В конце XVI века сама практика торговли становилась все более формализованной, и это лишь подчеркивало ее образцовую упорядоченность. Именно в этот период были опубликованы первые руководства, знакомящие английских читателей с бухгалтерской системой двойной записи[220] (Poovey, 1998: 41–59; Thompson, 1994: 56). Возрастание значения торговых соглашений, контрактов коммерческих продаж и точного фиксирования меновых стоимостей послужило для юристов тем социальным фоном, в котором начался поиск логики договорных обязательств, а именно ее не хватало практическому функционированию английского права. Словом «вознаграждения» («соображения») пользовались сначала не как техническим термином, при помощи этого слова устанавливалась некая аналогия между различными правовыми процедурами, использовавшимися в ту эпоху для установления договорных обязательств. Хотя письменные контракты, фигурировавшие в практике договоров-ковенантов, и не имели в качестве условия их истинности вручения обладавших стоимостью предметов, уже в 1566 году один юрист высказал мнение, что печать, которую следует прилагать ко всем письменным сделкам, «придает им значение материального соображения» (Holdsworth, 1942: Vol. 3, 149).
Понятие «соображения» («вознаграждения») возникло в период, называемый историками «ранним модерном». Будучи новым общим понятием, оно сформировалось главным образом в результате возрастания в Британии роли и значения коммерции. Его можно с полным правом причислить к «идеологическим» представлениям, поскольку появление его повлекло за собой реинтерпретацию (а точнее, как я намерен показать далее, искажение) ценности материальности, каковая и являлась обязательным элементом «вознаграждений».
Коммерческая меновая стоимость и божья копеечка
Хотя понятие «вознаграждения» вызвано к жизни торговыми мотивами, было бы ошибкой оценивать статус вознаграждений в терминах коммерческой меновой стоимости. Подобное толкование кажется возможным из-за того, что «вознаграждения» принимают форму передачи денег или какого-то ценного предмета. Но согласно классическому понятию «вознаграждения», сформулированному в XVI–XVII веках, «денежные вознаграждения» являлись лишь одной из форм материальных вознаграждений. Другая форма, называющаяся «вознаграждение, основанное на благих побуждениях» (good consideration), не имела ничего общего с деньгами или их передачей. Кроме того, правовые прецеденты, на основе которых создавалось данное понятие, предполагали наличие феодального представления о деньгах, имевшее мало общего с коммерческой меновой стоимостью.
Нет ничего нового в утверждении, что собственность феодала и деньги, циркулировавшие между ним и христианским королевским государством, не имели капитализированной меновой стоимости. Хотя частью системы была продажа собственности с целью получения необходимых для уплаты налогов денег, денежная оценка движимого имущества и поместий, измеряемых «наделами», используемых для оценки его долга в качестве плательщика земельного налога, или в «запашках» и других мерах оценки долга, бывших в ходу в XVI–XVII веках, не зря исходила из того, что доход, получаемый от владения собственностью, являлся результатом естественного плодородия земли, а не прибылью, выручаемой от продажи чего-то на рынке (Jurkowski et al., 1998). Английские короли действительно обращались к торговому капиталу за займами для финансирования своих войн, но эти займы были чем-то внешним и даже противоречащим самой феодальной системе. Одалживание в XIII веке у купцов-евреев обрело форму особого института, Еврейского Казначейства, и подвергалось нападкам со стороны представителей английской феодальной системы, завершившимся в 1290 году изгнанием евреев из страны. В начале XIV века английские короли получали займы и от итальянских банкиров (вплоть до краха великих флорентийских банкирских домов в 1340 году), и от английских экспортеров шерсти, чей привилегированный статус был институционализирован в 1363 году («Гильдия города Кале»). Усиление в ходе четырнадцатого столетия парламентского правления, и особенно палаты общин, состоящей в основном из купцов, означало наступление сферы монетарных меновых стоимостей на фискальные структуры английского государства. Однако утрата контроля над парламентом со стороны короля – теперь для назначения налогов ему требовалось согласие парламента – а также народное восстание (спровоцированное тем, что основное налоговое бремя в виде подушного налога было перенесено парламентом в 1377–1381 годах на некупеческое население) засвидетельствовали провал попыток интеграции торговой системы монетарных меновых стоимостей в фискальную систему государства. Фискальная политика Йорков и Тюдоров, проводимая ими с конца XV и на протяжении XVI века, продолжавшаяся до самых последних лет правления Елизаветы I, состояла в попытке обрести независимость от торгового капитала и парламента путем превращения в товар самой феодальной собственности, восстановления прерогатив короны в землевладении, а также посредством браков и опекунств (Hurstfi eld, 1958). Лишь в самом конце XVI века английское государство стало получать значительную часть своего дохода от таможен, «доивших» заморскую торговлю (Coleman, 1977: 57). Феодальная собственность даже в XVII веке не являлась в материальном аспекте формой капитализированной меновой стоимости.
