император Николай I подспудно разъяснил, почему М.Ю. Лермонтов не мог рассчитывать на скорое возвращение с Кавказа, а заодно невольно принял на себя значительную долю вины за раннюю гибель величайшего мистического поэта России. Могущественный государственник жил мечтами о созидании достойного общества, поэт же был погружен в реальную жизнь, видел реальных людей и рассказывал об их подлинном духовном бытие. В итоге поэта поглотила житейская проза, а государь-романтик в своих грезах о героях привел страну к Крымской катастрофе, в которой враг – как внешний, так в еще бóльшей степени внутренний – беспощадно использовал и истребил действительных героев – Максим Максимычей, а в их числе и самого императора-рыцаря. Один пример. Вспомним, как возник в России институт сестер милосердия. Когда великий русский хирург Н.И. Пирогов (1810–1881) возопил к власть предержащим, что в Крымской войне народ больше гибнет от того, что медикаменты и продукты питания не доходят до госпиталей, а разворовываются огромной сворой чиновных мародеров, дворянки-энтузиастки создали контрольный орган для общественного наблюдения за поставками в действующие войска. Безучастно смотреть, как мучаются раненые, они не могли и взялись помогать врачам – стали сестрами милосердия. Однако те из них, кто все-таки еще пытались заодно контролировать поставки в действующую армию, по приказу Николая I под различными предлогами были отозваны в тыл. Беда заключалась в том, что воровство оказалось столь гигантских масштабов, что проще было дозволить героям Севастополя умирать без помощи, чем начать преследования мародеров – в этом случае царь опасался государственного переворота. Страшно звучит, но таков был результат того духовного разложения, которое охватило все властные сословия России уже в 1830-х – 1840-х гг. и которое подспудно и создало общую атмосферу лермонтовского «Героя нашего времени». Царь чувствовал, что в романе таится какая-то опасность, но так и не понял, в чем она заключается, а потому и свалил все на разжалованного в прапорщики аристократа Печорина, благо тот дал для этого множество поводов.
Таким образом, «Героя нашего времени» следует рассматривать не столько и не только с позиций состояния русского общества в начале 1840-х гг., но прежде всего как предвестника национальной катастрофы 1853–1856 гг. и последовавших затем катаклизмов начала XX в. В «Герое нашего времени» Лермонтов пророчествовал будущее, за что и сердился на него Николай I, требовавший не предвидений, а созидания. В этом и скрыта суть конфликта между царем и поэтом. Но ведь каждый должен делать свое дело, и требовать от подлинного поэта обслуживания текущих потребностей государства бессмысленно и чревато.
Конфликт императора и поэта из-за Печорина нередко обсуждается в критической литературе, правда, рассматривается скорее как проблема личности и общества, чем как проблема бытия личности. А разница здесь принципиальная, ибо в ней и кроется мистическая тайна поэта и его героя. Лучше, чем сам Лермонтов, раскрыть душу Печорина невозможно. И описана она следующими строками:
Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу,
И звезда с звездою говорит. [258]
Одиночество, случившееся не по причине положения человека в обществе, но порожденное личными комплексами, которые возникли преимущественно на почве книжных фантазий, желания соответствовать высосанной из пальца зауми «передовой» литературы и философии XVIII – начала XIX вв., быть не настоящим, а «как в книгах», не быть естественным, а исполнять придуманную роль – вот это одиночество дало России бесконечное число покалеченных молодых судеб и целую толпу так называемых «лишних людей» в литературе.
Откуда взялось понятие «лишний человек» – неизвестно. Существует целый ряд версий, но анализировать их здесь мы не будем. Предлагаемые критерии его надуманы до неприличия и могут быть приложены даже к любому из нас, людей XXI в., ограничение дает только сословный признак – «лишним человеком» может быть исключительно дворянин, желательно из богатых. Всех «лишних людей» в русской литературе (конечно, помимо силком затянутого в их число милейшего Ильи Ильича Обломова) объединяет главное, неоспоримое свойство – они не живут, а наяву играют придуманную ими же роль. И самый яркий актер из этого сонма одиноких – Печорин.
Не стоит думать, что образы так называемых «лишних людей» присущи только русской литературе. В прозе западноевропейской их тоже немало, только определены они иначе и социальные рамки у них шире. Тот же Вертер, к примеру. Но ближе всех к Печорину в мировой литературе стоит флоберовская Эмма Бовари! Правда, с тем отличием, что она изначально порочна, а Печорин насильно воспитывает в себе порок.
Вот мы и подошли к главному моменту в рассуждениях о Григории Александровиче Печорине. Знание о его порочности читатель черпает прежде всего из «Журнала Печорина», другими словами, дневника героя. Почему-то принято принимать его за абсолютное откровение автора перед самим собой. Однако гораздо естественнее предположить, что «Журнал Печорина» не есть документ об исследовании человеком самого себя, но есть документ об описании человеком того, каким он хочет себя видеть. Настоящий Печорин не есть придумывающий себя Печорин из «Журнала…». И об этом свидетельствует каждый факт его будничной жизни. Он, Печорин истинный, совершает поступок, а затем, анализируя его в «Журнале…», пытается придать своему действию совершенно иной, нередко противоестественный характер, дабы себе же показать, какой он на самом деле плохой. Можно даже сказать, что Печорин занимается не столько беспочвенным самобичеванием, сколько самовоспитанием из человека обычного в негодяя преомерзительнейшего, поскольку он полагает, что таким образом возвышает себя над толпой. Парадоксально, но при его характере быть негодяем оказалось гораздо сложнее, чем оставаться порядочным человеком! В этом, видимо, и кроется загадка Печорина.
Итак, ключ к пониманию образа Героя нашего времени – гордыня, выраженная в самоуничижении! И следование за ней и в самом деле ввергло Печорина в бездну нравственного и физического краха.
Истинные же причины этой жизненной катастрофы были вскрыты автором в «Фаталисте», где опальный прапорщик попытался понять, в чем кроется истинное предназначение человека и каков смысл бытия. Рассуждения о свободе, судьбе и вере привели Печорина к фактическому отрицанию нравственных заповедей христианства! Он оказался человеком, утратившим Бога во имя собственного тщеславия. В этом плане Печорина можно рассматривать как люциферианский тип богоборца, отчего Лермонтов и придал ему черты гения. Кстати, именно они столь жадно эксплуатируются критиками, пытающимися обосновать ненужность человека в «прогнившем» обществе.
В конце необходимо сказать об узко мистической трактовке образа Печорина, наиболее близкой характеру этой книги. Сошлюсь на В.И. Левина: «В широко известной восточной сказке джинн, заточенный в бутылку, вселяется в освободившего его человека и подчиняет себе его. Нечто подобное произошло и с Лермонтовым: сойдя со страниц романа, Печорин словно начинает воздействовать на поступки и мировосприятие автора». [259]
