Элиза и я остаемся наедине. Я молчу.
— Лаура рассказывала мне много хорошего о тебе, — произносит Элиза.
— Воображаю себе что, — усмехаюсь я.
Ты тоже работаешь в семейной фирме?
— Более или менее.
Повисает долгая пауза. Элиза ждет, что я начну рассказывать о своей работе или начну расспрашивать ее. Я молчу и оглядываюсь по сторонам.
Видя, что я не раскрываю рта, вновь делает это она:
— А я журналистка.
Я вздрагиваю, на моей физиономии выражение недоверия, смешанного с тревогой.
— Эй, что с тобой? Я что, сказала, что убиваю детей?
— Нет, просто я знаком с одной журналисткой, утверждающей, что она работает в «Медиасет», которая мне очень не понравилась.
— Как ее зовут?
— Фанни, она работает на TG5.
— Странно, я хорошо знаю всех на TG5, но там нет никакой Фанни.
— Она вся такая вздрюченная, с пышными, но плохо подогнанными формами, с парой котлет вместо губ и шапкой рыжих волос в форме баскского берета. Коротко говоря, полный отстой.
В своем злорадстве я не жалею красок.
— A-а… поняла, кто это! Да, та еще фифа, ты прав. Кармела Савойардо. Но она не работает на TG5, она там одно время стажировалась, и ее никто терпеть не мог. И зовут ее Кармела, а не Фанни, это она велела называть ее так, потому что стыдится своей фамилии. Савойардо[19], ты только подумай!
Выигрыш в футбольной лотерее не доставил бы мне большей радости.
Возвращается Лаура.
— С детьми все в порядке, — радует она нас.
— Ты знакома с некой Кармелой Савойардо? — спрашиваю я ее.
— С кем?! Нет, у меня нет знакомых с таким именем, — отвечает Лаура и смеется.
Опять домофон: это Флавио. Он не нашел, куда переставить машину, и просит нас спускаться, тем более что пора отправляться в ресторан.
— О'кей, — отвечаю я, — сейчас спустимся. — Я с облегчением поворачиваюсь к дамам: — Мне жаль, но нам не придется прикончить шабли, Флавио требует, чтобы мы спускались, потому что он не нашел места для автомобиля.
— Мы вернемся прикончить его позже, — говорит Лаура, — такое вино заслуживает быть выпитым до последней капли.
Я согласно киваю. Натягиваю черную куртку и иду к двери.
Спускаясь по лестнице, я слышу, как у меня за спиной Лаура спрашивает у Элизы:
— А кто такая эта Кармела Савойардо?
— Одна журналистка, которую знаем мы, я и твой деверь, и которая велит звать себя Фанни.
Я представляю себе лицо моей невестки, улыбаюсь, но делаю вид, что не слышал, о чем они говорили. Не поворачиваясь, продолжаю быстро спускаться по лестнице.
Вечер начинает мне нравиться.
Мы садимся в машину, я — на заднее сиденье, Лаура заставляет Элизу сесть на переднее, сама усаживается рядом со мной.
Флавио вставляет в аудиосистему подаренный мною диск Пако де Лусии, прибавляет звук, рывком трогается с места и сразу увеличивает скорость. Закуривает «Мальборо», что странно — в машине он обычно не курит.
Я откидываюсь на спинку сиденья и, хотя за окном уже темно, надеваю солнечные очки, чтобы не было видно, как я закрываю глаза. И закрываю глаза.
Лаура зло шепчет:
— Сними эти очки, идиот.
Я делаю вид, что не слышу ее, и изображаю игру на гитаре, с большим старанием следуя за аккордами Пако. Поток глиссад и рифов.
Лаура вновь зло шепчет:
— Засранец.
Подъезжаем к ресторану. За всю поездку никто, за исключением Лауры, не произнес ни слова. Флавио паркуется и выключает музыку.
Я прекращаю «играть» на гитаре, откладываю ее в сторону, с тибетской медлительностью снимаю очки, смотрю на Лауру и говорю с ангельской улыбкой:
— Пако велик, он даже чуть-чуть лучше Пупо.
Лаура с отвращением морщится и выходит из машины, не удостоив меня взглядом.
Входим в ресторан, спускаемся по лестнице. Помещение пока еще пустует, но Гуальтьеро Маркези на боевом посту. Увидев моего брата, он спешит ему навстречу и приветствует его с деланой сердечностью.
— С моей женой ты знаком, — говорит Флавио.
Маркези утвердительно кивает и обращается к Лауре со словами, приличествующими ситуации. Затем Флавио представляет Элизу и меня. Сейчас, когда я вспоминаю об этом, мне кажется, он и словом не обмолвился, что я его брат.
