509
Соколов Сергей Алексеевич (псевд. Сергей Кречетов, 1879–1936) — поэт, владелец издательства «Гриф», издатель журнала «Перевал». В это время был секретарем журнала «Золотое руно».
С К. А. Сомовым Кузмин познакомился еще в 1905 г., однако особенно сильное впечатление на него произвела встреча 18 апреля, так описанная в дневнике: «Были у Ивановых; Сомов писал его портрет, редко человек производит такое очаровательное впечатление, как Сомов, все его жесты, слова, вещи так гармонируют, так тонки, так милы, что самый звук „Сомов“ есть что-то нарицательное». Близкая дружба Кузмина с Сомовым была закреплена любовной близостью (хотя и недолгой) осенью 1906 г. Творчеству Сомова посвящена специальная статья Кузмина (см.: Константин Андреевич Сомов: Мир художника. М., 1979. С.470–473; там же — некоторые письма Сомова к Кузмину. В полном объеме переписка Сомова с Кузминым приготовлена нами к печати). О встрече, предложенной Нувелем, см. письмо 9, примеч. 3 (в файле — примечание № 514 — верст.).
Подробнее см. в примеч. 1 к письму 9 (в файле — примечание № 512 — верст.).
Речь идет об отъезде знакомого Кузмина по старообрядческой среде Александра Михайловича Броскина. Реальных данных о нем мы не имеем, однако почти полное совпадение известных из дневника сведений с текстом романа «Нежный Иосиф», где один из персонажей назван Сашей Броскиным, позволяет думать, что описанная в романе его биография имеет немало сходства с действительной: «Москвич, веселым и расторопным мальчиком поступил он к купцу Жолтикову, торговавшему древними иконами и всяческой другой стариной. Вдовый хозяин, женившийся второй раз, седым уже, на молодой женщине, брал в свои дальние поездки за стариной пригожего Сашу, и вскоре тот сделался почти главным помощником, не считая косого Зыкова, старшего приказчика <…> Даже когда старик Жолтиков умер и молодая вдова вышла за Зыкова, Броскин продолжал служить у них по старой памяти, пока дело, поднятое родственниками покойного, не заставило его оставить темную лавку с древностями. Молодая Зыкова оправдалась в отравлении мужа и мирно заторговала с новым супругом, но Саша, бывший главным свидетелем на суде, был уволен. Он тотчас женился на Марье Ильиничне (в действительности ее звали Александрой Ильиничной. — Н.Б.), отдававшей комнаты не строгим девицам и состоявшей их руководительницею, переехал в это тихое пристанище, продолжая, уже на свой страх, торговлю вразнос иконами по знакомым». 20 апреля 1906 г. Броскин, в которого Кузмин был влюблен, уехал с женою в провинцию, куда вместе с ним предполагал отправиться и Кузмин, однако в последний момент сдал билет. Письмо от Броскина с приглашением приехать к ним сохранилось: «Много уважаемый Михаил Алексеевич по получении нашего письма просим вас приезжайте пожалуста к нам в Гости поскорее будем ждать с нитерпением, а новой дорогой нам не понравилось я вам советую ехать через Рыбинск. Устроились мы очень хорошо и будем вас ждать с нетерпением у нас очень весело. Известный вам Александр Броский» (РГАЛИ. Ф. 232. Оп.1. Ед. хр.128. Особенности орфографии и пунктуации подлинника сохранены).
См. в дневниковой записи Кузмина от 21 апреля: «В согласии читать свой дневник есть какое-то бесстыдство». Однако чтения дневника продолжались на протяжении многих лет, а в начале двадцатых годов Кузмин даже предпринял попытку напечатать его.
Встреча действительно состоялась в понедельник 24 апреля. См. ее описание в дневнике: «Поехал к Нувель в 10-м часу. Они сидели у открытого окна и поджидали меня. Вальт<ер> Фед<орович> читал свой дневник, очень интересно, по-моему. Вообще, было очень, очень славно. И я прочел Сомову дневник, он говорил, что он — ahuri, что это бьет по голове, говорил, что, кроме интереса скандала, некоторым он мог бы быть толчком, и даже < исправлением? >; намечал Иванова и Бенуа. Кажется, и действительно ему понравилось, хотя я менее всего думал, пиша дневник, о том, чтобы это нравилось кому-нибудь. Возвращался на свете, и с другой стороны полная луна в широком желтом сияньи и беловатое небо отражалось в каналах; так тепло, так пахнет распускающимися листьями, а Саши нет и деньги тощают. Из дневника Нувеля я узнал и касающееся меня кое-что неизвестное. Да, Сомов нашел, что впечатление дневника бодрящее, что чувствуется любовь к жизни, к телу, к плоти, никакого нытья».
См. в цитированной уже записи от 24 апреля: «Hafiz-Schenken предполагается в субботу, гостей 8 чел., но, к сожалению, с дамами и без Schenken».
