Висенте Бласко-Ибаньес
Димони
Bo всей валенсіанской равнинѣ отъ Кульера до Сагунто не было деревни или города, гдѣ бы его не знали.
Какъ только раздавались на улицѣ звуки его гобоя, мальчишки прибѣгали во весь опоръ, кумушки звали другъ друга съ жестами удовольствія, а мужчины покидали трактиръ.
– Димони! Димони пришелъ!
А онъ съ надутыми щеками и неяснымъ, устремленнымъ въ даль взглядомъ дулъ себѣ, не переставая, въ длинный гобой и принималъ деревенскія оваціи съ равнодушіемъ идола.
Онъ пользовался популярностью и дѣлилъ всеобщее поклоненіе со своимъ старымъ, потрескавшимся гобоемъ, вѣчнымъ спутникомъ его мытарствъ. Когда тотъ не валялся гдѣ-нибудь на сѣновалѣ или подъ столомъ въ трактирѣ, то торчалъ всегда подъ мышкою у Димони, точно это былъ новый членъ тѣла, созданный природою въ порывѣ стремленія къ гармоніи.
Женщины, смѣявшіяся надъ этою знаменитою погибшею душою, сдѣлали открытіе: Димони былъ недуренъ собою. Онъ былъ высокаго роста и крѣпкаго сложенія, съ круглою головою, высокимъ лбомъ, коротко остриженными волосами и дерзко горбатымъ носомъ. Въ его спокойной и величественной осанкѣ было что-то, напоминавшее римскаго патриція, но не изъ тѣхъ, которые жили въ періодъ суровости по-спартански и развивали силу на Марсовомъ полѣ, а изъ римлянъ періода упадка, которые. портили въ императорскихъ оргіяхъ расовую красоту, окрашивая виномъ носъ въ пурпуръ и безобразя профиль отвислымъ вторымъ подбородкомъ отъ обжорства.
Димони былъ пьяницею. Чудеса erо гобоя, заслужившія ему прозвище демона, не привлекали такъ вниманія людей, какъ знатныя попойки, которыя онъ устраивалъ по большимъ праздникамъ.
Благодаря репутаціи музыканта, которою онъ пользовался, его приглашали во всѣ города и деревни. Онъ являлся безмолвный, держась прямо, съ гобоемъ подъ мышкой, ведя съ собою, точно прслушную собаченку, барабанщика – какого-нибудь подобраннаго по пути парня. Весь затылокъ этого парня становился лысымъ отъ ужасныхъ щипковъ, которыми угощалъ его маэстро въ случаѣ невниманія, когда онъ билъ по барабану безъ увлеченія. А если ему надоѣдала такая жизнь, и онъ покидалъ маэстро, то это случалось послѣ того, что онъ напивался такъ же пьянъ, какъ тотъ.
Bo всемъ округѣ не было такого гобоиста какъ Димони. Но много безпокойствъ причинялъ онъ тѣмъ, которые приглашали его участвовать въ ихъ праздникахъ. Имъ приходилось караулить его, какъ только онъ появлялся въ деревнѣ, грозить ему палкою, чтобы онъ не входилъ въ трактиръ, до окончанія процессіи, а часто и сопровождать его въ минуты крайней снисходительности въ трактиръ, и удерживать его тамъ за руку каждый разъ, какъ онъ протягивалъ ее къ кружкѣ. Но и эти предосторожности оказывались иногда тщетными; случалось не разъ, что шествуя, выпрямившись во весь ростъ, съ серьезнымъ видомъ, хотя и нѣсколько медленною походкою, передъ хоругвями братскаго общества, онъ приводилъ правовѣрныхъ въ ужасъ, начиная вдругъ играть Королевскій маршъ передъ оливковою вѣтвью трактира и затягивая потомъ печальный De profundis, когда фигура святого вступала обратно въ церковь.
Подобныя развлеченія неисправимаго бродяги и пьянаго безбожника веселили народъ. Дѣтвора кишѣла вокругъ него, прыгая въ тактъ гобоя и превознося Димбни. Мѣстные холостяки смѣялись надъ серьезностью, съ которою онъ шествовалъ передъ приходскимъ крестомъ и показывали ему издали стаканъ вина въ видѣ приглашенія, на которое онъ отвѣчалъ хитрымъ подмигиваньемъ, точно хотѣлъ сказать: – Приберегите его на «послѣ».
Это «послѣ» составляло счастье Димони, такъ какъ являлось моментомъ, когда по окончаніи торжества и освобожденіи изъ-подъ надзора, онъ вступалъ снова во владѣніе свободой въ очаровательномъ трактирѣ.
Тутъ онъ былъ въ своей сферѣ – рядомъ съ выкрашенными въ темно-красный цвѣтъ бочками, среди столиковъ, усѣянныхъ круглыми слѣдами стакановъ, вдыхая запахъ лука, трески и жареныхъ сардинъ, красовавшихся на прилавкѣ за грязной рѣшеткой подъ сочнымъ навѣсомъ изъ спускавшихся съ потолка рядовъ засиженныхъ мухами колбасъ, съ которыхъ капало масло, темныхъ сосисекъ и пузатыхъ окороковъ, посыпанныхъ краснымъ перцемъ.
