В Петербурге только два рода, Лейкины и Меншуткины, продержались в купеческом сословии более века, да и то к тому времени Меншуткин стал академиком-химиком, а Лейкин знаменитым писателем-юмористом. Даже московские текстильные короли, больше других гордившиеся своими купеческими корнями, перед революцией почти все одворянились. Дела переходили к приказчикам, а потомки создателей торгово-промышленных империй становились профессорами, гвардейцами, чиновниками, коллекционировали живопись, чурались фабричных цехов, амбаров, лавок.
Елисеевские правнуки не желали торговать. Дело уходило в чужие руки. Григорий Елисеев поступил в Военномедицинскую академию, Сергей окончил Берлинский, а затем Токийский университеты, Николай стал адвокатом, Александр – геологом.
Дольше всех продолжал заниматься делом предков Григорий Григорьевич, но в 1914 г. 60-летнему кавалеру Ордена Почетного легиона ударил бес в ребро. Он и раньше был подвержен чарам актрис и шантанных певиц; это, впрочем, в купеческой среде считалось делом более или менее обычным. Но перед самым началом Первой мировой войны владелец елисеевских магазинов заявил своей жене, урожденной Дурдиной, дочери знаменитого пивовара, с которой он жил 30 лет и имел 9 детей, что полюбил другую, разведенную ювелиршу Васильеву.
Григорий Григорьевич Елисеев попросил у жены развода – явление в купеческой семье прежде немыслимое. Та отказала, и Елисеев ушел к любовнице. Покинутая жена повесилась. Через три недели Елисеев обвенчался со своей любовницей в провинции и навсегда уехал в Париж. Сыновья, похоронив мать, публично отказались от наследства. Елисеевское дело закрылось.
Экономика страны сильна тогда и только тогда, когда предпринимательство пользуется общественным уважением. Первыми богатеют люди талантливые, энергичные, пробившиеся из низов. Им часто не хватает образования, они неотесанны, грубы и жестоки. Каждое следующее поколение в деловом клане становится более цивилизованным, образованным, лощеным. Сомнительные новые деньги превращаются в престижные и почтенные старые. Если же этот процесс постоянно прерывается, образ предпринимательства определяется первопроходцами-грубиянами, престиж которых в обществе не слишком высок. Так случилось в дореволюционной России.
От трудов праведных не наживешь палат каменных. Стремительное восхождение от нищеты к богатству редко удается людям добродетельным. «Собственность есть кража», – провозгласил француз Прудон. Крупнейшие мировые состояния выросли из пиратства, работорговли, прямого разбоя. Русские купцы – не исключение.
2 апреля 1875 г. в 5 часов утра загорелась паровая мельница Фейгина, находившаяся в Петербурге на Обводном канале, напротив Варшавского вокзала. Огромная, самая большая в России четырехэтажная мельница была объята пламенем от подвалов до чердака. К ней неслись пожарные части со всех концов города. Но их старания были тщетны. Пожар продолжался двенадцать часов, мельница сгорела полностью [11] .
Мимо пожарища проезжал министр юстиции граф Пален. Его поразила грандиозность бедствия; прибыв в свой рабочий кабинет, он вызвал прокурора петербургского окружного суда Анатолия Федоровича Кони, знаменитого своей беспристрастностью. «Не знаете ли вы что-нибудь о причинах пожара огромной паровой мельницы? – спросил министр. – Возьмите это дело под собственный контроль, оно наверняка заинтересует государя».
Предварительные сведения, собранные Кони, указывали на возможный поджог. В уничтожении мельницы был заинтересован ее арендатор – коммерции советник, первой гильдии купец, хлебный король Петербурга, владелец состояния в 18 миллионов рублей Степан Тарасович Овсянников [12] .
Имя Овсянникова в хлебном мире произносить вслух опасались. Говорили «СТО» – по первым буквам имени, отчества и фамилии. Это был человек страшный.
В селе Кавернино, что в Костромской губернии, мужиков из семейства Овсянниковых звали горланами. Взбалмошные драчуны, они вечно ссорились с односельчанами и, в конце концов, отселились на отдельный хутор.
Летом кавернинские крестьяне бурлачили на Волге. Степан Овсянников не был исключением. Огромный, обладавший чудовищной физической силой, он быстро выделился в своей бурлацкой артели.
Костромские бурлаки прозывались томойками. Они через слово приговаривали: то мой (братец-то мой, сердечный-то мой) – отсюда и прозвище. Томойки, в отличие от ягуток (те шли на Волгу с Цны и Оки) и бурлаков-татар, считались робкими и послушными. Но грубый и буйный Овсянников бивал в кулачных боях и нижегородских крючников, и татар, и ягуток. Он не боялся и страшных жигулевских разбойников, грабивших караваны.
