Андрей ФЕДАРЕНКО
Одноклассник
Приехав в деревню, я пошел в гости к бывшему однокласснику.
Мы сели на лавочке во дворе. Был вечер позднего лета, тихий, уставший… Если бы я был художником и захотел нарисовать этот вечер, то использовал бы только три краски: синюю, желтую и немного серой. Синий туман, желтая стерня и серые сумерки… Такими вечерами почему-то с особенным нетерпением ждешь ночи, тьмы, молодых голосов в конце улицы, девичьего смеха, легких шагов; кажется, что ты и не жил еще, что все у тебя впереди, что и тебя кто-то все еще помнит и ждет…
— Ты бы вот какую историю написал, — начинает одноклассник, хитровато взглянув на меня.
«Так возьми и напиши», — хочется ответить. Странные люди, откуда эта вера, что писатель перво-наперво должен бросаться на их сюжеты? Ему менее всего это интересно. Писателю нужна деталь, искра: какой-нибудь кленовый сухой лист у дороги, сломанная травинка, трещина в асфальте, случайно услышанная мелодия или даже просто чирканье спички о коробок, — и этого достаточно, чтобы сюжет сам собою «вспыхнул», придумался, и сюжет этот может получиться более реальным, чем любая жизненная история, потому что сфокусирует множество подобных историй…
Но никогда я так не отвечу своему однокласснику. Я буду слушать его. Он — калека. В руках он вертит клюку. У него уже десять лет болит нога.
В школе он был обычный, как все, парень, потом поступил в железнодорожный техникум, доучился до последнего курса, и вдруг нога заболела и стала сохнуть. Ни врачи, ни санатории не помогли. Она и теперь сохнет, стала совсем короткой, маленькой.
Одноклассник умный, как и обычно умны люди, на которых беда наваливается с молодых лет, — должен быть умным, чтобы выжить.
— Ты смог бы помнить человека, не видя его лет, скажем, пять, десять? — спрашивает одноклассник.
— Не-а, — легкомысленно отвечаю я.
— А я вот помню…
И одноклассник рассказал. Когда он перешел на последний курс техникума, все у него было замечательно. Молодой, здоровый, хорошо учился, через год — в армию. Но вот это, — что скоро в армию, его больше всего и мучило. У него не было девушки. Просто как-то не везло с этим. Может, потому, что жил не в общежитии, а у родственников на квартире, в чужом городе, ни на дискотеки не бегал, ни на танцы, никуда особо не высовывался, сидел дома, «зубрил». А в их группе были почти одни парни.
И вот на последнем курсе ему страшно захотелось быть таким как все, чтобы потом так же, как все, хвастаться, что знает, как это происходит.
— Не смейся, пожалуйста, и не думай, что было мне легко, — опять взглянув на меня, сказал одноклассник. — Я был стеснительный и гордый. Мне казалось, что легче сквозь землю провалиться, чем где-нибудь на улице, или в автобусе, или в техникуме подойти к незнакомой девушке и начать, как другие, «клеиться». А вдруг она не так взглянет, не то скажет или молча презрительно отвернется?.. Да такое до смерти не забудешь! Если бы я пил, может, легче было бы, но я не пил и не курил тогда.
Конечно, можно было бы попробовать — потаскаться в общежитие, походить с друзьями на танцы — и познакомился бы с кем-нибудь. Но, повторюсь, мне не хотелось знакомиться. Знакомство всегда к чему-то обязывает. Начались бы телефонные звонки, встречи, проводы домой, надо было бы дарить цветы, ходить вместе в кино… Наконец, надо было бы жениться.
Я тогда не представлял, как можно серьезно встречаться с девушкой и не собираться жениться на ней. Но об этом и думать было смешно: сколько мне было — семнадцать лет!
Мне нужна была не чистая девушка, а женщина, которую можно купить, которая не запомнит даже моего имени, а я не поинтересуюсь, как ее зовут. Чтобы потом, после всего, мы разошлись и никогда больше не встречались,
и не интересовались друг другом.
И вот однажды, когда мы с другом, городским парнем, на перемене стояли в коридоре, мимо нас прошла девушка. Друг поздоровался с нею.
— Жаль малую, — сказал он, — загуляла, курсовую не сдала, выгоняют.
— На каком она курсе? — спросил я, а слово «загуляла» уже такнуло в висках.
— На втором. Хочешь, возьмись, сделай ей курсовую — она чем хочешь отблагодарит.
Друг, хитрый и наблюдательный, явно читал мои мысли. «Что же, он допускает, что ее можно купить, что она продается, — значит, нет в этом ничего постыдного», — подумал я и, схватив его за руку, пока девушка не исчезла из виду, попросил:
— Позови!
