Часть
В тот день ты сияла.
Семенем одуванчика ты танцевала в ласковых порывах ветра. Твоя манящая улыбка была теплой, как никогда раньше. Настолько теплой, что я словно получил от нее солнечный удар, и все в глазах расплылось миражом.
Чайки пели сонеты, а люди, такие же, как и мы с тобой, гуляли по побережью и шептались о чем-то своем.
Ты устремилась к мысу, а я и не хотел спешить за тобой. Я любовался картиной импрессиониста, что вырисовывалась у меня на глазах. Ты кружилась, как балерина из музыкальной шкатулки, в своем платье, сотканным из лучей закатного солнца. Я влюбился в тебя в сотый раз. Я закрыл глаза, наслаждаясь моментом, но опомнился, услышав вдруг всплеск воды.
***
Странно. Морской бриз все с той же нежностью обволакивал своими порывами мое тело. Чайки все так же перекрикивались друг с другом на своем языке. Люди все с той же беззаботностью гуляли по побережью. Я все так же держал тебя за руку, но вот только рука твоя окоченела, да и сама ты была бездыханной. Мое сознание отрыгивало из себя факт того, что ты по собственной воле остановила биение своего сердца.
Холодные морские волны приливали к моим ногам, пока кипящая кислота злости лилась в мое сердце. Отодрав прилипшие к твоим волосам водоросли, я взвалил твой труп на спину и направился к дому. Соседи метали в нас косые взгляды, а я отплевывался желчью. Я принес твой труп домой, снял платье, отмыл от тины, высушил твои волосы и уложил в постель.
Помнишь, как ты говорила, что мы связаны нитью судьбы?
Я взял две иглы и вдел в них длинные-длинные нити. Раздевшись, я лег на постель, прижался как можно сильнее к твоему окоченевшему телу и вонзил иголку сначала в твою ногу, потом в свою. В твою, в свою, в твою, в свою. Стежок за стежком, стежок за стежком. Руки дрожали так, будто я какой-то интерн, на которого неожиданно повесили хирургическую операцию. Со стороны, наверное, выглядело очень забавно, как я перекатывался со стороны в сторону с твоим телом, дабы шить не только с правой стороны, но и с левой. С левой стороны стежки были неровными, но, надеюсь, ты меня за это не осудишь. За икрами последовали бедра, а вот после бедер шить стало гораздо сложнее: пришлось возложить твое тело на свое, и от нежности твоей кожи, от твоей груди, упиравшейся в мою, от запаха твоего любимого шампуня, кровь прильнула в крайнюю плоть. Но я не растерялся и тут же вонзил в нее иглу и пришил к твоему животу. Было больно, конечно, но с болью от потери тебя это не сравнимо. Я продолжил делать стежки и наблюдать за тем, как белая нить, что должна привести меня к тебе, насыщалась кровью. Почти вслепую я сшивал наши животы и грудь. Меня одолевала слабость, температура начала повышаться, но я продолжал шить, ведь оставалось совсем чуть-чуть: шеи и головы. Сшивать их было жутко неудобно: твоя голова не хотела лежать на моем лице и все норовила упасть, отчего нити на шее натягивались и рвали кожу. Стоило мне сшить наши щеки, как эта проблема исчезла. Я хотел пришить мое веко к твоему, дабы смотреть в твои прекрасные очи до самой смерти, но случайно проткнул себе глазное яблоко. На этом я решил остановиться.
Часы тикали и тикали, а я обнял тебя покрепче и, истекая кровью, потом и слезами, все ждал, как сквозь нити моя душа просочится в твое тело и пойдет по следам твоим хоть в рай, хоть в ад.
