В сущности, возникшие психологические различия между организатором и другими членами рода были еще не слишком велики, потому что основы душевного склада оставались общие: полное безусловное подчинение обычаю и представление о группе, как едином, нераздельном целом, вне которого немыслимо никакое личное существование. Даже сам патриарх, несмотря на относительно большее богатство своей психики, не мог сознательно возвыситься над вековыми устоями родовой жизни, не имел никаких побуждений стать в противоречие с ними. Организатор был не гений, не человек исключительных способностей, а старейший в роде, человек многолетнего опыта. Его организаторская деятельность основывалась прежде всего и главным образом на воспоминании о том, что делали его предшественники, и только в ничтожной степени — на личном творчестве, на соображении. Обычай царил в его душе почти настолько же безусловно, как в душе его отдаленного предка — первобытного коммуниста. Представление о нераздельности группы точно так же владело психикой организатора, потому что и для него ни при каких условиях не было возможности жить одному вне своего рода, потому что иных общественных связей, кроме родовых, он не знал, а внеобщественная жизнь означала смерть. К остальным членам группы те же соображения применимы еще в большей степени. Вообще, консерватизм обычая еще не был поколеблен новыми отношениями, а личное сознание только начинало выделяться из группового. Исчезло только представление об однородности группы.
Итак, по общему складу психология патриархальной группы мало отличается от первобытно-родовой. Следовательно, прежние препятствия, стоявшие на пути всякого развития, в значительной мере остались в силе. Но все же зародились и такие силы, которые уменьшали эти препятствия: слабые, непостоянные сношения и связи между группами все же расширяли горизонт личности за пределы ее рода, а столкновение различных форм обычая ослабляло его консерватизм.
Теперь другой вопрос: насколько богатый и насколько подходящий материал для развития представляло в ту эпоху человеческое познание?
Само собой разумеется, что многие тысячелетия жизни родовых обществ прошли не даром, что умственный запас людей сделался обширнее, разнообразнее. Значительно подвинулось вперед развитие речи. У первобытного человека, слов, как мы видели, было очень немного, да и слова эти имели крайне неопределенное значение. В ту пору это было совершенно достаточно. Но новая ступень развития человечества принесла с собой усложнение трудовых действий и орудий, а главное, разделение труда — целую систему хозяйства, которой руководит глава авторитарно-родовой общины, патриарх. Речь стала крайне необходимым организующим орудием, в гораздо большей мере, чем раньше; она должна была обогатиться словами и их сочетаниями. Прежние слова дифференцировались и видоизменялись, мало-по-малу приобретая более определенный смысл. Такое развитие речи стало могучим идеологическим орудием для прогресса вообще и для облегчения организации труда в частности. Это орудие было в особенности необходимо организатору авторитарно-родовой общины: при расширении хозяйства и увеличении общины руководство всем процессом труда при помощи жестов и мимики стало, конечно, невозможным. Помимо того, развитие речи делается чрезвычайно драгоценным средством для сохранения всего накопленного трудового опыта. Чтобы он мог сколько-нибудь прочно сохраняться в памяти рода в виде воспоминаний или устных преданий, для этого опять-таки необходима более или менее развитая речь.
Вряд ли будет ошибкой признать, что именно в изучаемом периоде человек впервые начал объяснять себе природу, искать связи явлений; и впервые возникло то, что сколько-нибудь подходит под термин «мировоззрение». Сущность этого мировоззрения составлял натуральный фетишизм.
Во все времена мышление человека стремилось объяснять себе отдаленное — ближайшим, непривычное — обыденным, странное — понятным. Новое явление кажется выясненным, когда его удалось уложить в рамки старых наблюдений. Всего ближе, всего обыденнее для человека — его отношения к окружающим людям. Благодаря этому, во все эпохи общий склад мировоззрения людей носил на себе отпечаток их общественных отношений, отпечаток в одних случаях более, в других менее ясный и очевидный. То же следует сказать и об авторитарно-родовом периоде: натуральный фетишизм представлял из себя именно такой взгляд на природу, для которого отношения вещей представлялись как отношения людей.
