Острова Бонин.
I
На свете есть немало удивительных, неведомых уголков — таких, где не ступала нога пытливого странника.
Такое множество цветов никто не видит. Они растратят аромат в пустыне.
Их видят одни лишь грубые, невежественные обитатели да команды случайно забредших судов, в спешке даже не замечающие их прелести.
К таким известным и в то же время неизвестным местам, о которых знают навигаторы и картографы и почти не слыхал остальной мир, относятся острова Бонин, расположенные между 22 и 27 градусами северной широты и на 140 градусе 23 минуте восточной долготы. Открыты они, согласно поверью, двести пятьдесят лет назад путниками, возвращавшимися в Японию на большой джонке, когда тайфун выбросил их судно на прибрежные скалы. Вскоре японское правительство приняло острова в свое владение и заселило, но полвека спустя они опустели. В течение последующих двух веков брошенные своей страной на произвол судьбы, отрезанные от внешнего мира немногочисленные обитатели опустились до состояния близкого низшей ступени варварства. Об этой своеобразной колонии островитян совсем забыли, и мир о них больше ничего не слышал.
Правда, в середине нынешнего столетия туда иной раз заходили китобои за водой, покупали у оторвавшихся от цивилизации жителей лук, сладкий картофель, батат, а команды, высадившись на берег, охотились за дикими свиньями и оленями, которых в горах было в изобилии, ловили рыбу и гигантских зеленых черепах по берегу и на рифах.
Но вскоре пробудившаяся от длительной спячки Япония, начав энергичное движение к цивилизации, ныне удивляющее и восхищающее весь мир, осознала, что владение этими островами — не пустячное дело. Она вторично колонизовала их, на сей раз с размахом. На Сент-Джонс — главный остров группы, — где обитало не более сорока человек, прибыло две или даже три тысячи переселенцев из Иокогамы и Токио. Наделенные упорством и энергией современных японцев, они преобразили остров. Аборигены с неодобрением встретили вторжение инородцев, но, подобно краснокожим американским индейцам, были поглощены накатившейся волной и на своей собственной земле стали чужими. Только на каком-нибудь уединенном коралловом берегу или в сумрачных глубинах вулканического каньона теперь еще можно неожиданно натолкнуться на убогую тростниковую хижину, из которой угрюмо и недоброжелательно глядит на посетителя-нарушителя собственности ее дикий владелец — человек неопределенной национальности, невероятная смесь первых поселенцев с канаками и беглецами, сбежавшими в давние времена с китобойцев. Это его последнее убежище от деятельных японцев.
В маленькой колонии есть свой губернатор, полиция, несколько благоденствующих деревень, преуспевающие плантации, приличный причал и школы. Одним словом, своя цивилизация, воспроизводящая в миниатюре японскую. И тем не менее — они практически непосещаемы. Всего лишь два раза в год сообщаются они с метрополией, и тогда им дает о себе знать внешний мир. Правительственный пароход с новыми иммигрантами прибывает каждые полгода, привозит предметы роскоши, последние новости и все необходимое для цивилизованной жизни. После этого дивные острова еще полгода дремлют в покое субтропиков до другого «пароходного дня».
Самая главная и привлекательная для странников особенность островов — пейзажи, их многообразие, броские и резкие контрасты на каждом шагу. Тут вертикально из океана поднимаются высочайшие горы, покрытые до самых вершин пышной тропической растительностью, а там к отвесной скале прильнул крошечный коралловый пляж, чистейший, отличающийся белизной, насквозь промытый неустанным прибоем. А здесь рельефный контур ландшафта сглаживается плодородной равниной с зеленью капусты, тутовых, банановых деревьев и плавным склоном сахарного тростника; на щедрой земле зреют батат, ананасы, сладкий картофель. А вон там гигантские утесы и наводящие страх бездонные пропасти вносят новые мотивы в ландшафт. И в каждом укромном уголке и расщелине что-то буйно произрастает. Растительность, кажется, вырывается даже из несокрушимых вулканических пород, где не видно ни грана почвы. Наверху из скал, из оснований их глубоких расщелин бьют источники чистейшей воды, посылают далеко вниз сверкающие ледяные струи навстречу беспокойным волнам прибоя. Разбиваясь о вулканические породы теснин, они превращаются в бурлящие потоки и, устремившись в умопомрачительную пропасть, рассыпаются в воздухе и парят, словно серебристые вуали, не разрываясь, летят полупрозрачной дымкой сотни футов вниз. Миновав ливнеобразное состояние, струи так и падают в море или, пересекая плодородные участки и плантации трудолюбивого фермера, замедляют свой величавый полет и в конце концов теряются из вида на окруженных коралловыми утесами белых песках, сквозь которые и просачиваются в соленое море.