К тому же был он грамотен, за словом в карман не лез, к пьянству был равнодушен. Быстро стал он коренным, кадровым бурлаком, потом шишкой – передовым в лямке, а потом и дядей – главным в артели. Несколько лет тянул по две большие путины – водил баржи от Самары до Рыбинска, пока не попал с хлебным караваном в столицу.
Петербург был самым большим речным и морским портом России. Сюда по трем системам каналов – Мариинской, Тихвинской, Вышневолоцкой – тянулись грузы с бассейна Волги, прежде всего зерно и мука.
По дороге от поля до столичных пристаней стоимость зерна возрастала раза в четыре. От волжского хлебного пути питались миллионы работников – крестьяне-землепашцы, мельники, плотники, бурлаки, коноводы, крючники, капитаны, лоцманы, крестьяне, делавшие рогожные кули, матросы, кабатчики и лавочники волжских пристаней, рабочие шлюзов. Но больше всех наживали хлеботорговцы, с каждым годом их барыш увеличивался.
Овсянников осел в Петербурге за сорок лет до пожара на мельнице Фейгина. На Волге только появлялись первые пароходы, еще достраивалась Мариинская система через Онегу и Ладогу, русское зерно только начало вывозиться за границу, но на Калашниковской набережной – главной пристани и хлебной бирже столицы – уже заключались сделки на сотни тысяч рублей и делались целые состояния. К концу царствования Николая I бурлак превратился в первой гильдии купца, коммерции советника и кавалера.
Взятки в николаевской России брали повсеместно. Казнокрадство вошло в привычку. «Брать» стало синонимом слова «мздоимствовать». Главноуправляющий путями сообщения граф Клейнмихель украл деньги, предназначавшиеся на заказ мебели для сгоревшего Зимнего дворца. Директор канцелярии Комитета о раненых Политковский на глазах и при участии высших сановников прокутил все деньги своего комитета. Мелкие сенатские чиновники сплошь строили себе в столице каменные дома и за взятку были готовы и оправдать убийцу, и упечь на каторгу невинного. Но чемпионами в коррупции являлись интенданты, отвечавшие за снабжение армии продовольствием и обмундированием. В результате за 25 первых лет царствования Николая I от болезней умерло 40 % солдат русской армии – более миллиона человек (при этом военное министерство беззастенчиво врало императору, что улучшило довольствие солдат в девять раз). Степан Овсянников стал главным поставщиком муки для русской армии и флота.
После восшествия на престол Александра II новый военный министр Дмитрий Милютин, возмущенный произволом интендантов, принял решение: систему снабжения армии хлебом следует поменять. Прежде казне поставляли грубо помолотую, часто отсыревшую муку низшего сорта по цене лучшей. Навар делили интендант и купец. Купцом этим чаще всего бывал Степан Овсянников.
Милютин приказал, чтобы мука для войск Петербургского военного округа мололась на специальной паровой мельнице, где технология обеспечивала бы высокое качество. При этом цена муки рассчитывалась таким образом, что обсчитать военное ведомство стало практически невозможно. За дело взялся подрядчик Фейгин, который и построил мельницу на Обводном канале. Подряд уходил у Овсянникова из рук. Допустить этого он не мог [13] .
Кони вызвал судебного следователя по особо важным делам – сурового и невозмутимого петербургского немца Книрима по прозвищу Длинный Фридрих. «Возьмитесь за это дело, Фридрих Вильгельмович, есть все основания считать is fecit cui prodest – сделал тот, кому выгодно. Особенно смущает поведение полиции, я получил от полицмейстера странное поспешное письмо: "Пожар – результат самовозгорания". Учтите это, дорогой Длинный Фридрих, и принимайтесь за дело, не боясь последствий».
Генерал-губернатору и Городской думе Овсянников был известен как щедрый благотворитель: на его деньги разбит сквер с фонтанами, получивший официальное название Овсянниковского, он построил и содержал инвалидный дом своего имени. Интендантских чиновников Степан Тарасович держал на регулярном и большом жалованье. Особенно благополучно складывались его отношения с полицией.
Степана Тарасовича называли хлебным королем, и он действительно обладал в этой сфере огромной властью. Бывший бурлак при случае запросто вынимал из-за голенища сапога по три миллиона рублей. В Рождественской же части, где жил он с многочисленным семейством и приказчиками, где помещались овсянниковские амбары и овсянниковская пристань, он был, как говорится, и царь, и бог, и воинский начальник. Пристав (начальник местной полиции) Тарасов только в 1874 г. получил от него 12 тысяч рублей серебром – на эти деньги можно было бы содержать двух генерал-аншефов. Само здание Рождественской полицейской части построено было на деньги Овсянникова.