Отделение организаторского труда от исполнительского создало своеобразную двойственность во внутренних отношениях родового общества: умственная сила как бы отделилась от грубо-физической, сознательное начало — от стихийного; первое приняло форму власти, второе — подчинения; первое воплотилось в лице патриарха, второе — в остальных членах группы. В то же время оба элемента были совершенно нераздельны и немыслимы один без другого: исполнительская деятельность теряет всякую целесообразность без организующей воли, а эта последняя бесполезна там, где нет первой.
В действиях окружающих людей человек привыкал видеть результат влияния организующей воли на более грубую силу — исполнительскую. По такому же типу он объяснял себе иные действия, которые наблюдал во внешнем мире. Всякое явление превращается для него в неразрывное сочетание двух элементов: воли, которая приказывает и материальной силы, которая подчиняется. Пусть ему заметна только вторая; он все равно не в силах понять ее без первой и предполагает организующее начало тем, где не видит его. Так возникают «души вещей». Они заменяли собой причины явлений, на них познание могло временно успокоиться. Человек одинаково искал их всюду — в камне и растении, в звере и человеке, в пламени и в воде. Природа во всех своих проявлениях представлялась ему однородно-двойственной.
Мы видели, что при дальнейшем развитии авторитарной общины в самой организаторской функции появляется известное разделение труда, — создается целая система организаторов, с патриархом во главе. Фетишистическое мышление неизбежно переносит эти действительные отношения на окружающую человека природу. Члену авторитарно-родовой общины весь мир представляется вследствие этого управляемым богами-организаторами с высшим богом во главе. Это сущность его религиозного мировоззрения.
Религия возникает из почитания предков-организаторов. Последующий патриарх признает авторитет предыдущего: он признает его превосходство и передает такое отношение к патриархам предыдущих поколений своим преемникам. Умершие патриархи, благодаря этому, кажутся тем выше, чем дальше они в прошлом; и самые отдаленные превращаются в божества, которые возносятся неизмеримо высоко над людьми и повелевают всей совокупностью явлений окружающей среды. Все заветы предков, все устные предания, хранящиеся в общине, рассматриваются, как откровения этих богов, и образуют «религию» той эпохи. Религия, следовательно, являлась тогда всеобщей организацией опыта. Объединяя в одно целое разрозненные и разбросанные данныя трудового опыта, она способствовала сохранению в памяти людей массы практических знаний. Религиозный миф, устанавливающий причинную связь между рядом явлений природы, давал возможность гораздо легче запомнить связь и последовательность явлений.
В тесной связи с религией находится и другое организационное орудие, именно социальные нормы — правила общежития или обычаи. Обычаи вначале существовали просто как заветы предков; но потом, с развитием религиозного культа, они превращаются в веления богов, непреклонной воле которых теперь подчиняются так же, как раньше авторитету умершего патриарха.
Организуя опыт, давая технические правила и нормы обычая, религия является вместе с тем, однако, и тормозом для дальнейшего развития. «Заветы предков» и «веления богов» — все это руководящие указания, освященные консервативным мышлением в продолжение веков, а может быть, и тысячелетий. Всякое новшество должно обязательно преодолеть укоренившееся преклонение перед старым. И если при отступлении от обычных норм еще в нашу эпоху нередко необходима борьба со старшими поколениями, которые предпочитают жить, «как жили деды и отцы», то можно себе представить, какой силы должно достигать сопротивление всякому нововведению при авторитарно-родовом укладе жизни.
Требуются стихийные силы, с одной стороны, и громадное обогащение опыта, с другой, чтобы преодолеть этот идеологический консерватизм.
5. Силы развития и новые формы жизни в патриархально-родовом периоде
Так как общественное сознание в изучаемую эпоху представляло те же по существу стихийные препятствия всякому развитию, как на предшествующей стадии жизни человечества, то, очевидно, что двигателем общественного развития должна была являться та же стихийная сила абсолютного перенаселения. По мере того как с возрастанием населения возникал недостаток в жизненных средствах, консерватизм обычая должен был отступать, — техника понемногу улучшалась, и общественные отношения изменялись. Возникновение и постепенное расширение обмена было в высшей степени важным приобретением этого развития. Прогресс обмена, т.-е. точнее — общественного разделения труда, совершаясь на почве развития техники, сам представлял могучий двигатель для всего последующего развития.
