Сербия явно не желала преждевременной войны – настолько, что когда текст ответа сербов, врученного послу Гизлю вечером 25 июля, стал известен Вильгельму II, тот с изумлением и видимым облегчением заметил: «Повода к войне больше нет». Кайзер советовал статс-секретарю министерства иностранных дел фон Ягову предложить австрийцам занять Белград (он находился в непосредственной близости от тогдашней границы) в качестве «города-заложника» и продолжать переговоры с сербами – но не воевать! Однако Вильгельм снова ошибся. Во-первых, оккупация габсбургской армией даже небольшого участка сербской территории уже означала бы войну. Во-вторых, в Вене хотели воевать, и отказ Белграда удовлетворить самое унизительное из требований монархии послужил австро-венгерскому руководству основанием для разрыва отношений и начала войны.
В тот момент, в отличие от первых дней июля, у Франца Иосифа и его советников уже не могло быть практически никаких, даже призрачных надежд на то, что Россия останется в стороне от конфликта. Время для локальной войны, если она была вообще возможна, оказалось упущено. Сразу после получения ультиматума, 24 июля, сербский принц-регент Александр обратился к Николаю II с просьбой о помощи: «Мы не в состоянии защитить себя сами… Мы умоляем Ваше Величество прийти нам на помощь как можно скорее… Мы искренне надеемся, что этот призыв найдет отклик в Вашем великодушном славянском сердце». На следующий день русское правительство постановило, что в случае, если Сербия подвергнется нападению, Россия выступит на ее стороне.
Но даже сознавая, что вступление России в войну может вызвать цепную реакцию, в результате которой великие державы, верные своим союзническим обязательствам, будут вынуждены воевать друг против друга, правящие круги Австро-Венгрии пошли ва-банк – чтобы победить или погибнуть. Как заметил граф Хойош, «мы не хотим быть «больным человеком Европы», лучше уж быстрая смерть». Такая позиция могла бы даже показаться смелой и рыцарски-благородной, хоть и несколько анахроничной (как, впрочем, очень многое в австро-венгерской монархии в начале XX века), если бы ставкой в безумной игре, затеянной Веной, не были миллионы жизней. Воистину, «был ли еще во всемирной истории случай, когда столь трагическое решение было принято со столь преступным легкомыслием?»[138]. Однако тот же упрек в легкомыслии можно было адресовать и правящей верхушке по меньшей мере двух других великих держав – Германии и России.
Франца Иосифа, которому в августе 1914-го исполнилось 84 года, трудно заподозрить в авантюризме: для этого он был слишком опытен. В то же время старый император сохранял ясный разум, а пешкой в чужих руках он не был никогда. Если многие его министры и дипломаты действительно чувствовали себя в дни июльского кризиса как игроки, которым предстоит или сорвать крупный куш, или проиграться в пух, то самим монархом, судя по всему, руководили совсем иные чувства. Это были глубокий пессимизм и фатализм – следствие длинной череды политических поражений и личных потерь, понесенных Францем Иосифом за долгую жизнь. Утром 25 июля, в ожидании телеграммы из Белграда с ответом сербов, император, по воспоминаниям приближенных, заметно нервничал, но затем, когда все уже было ясно, неожиданно успокоился и в этом странном спокойствии подписал приказ о мобилизации против Сербии. «Я сделал всё, что мог, но теперь всё кончено», – печально, но по-прежнему спокойно сказал он Катарине Шратт, придя навестить ее в тот вечер.
* * *
Далее события развивались лавинообразно. С 11 часов утра 28 июля Австро-Венгрия находилась в состоянии войны с Сербией. В ответ на объявленную Францем Иосифом мобилизацию Николай II отдал приказ о частичной мобилизации четырех военных округов – Московского, Киевского, Одесского и Казанского. (Нужно отметить, что в июле военные приготовления Австро-Венгрии велись исключительно против Сербии, никаких передвижений войск у русской границы не происходило.) Инициатива британского министра иностранных дел Грея, предложившего созвать конференцию великих держав для урегулирования конфликта, не нашла отклика в Вене и Берлине. «Это лишнее! – самоуверенно заявил Вильгельм II. – Я соглашусь участвовать [в конференции], только если Австрия попросит меня об этом, что маловероятно. По вопросам, касающимся чести и самой жизни, консультироваться не о чем». Руководство Германии, однако, полагало, что войны можно будет избежать, если Австро-Венгрия и Россия пойдут на прямые переговоры. В тот же день французский посол в Петербурге Морис Палеолог заверил Николая II, что в случае разрастания конфликта и подключения к нему Германии Россия может безусловно рассчитывать на выполнение Францией ее союзнического долга.