Друг позвал: «Лена!» Девушка возвратилась, стала перед нами. Она была некрасивая, совсем некрасивая. В длинном платье, которые тогда снова начали входить в моду и воспринимались непривычно. «Это ничего, что некрасивая, — подумал я и еще больше осмелел. — Это даже лучше: мне нужны ее ноги и все остальное, а не красота».
— Вот, Лена, познакомься… Парень хочет тебе помочь сделать курсовую.
— Правда?! — она засветилась и похорошела. — Ой, мальчики, помогите! Я не знаю, что бы для вас сделала!..
— А это с ним договаривайся, — сказал друг и ушел.
— Так что? — смеясь, спросила она.
— Через сколько дней тебе надо сдавать?
— Через четыре, последний срок.
— Хорошо, я сделаю. За… это самое, — сказал я.
Она вдруг погасла и опять стала некрасивой. Целую минуту она молчала и смотрела на меня. Я кашлял, краснел, поднимал и опускал глаза, — а сам уже твердо знал: она — моя, она купится. Иначе не молчала бы столько.
— Ну, делай, — сказала она наконец. — И все будет.
— Когда?
— В тот день, когда будет готово.
Она завела меня в свою аудиторию и вручила типовик курсовой.
Два дня я не ходил на занятия, корпел дома над разложенными на столе листами ватмана. Какие это были два дня!.. Как я готовился, растягивал минуты и часы тех дней, даже в мыслях не давал себе приблизиться к тому моменту, когда… А как замечательно все складывалось! В субботу курсовая будет готова. Тогда же, в субботу, родственники — хозяева квартиры — с утра на весь день уедут за грибами. Квартира будет свободна.
Так и вышло. К субботе я справился. Проснулся рано, один, родственники уехали в лес. Я слонялся по квартире, думая, — скоро эти стены, обои, мебель, диван станут свидетелями чего-то, и какая перемена скоро со мной произойдет, — я уже буду другим… Взял дядину бритву, помазок, побрился впервые в жизни, порезался… Стыдно вспоминать!..
И вот техникум, обед; я отыскал ее в столовой и отдал два скрученные в рулон листа ватмана. Она развернула и от радости даже рассмеялась, —
и правда, я для себя никогда так не делал: чистенько, аккуратно…
— Так что, Лена? — сказал я, пока она любовалась курсовой. — Сегодня я один в квартире до позднего вечера.
— Давай адрес, — спокойно ответила она. — В четыре часа я буду у тебя.
Она не приехала, конечно. Ни в четыре, ни в пять, ни в девять вечера, когда возвратились хозяева-родственники с полными сумками грибов.
Удивительно, но мне не было обидно. Была только какая-то пустота в ду-
ше. «Значит, нельзя купить то, что тебе не принадлежит, нельзя искусственно изменить судьбу!» — думал я.
Через неделю мы случайно встретились в той же техникумовской столовой. Лена моя, смеясь, сказала:
— Ну, ты молодец! Спасибо, курсовую на пять сдала!
Я промолчал. Она спросила тихо:
— Что, в пролете, как в самолете? Обиделся?
Я пожал плечами.
— Правда, не обиделся? — И она вдруг опять, как и в тот раз, когда мы договаривались, стала молча, долго смотреть на меня. Но теперь я уже не краснел и не опускал глаз.
— Поехали ко мне, — сказала она.
— У нас еще две лекции…
— Как хочешь, — и повернулась.
— Подожди, — я взял ее за руку. — Поехали. Только сейчас заберу сумку…
Мы молча ехали автобусом почти через весь город. Она жила в старом районе, в пятиэтажной «хрущевке». Мы поднялись на третий этаж и вошли
в маленькую двушку. В прихожей я снял ботинки и стоял как дурак.
Она провела меня в комнатку, я присел на диван, девушка — рядом. Неожиданно меня пробрал озноб, как при температуре. Я боялся, чтобы она не заметила этого, взглянул на нее искоса — глазам не поверил: такой же озноб пробирал и ее! Она волновалась и боялась чего-то так же, как и я.
— А теперь послушай, — начала она. — У меня парень в армии. Он любит меня. Верит. Тебе было бы приятно, если б ты служил, а кто-то вот так, как ты теперь, пришел покупать твою девушку?
— Если любит по-настоящему — то он тебя всякую примет, — ответил кто-то за меня. Кто-то, потому что я все же знал себя, знал, что я не мог ляпнуть такой глупости!
— Всякую? — переспросила она. — Вот как вас, парней, после этого не ненавидеть… Но пускай: не боишься ты, нет у тебя совести, так послушай еще. Я — девушка.
Я усмехнулся. Я вспомнил слово друга «загуляла» и не поверил ей, конечно, — да и кто бы на моем месте поверил?