А вид из гавани, где на якорь стал корабль, почти целиком утопающей в тени громадных вулканических гор, величественные головы которых исчезают в туманных облаках над головой!
Хорошо укрытая гавань имеет удобный просторный причал, от десяти до пятидесяти морских сажен. В ней можно разместить целый флот, но залив почти всегда пустует, если не считать живописных каноэ и сампанов местных жителей. Китобои с давних времен более не посещают эти дивные места, лишь дважды в год нарушает монотонную жизнь правительственный пароход.
II
Однако в том, 1893 году, когда я там был, неторопливые, заторможенные обитатели пережили такую основательную встряску, что вряд ли до сих пор успели от нее оправиться. Это случилось в первой декаде месяца марта. А с того дня, как последний китобоец появлялся в этих водах, прошли многие годы, и колония, никого не ожидая, почивала в мире. Вдруг в океане возник парус. Все жители Сент-Джонса насторожились. Корабль уверенно приближался, и, не убирая паруса, прошел опасным фарватером, не обратив внимание на многочисленных доброхотов, кинувшихся навстречу на каноэ, чтобы предложить провести корабль, как это они делали прежде. Это была небольшая шхуна, идущая по ветру с натянутыми парусами, и, как только она бросила якорь, у нее на мачте затрепетал американский флаг. Стало ясно: отчаянный парусник пришел от американских берегов, отстоящих на пять тысяч миль, это — предшественник идущего флота.
Губернатор, он же начальник порта, глава таможни, арбитр и мировой судья, не считая десятка прочих почетных должностей, нанес визит капитану и вернулся на берег. Население острова пришло в крайнее возбуждение. По заливу шныряли каноэ, сампаны, все хотели попасть на борт странного корабля, прибывшего прямым ходом из Америки, из страны, о которой столько слыхали и которой так безгранично восхищались.
На следующий день удивление жителей возросло — к небольшой шхуне приплыл компаньон. Он был под британским флагом — предвестник английского флота, курсирующего из Виктории. А в сумерках любопытные обитатели прибрежной полосы увидели еще два паруса, ожидавшие дневного света, чтобы совершить опасный проход. И к середине марта в маленькой гавани собрался флот из пятнадцати судов.
Едва оправившись после первых впечатлений от неожиданного нашествия, островитяне поняли возможность огромной выгоды, которую можно извлечь из взаимоотношений с чужеземцами. С энергией, свойственной предприимчивой расе, они ринулись в до того незнакомую им коммерцию. Обобрав плантации, обрадованные собственники прибыли к кораблям на своих суденышках, до краев нагруженных бананами, ананасами, ямсом, сладким картофелем, сахарным тростником и всевозможными овощами, а рыбаки в изобилии предлагали свежую рыбу, которой кишели рифы и мели, и неисчислимое количество океанских черепах. Капитанам судов на продажу предлагали свиней, бычков, оленей. Ну а как напивались эти иноземцы! На бутылках голландского джина и невыдержанной японской рисовой водки сакэ изготовители спиртного сколотили состояние.
И сразу пошли дела! Простые японцы, должно быть, подумали, что нагрянул золотой век. Все устремились в погоню за богатством, они, видимо, решили, что эти белые заморские пришельцы сделаны из золота и корабли их полны драгоценного металла. Цены взлетели проворнее воздушных шаров. Вчера свежая говядина была по три цента за фунт, сегодня — четыре, завтра — пять, на следующий день — девять, а к субботе дошла до невероятной цены в двадцать два цента и продолжала дорожать. Если раньше за десять центов ты мог купить стебель сахарного тростника длиною с удилище, то теперь за один кусочек не более фута пришлось платить двадцать пять. А кварта голландского джина, которую вначале продавали за сорок центов, подскочила в два приема аж до шести долларов.
Японцы — ловкие спекулянты, вероятно, это у них в крови, но на этот раз они совсем потеряли совесть. Из-за неразумных цен невостребованное мясо приходило в негодность. Тогда один капитан сошел на берег с двумя охотниками и подстрелил бычка, но ему не разрешили взять его на борт, запретил губернатор и шеф полиции. «Морские пришельцы» решили тогда прорвать блокаду, и на следующий день разразилась величайшая из битв, какую только знала история островов.