В ночь на 29 июля начался продолжавшийся несколько дней оживленный обмен телеграммами между кайзером и царем. Получив заверения Вильгельма II в том, что Берлин окажет давление на Вену с целью улаживания австро-сербского конфликта, Николай II 29 июля приостановил действие приказа о частичной мобилизации (которая, в свою очередь, проводилась только против Австро-Венгрии, но не против Германии). В тот же день в Лондоне министр Грей предупредил немецкого посла князя Лихновского, что Германия не вправе рассчитывать на нейтралитет Британии при любом развитии событий. Тем не менее Грей отказался дать Франции гарантии того, что в случае войны с немцами Англия будет на ее стороне: «Было бы нечестно вводить господина Камбона (французского посла в Лондоне. – Я. Ш.) в заблуждение, заставляя его предполагать, что мы определились относительно того, что мы намерены предпринять в ситуации, возникновения которой все еще надеемся избежать».
30 июля немецкие дипломаты предприняли отчаянные, но безуспешные попытки заручиться гарантией британского нейтралитета в случае войны Германии с Францией. Одновременно канцлер Бетман-Гольвег тщетно пытался убедить Берхтольда в необходимости или пойти на прямые переговоры с Россией, или принять британское посредничество в конфликте с Сербией. Первый вариант, даже если бы Вена согласилась с ним, был не слишком привлекателен для Петербурга: там полагали, что разговаривать надо не с австрийцами, а с немцами. Еще 28-го числа Сазонов направил послу России в Лондоне графу Бенкендорфу телеграмму, в которой говорилось: «Мои беседы с германским послом укрепляют во мне предположение, что Германия поддерживает неуступчивость Австрии… Мне кажется, что Англия, более чем всякая иная держава, могла бы еще попытаться… побудить германское правительство к нужным шагам. Ключ положения находится, несомненно, в Берлине».
Здесь русская дипломатия допустила ошибку: именно прямые контакты с Австро-Венгрией, быть может, еще могли спасти мир. Ведь Германия, судя по тогдашнему настроению Вильгельма II и Бетман-Гольвега, вряд ли стала бы возражать против русско-австрийской договоренности. Однако руководители внешней политики России полагали, что злыми гениями ситуации являются кайзер и его окружение, подстрекающие Вену к агрессивным действиям против Сербии.
Тем временем военная машина набрала обороты, австрийские канонерские лодки и артиллерийские батареи уже подвергли обстрелу Белград (узнав об этом, в Петербурге Сазонов в разговоре с австрийским послом Сапари сорвался на крик). 30 июля Австро-Венгрия и Россия начали всеобщую мобилизацию. Французское правительство во избежание пограничных инцидентов, которые могли бы спровоцировать войну, а также стремясь убедить Британию в своем миролюбии и заставить ее поддержать Францию, приказало войскам отойти от германской границы на 10 км. 31 июля Германия объявила «состояние военной опасности», предшествующее всеобщей мобилизации. Германское правительство предъявило России ультиматум: не позднее чем через 12 часов прекратить мобилизацию – или вступить в войну с Германией. В тот же день ультиматум был послан и в Париж: Франции предлагалось в течение 18 часов объявить о своем нейтралитете. Ответ французского правительства звучал лаконично: «Франция будет действовать в соответствии со своими интересами». В 5 часов 15 минут вечера во Франции была объявлена всеобщая мобилизация.
1 августа вместо ответа России на немецкий ультиматум кайзер получил последнюю отчаянную телеграмму «дорогого Ники» – Николая II: «Понимаю, что ты вынужден провести мобилизацию, но хотел бы получить от тебя гарантии, подобные тем, которые я дал тебе: того, что эти меры не означают войну и что мы продолжим переговоры на благо наших стран и всеобщего мира… Наша проверенная временем дружба должна… помочь избежать кровопролития». «Немедленный положительный ответ твоего правительства (на ультиматум 31 июля. – Я. Ш.) – единственный способ избежать бесконечного несчастья, – ответил кайзер царю. – До тех пор пока я не получу такого ответа, не могу обсуждать предложение, изложенное в твоей телеграмме». Мосты были сожжены: принять условия немецкого ультиматума для русского правительства означало подвергнуться еще большему унижению, чем во время боснийского кризиса. Фактор престижа неумолим: лучше война, чем новое дипломатическое поражение. Царь молчит, и через несколько часов Германия объявляет войну России.