Маркези на мгновение замирает, что я отношу на счет моего внешнего вида, указывает нам столик и подает знак официантам, которые уже спешат к нам, после чего кланяется и уходит.
— Какой славный человек, — комментирует Лаура. — И какой стиль!
Мой брат нервно поводит плечами, как будто костюм ему тесен. Закуривает. Сразу же заказывает негрони. Одному себе. Затем, извинившись, второй — для меня.
Дамы пьют шампанское, любезно преподнесенное от лицо (как говорится) Гуальтьеро Маркези.
Нам приносят меню, аж целых три штуки: перечень блюд карту вин и даже отдельную бумажку с минеральными водами.
Лаура берет ее и с серьезным видом спрашивает:
— Кто какую минеральную воду предпочитает?
Элиза и Флавио отрицательно качают головами: никакую.
— А ты, Франческо? — задает она мне вопрос.
— Я бы не отказался.
— Какую? Хочешь посмотреть? — И протягивает мне меню.
— Из-под крана, — отвечаю я.
Лаура пропускает мимо ушей мою не слишком оригинальную шутку и советует всем английскую воду.
— Я рекомендую хилдон. Очень полезная вода из Хэмпшира, — говорит она.
— Ну что, будем исходить слюной, выбирая из полного списка, или ограничимся коротким меню? — не реагируя на ее предложение, интересуется Флавио.
— Мне все равно, — говорю я. — Сойдет и короткое. Элиза тоже согласно кивает. Лаура принимается читать вслух названия блюд из полного списка, декламируя их словно стихотворные строки, но на третьей строфе сдается и также соглашается на короткое меню.
— Вино заказывай ты, поскольку ты у нас знаток, — обращается ко мне Флавио.
Лаура предлагает продолжить с шабли.
— Лучше что-нибудь другое, — возражаю я.
Я читаю карту вин, кое-что уточняю у сомелье и заказываю греко ди туфо для закусок и шардоне пио чезаре пиодели для рыбных блюд. Мой брат, уже слегка поддатый, подмигивает сомелье и несколько раз повторяет: пио-пио[20].
Для мясных блюд я, после некоторых колебаний, выбираю радующее мой глаз бургундское шамбертин гран кру 84-го года, двести пятьдесят тысяч лир за бутылку[21]. На цену мне плевать — платит мой брат.
Сомелье замечает:
— Отличный выбор.
Нам приносят массу гастрономических изысков, хотя я предпочел бы хороший бифштекс. Лаура буквально сходит с ума от риса с шафраном с каким-то листочком цвета червонного золота сверху. Съесть золото для нее — должно быть, вершина сладострастия. Не произнося этого вслух, я думаю о том, что есть те, кто ест золото, и те, кому вообще нечего есть.
Мой брат продолжает пить, позволяя себе суровую критику в адрес ресторана. Он говорит, что сортиры тут не на высоте. Он говорит, что несколько лет назад ресторан был первым в списке во всех путеводителях, а сейчас его нет ни в одном.
Он говорит, что ходят слухи, якобы через несколько месяцев ресторан вообще закроется. Он говорит, что до операции «чистые руки»[22] здесь было невозможно найти свободный столик даже по знакомству, что многие рестораны, как и этот, служили столовыми для политиков, за которых платили партии или предприниматели. Он говорит, что сейчас все сгинули и с мокрыми задницами сидят по домам. Он говорит, что никто больше не хочет светиться на публике и что все боятся взять хотя бы одну лиру.
Не могу припомнить, чтобы я когда-либо видел Флавио столь возбужденным. Он беспрерывно пьет. И беспрерывно курит. Жестикулирует. Говорит громко. Царит за столом. У него особая пластика, которой я всегда слегка завидовал. Уверенная, никогда не неуклюжая, порой вызывающая. Он смотрит собеседнику прямо в глаза и никогда не отводит свои. Но сегодня он выглядит карикатурой но себя самого. Когда допита последняя капля бургундского он говорит:
— Хорошее винцо, закажи еще бутылку.
Я предупреждаю его, что оно стоит двести пятьдесят тысяч. Он и не поморщился:
— Заказывай!
Лаура настолько сконцентрирована на себе, на мне и на окружающих, что не замечает, насколько Флавио перебарщивает. Она незаметно указывает Элизе на знаменитого пластического хирурга, сидящего за соседним столиком в компании синьоры, частой посетительницы Лауриного магазина. Пластический хирург — красавчик, как, впрочем, все пластические хирурги. Синьора, несмотря на то что ей наверняка за сорок, действительно выглядит неплохо.
Лаура ядовито замечает, что это он всю ее переделал:
— Нос, губы, задницу, бедра, титьки — все!
— О господи, Лаура, — вмешивается Флавио, — почему, если у кого-то что-то подправили, ты обязательно должна заявить, что переделано все целиком?