Хозяйка трактира чувствовала себя польщенною присутствіемъ посѣтителя, приводившаго за собою цѣлую толпу людей. Поклонники дѣйствительно валили валомъ. He хватало рукъ, чтобы наполнять кружки. Въ комнатѣ распространялся сильный запахъ грубой шерсти и ножного пота, и пламя коптящей лампы освѣщало почтенное собраніе. Одни изъ посѣтителей сидѣли на квадратныхъ табуретахъ съ сидѣньемъ изъ испанскаго дрока, другіе – на полу на корточкахъ, поддерживая сильными руками челюсти, точно онѣ могли развалиться отъ безконечнаго смѣха.
Всѣ взгляды были устремлены на Димони и его гобой.
– Бабушку! Сыграй бабушку!
И Димони, не моргнувъ глазомъ, точно онъ не слышалъ общей просьбы, начиналъ подражать на гобоѣ разговору въ носъ двухъ старухъ съ такою комичною интонаціею, съ такими удачными паузами, съ такими крикливыми и быстрыми пассажами, что трактиръ оглашался грубымъ безконечнымъ смѣхомъ, пробуждавшимъ рядомъ на дворѣ лошадей, которыя присоединяли свое громкое ржаніе къ общей сумятицѣ.
Затѣмъ его просили представить Пьяницу, скверную бабу, ходившую по деревнямъ, продавая платки и спуская весь свой заработокъ на водку. Интереснѣе всего было то, что вдохновительница находилась почти всегда среди присутствующихъ и первая смѣялась надъ умѣніемъ гобоиста подражать ея выкрикиванію товара и ссорамъ съ покупательницами.
Но когда комическій репертуаръ былъ истощенъ, Димони, сонный отъ выпитаго алкоголя, уходилъ въ міръ фантазіи и подражалъ передъ молчаливой и отупѣвшей публикой щебетанью воробьевъ, шопоту хлѣбныхъ полей въ вѣтреную погоду, далекому звону колоколовъ и ворбще всему тому, что поражало его слухъ, когда онъ просыпался посреди поля, самъ не понимая, какъ занесла его туда попойка предыдущей ночи.
Эти грубые люди чувствовали себя неспособными насмѣхаться надъ Димони, надъ его надменнымъ остроуміемъ и подзатыльниками, которыми онъ угошалъ барабанщика. Искусство этого деревенскаго бродяги, хоть и грубое, но наивное и геніальное, оставляло глубокіе слѣды въ дѣвственныхъ душахъ этихъ людей, и они съ изумленіемъ глядѣли на пьяницу, который, казалось, росъ въ тактъ неосязаемыхъ узоровъ, выводимыхъ гобоемъ. Онъ игралъ всегда съ серьезнымъ и разсѣяннымъ взглядомъ, выпуская изъ рукъ инструментъ только, чтобы взять кружку и усладить высохшій языкъ журчащей струей вина.
И такимъ онъ былъ всегда. Стоило большого труда вытянуть изъ него слово. О немъ знали только, благодаря его популярности, что онъ былъ изъ Беникофара, что онъ жилъ тамъ въ одномъ старомъ домѣ, который оставался ему еще, потому что никто не давалъ за этотъ домъ ни гроша, и еще, что онъ пропилъ въ нѣсколько лѣтъ двухъ муловъ, телѣгу и полдюжины полей, которыя получилъ въ наслѣдство отъ матери.
Работать? Нѣтъ, и тысячу разъ нѣтъ. Онъ родился, чтобы быть пьяницею. Пока у него будетъ въ рукахъ гобой, онъ не будетъ чувствовать недостатка въ хлѣбѣ. Спалъ же онъ, какъ князь, когда по окончаніи празднества, проигравъ на гобоѣ и пропьянствовавъ всю ночь, онъ сваливался, какъ мѣшокъ гдѣ нибудь въ углу трактира или на полѣ, а мальчишка-барабанщикъ, такой же пьяный, какъ онъ, ложился у его ногъ, точно послушная собаченка.
Никто не зналъ, какъ произошла встрѣча. Но это должно было неизбѣжно случиться и случилось. Димони и Пьяница соединились и слились во едино.
Продолжая свой путь по небу пьянства, они столкнулись и стали съ тѣхъ поръ неразлучны – рыжее свѣтило цвѣта вина и блуждающая звѣзда, блѣдная, какъ свѣтъ алкоголя.
Братская дружба пьяницъ перешла въ любовь, и они удалились въ свои Беникофарскія владѣнія, чтобы скрыть свое счастье въ старомъ домишкѣ. По ночамъ растянувшись на полу въ той самой комнатѣ, гдѣ родился Димони, они видѣли звѣзды, насмѣшливо мигавшія сквозь большія трещины въ крышѣ, скрашиваемыя большими верхушками колыхающихся растеній. Этотъ домъ былъ старою рухлядью, разваливавшеюся на куски. Въ бурныя ночи имъ приходилось бѣжать, точно они были въ открытомъ полѣ; и они ходили, преслѣдуемые дождемъ, изъ дома въ домъ, пока не находили наконецъ въ какой нибудь заброшенной конюшнѣ уголокъ, гдѣ расцвѣтала среди пыли и паутинъ оригинальная весна ихъ любви.
Вѣнчаться?.. Къ чему? He все ли имъ было равно, что скажутъ люди? Для нихъ не существовало законовъ или общественныхъ условностей. Съ нихъ достаточно было крѣпко любить другъ друга, имѣть кусокъ хлѣба въ полдень, a главное кредитъ въ трактирѣ.