В XIII веке в европейских коммерческих кругах использование денег в целях установления договорных обязательств начинает принимать в купеческой среде форму авансовых платежей – так называемой Божьей копеечки. Задаток представлял собой платеж, вносимый не за саму вещь, а за согласие продавца не продавать ее кому-либо другому. Задаток можно было бы считать средневековым аналогом того, что современные экономисты называют компенсацией за упущенные возможности (opportunity cost), но подобное было бы навязыванием Средневековью экономической логики, чуждой действительной логике задатка. Современная теория по большей части не сознает того факта, что средневековая монетарная система имела в своей основе функциональную взаимозависимость, в которой сосуществовали монетарные меновые стоимости торговой экономики, монетарные налоговые ценности монархического государства, облагаемые этими налогами феодальные поместья, а также то, что я назвал в другом месте деньгами для «благочестивого использования» – институционализированная экономика христианского милосердия и спасения души (Pietz, 1997: 101–2). Данный недостаток, как мне кажется, присутствует и в следующем отрывке из работы двух великих историков права Поллока и Мейтланда: «По всей Западной Европе задаток получает хождение в качестве Божьей копеечки или копеечки Святого Духа (denarius Dei). Порой мы видим, что его расходуют на покупку свечей для святого – покровителя города или на благотворительность. Таким образом договор оказывается под защитой святого. Из купеческого устава, каким он дошел до нас в пересказе Флета (Fleta), видно, что Божья копеечка еще, так сказать, не решается выказать свою подлинную сущность – договора купли-продажи. Несколькими годами позже последний шаг в этом направлении сделал Эдуард I… провозгласив в своей «Carta Mercatoria», что в купеческой среде Божья копеечка налагает на стороны обязательства, по которым никто не может нарушить заключенный таким образом договор» (Pollock and Maitland, 1959: Vol. 2, 208).
Несмотря на то, что задаток, подобно залогу при получении кредита, на протяжении трех веков превращался в свойственные секуляризованному модерну денежные «вознаграждения», в своем историческом существовании в качестве Божьей копеечки он не был договором купли-продажи, якобы скрывавшимся под религиозной маской христианского благочестия. Способность христианской веры служить источником санкций воплотилась в целом ряде материальных предметов, обладавших реальной публичной властью. Это была функциональная составляющая рассматриваемого нами конкретно-исторического периода.
Конкретная сумма «Божьих копеечек», которую следовало выплатить в качестве задатка, рассчитывалась исходя не из стоимости «упущенных возможностей» продавца или «естественной цены» обещанного товара. Здесь достаточно было – исходя из критериев монетарных отношений в религиозных, купеческих и юридических институтах того времени – сослаться на санкцию христианской веры в той мере, в какой представитель некупеческого населения мог связывать себя клятвами на святых реликвиях или на мече, повернутом таким образом, чтобы его эфес и рукоятка образовывали крест. Как следует из самого выражения «Божья копеечка», гарантом соблюдения договоров могла служить и самая мелкая денежная единица, поскольку ее функцией было установить материальную связь между договором и внешней санкционирующей силой живого Бога, который в те времена считался материально присутствующим (нельзя не сказать) в тысяче различных вещей. Эта логика связывания социальной санкции с материальным получила продолжение в теории «вознаграждений», хотя в наше время их санкционирующая сила заключена во всей системе правосудия светского государства. Конечно, в момент их появления на свет монархическое государство, частью которого были суды, все еще черпало собственную легитимность в божественном праве. Только в XVIII веке английская юриспруденция предприняла серьезную попытку истолковать «вознаграждения» в терминах совершенно светской коммерческой логики субъективного соглашения, заключенного автономными индивидами.