Описание среды 26 апреля см. в дневниковой записи Кузмина, процитированной выше, на с. 70 (в файле — глава «Петербургские гафизиты», со слов: «…Во время „среды“ в ночь с 25 на 26 апреля…» — прим. верст.).
Описание первой «вечери Гафиза» также см. выше, на с. 71 (в файле — глава «Петербургские гафизиты», со слов: «…Первое собрание действительно состоялось во вторник 2 мая 1906 года…» — прим. верст.).
См. в дневнике за 11 мая: «Утром получил известие от Нувель, что он меня ждет сегодня вечером; мне казалось, что он мне ничего не говорил в понедельник. <…> Нувель не было дома, я стал просматривать „Mercure musical“. Там интересно о старой итальянской музыке. Чтение дневника вызвало у В<альтера> Ф<едоровича> замечание, что я пишу менее ярко, чем покуда я не читал, но мне кажется, что это неправда, что такое впечатление оттого, что многое читалось вместе, а не кусочками. Я даже не знаю, почему меня это задело, я редко бывал в таком разложенном состоянии, как теперь. Был Сомов и Бакст; много спорили о Hafiz’e вчера; говорят, было скучно. Бакст все-таки предлагает некоторую ритуальность и символичность».
См. в дневнике Кузмина от 11 мая: «От Диотимы <Л. Д. Зиновьевой-Аннибал. — Н.Б.> отказ Гафиза». Очевидно, речь идет об отмене собрания, планировавшегося на понедельник 15 мая.
Речь идет об отъезде Кузмина вместе с семьей сестры В. А. Мошковой на лето в Васильсурск. Отъезд семьи состоялся действительно 17 мая, но Кузмин, как и предполагал, в тот день не уехал.
Верховский Юрий Никандрович (1878–1956) — поэт и литературовед, близкий друг Кузмина, особенно в эти годы. Письмо, о котором идет здесь речь, нам не известно. Кузмин был у Верховских 12 и 13 мая.
Речь идет о публикации стихотворений из цикла «Александрийские песни» (Весы. 1906. № 7). См. в дневнике 11 мая: «Из „Весов“ просьба прислать музыку одного романса для помещения фототипией. Если это все, что выйдет из наших планов, то это очень печально. Если же помимо, то лестно и шикарно». План этот осуществлен не был.
О планах Феофилактова см. в дневнике Кузмина от 23 февраля 1906 г.: «Да, Нувель говорил, что молодые московские художники: Феофилактов, Кузнецов, Милиоти, Сапунов, пришли в дикий восторг от моей музыки и Феофил<актов> находит возможным уговорить Полякова <владельца издательства „Скорпион“. — Н.Б.> издать ноты с его, Феофил<актова>, виньетками».
О М. Ф. Ликиардопуло см. в публикации его писем к Кузмину. Имеющееся здесь в виду письмо его к Кузмину нам не известно.
О событиях, последовавших в результате этого письма, см. запись Кузмина в дневнике 15 мая: «…я не зашел; от Нувель записка, что он с Сомовым будут у меня сегодня, я был ужасно осчастливлен этим <…> Приехали Сомов и Нувель, об „Весах“ советуют отказать <…> Сомов опять пел „Consolati“, эта ария положительно мне кажется роковою, чем-то пророческим. Читали 2 сказки из „1001 ночи“, досидели до света». 16 мая Кузмин, Сомов и Нувель вместе были у выздоровевшего Вяч. Иванова.
К.А. — Сомов. Содержание письма, как и ответа Нувеля на него (см. письмо 14), по всей видимости, связано с вечером у Ивановых 16 мая, о котором Кузмин записал: «Сережа в восторге, получив ответ из „Руна“, куда посылал своего „Колдуна“. Это, конечно, отлично, что первый шаг именно здесь. Нувель предложил и ему идти навестить Вяч<еслава> Ив<ановича>. Там уже был Сомов. Диотима сейчас же попросила Сережу сходить за хлебом; было очень уютно и почему-то весело <…> Сережа читал свой рассказ и стихи. Нашли, что он моей школы и что это симптом моей старости. Много разговоров вызвал рассказ Лид<ии> Дм<итриевны> „33 урода“, полнейшего романтизма и написанный по-дамски <…> Сомов стал пьянеть, но был еще мил, перешли на французский, потом на итальянский, потом на английский. <Ал. Н.> Чеботаревскую носили на руках и клали на колени. Под флейты я с Нувелем плясали, потом я один, все целовались. Мне стало вдруг скучно, что я никого здесь не люблю (так особенно не влюблен), и, главное, меня никто не любит, и что я какой-то лишний соглядатай. Я вышел в комнату с зеркалом и прислонился к стене с флейтой в руках, в красной бархатной рубашке <…> Сомов свободен, помимо Гафиза, только на будущей неделе».
