Они влюблялись в аристократок, актрис и цыганок, и, разорившись, или от тоски, пускали себе пулю в лоб. Лопахин Миронова знает – иной лучшей красоты нежели та, которую он разрушает, не будет.
А как он любит Раневскую. Есть одна сцена совсем в духе светового кружева, что будто накинуто на происходящее. Когда Раневская перед самым отъездом уходит, чтобы послать к нему Варю, он находит на одном из чемоданов забытые ею перчатки. Медленно берет их и задумывается. Потом кладет на место. И в это мгновение мы понимаем – предложения Варе он не сделает и понимаем, почему. Нет, не потому, что он откровенно влюблен в Раневскую – это порой играют, но это не в духе поэтики пьесы. Перед нами проходит вдруг идеал женщины, которую он бы любил, если бы не был сыном мужика, не ставшим еще даже и полуинтеллигентом, а был бы тем, каким он нередко видит себя в смутных фантазиях...
В спектакле Театра Сатиры – Лопахин центральная фигура!
Алиса Фрейндлих и Владислав Стржельчик!
Лучшего заглавия для того, о чем я хочу рассказать, не придумаешь! Я живо вообразил начальные титры несуществующего фильма, который, вполне возможно, будет существовать: "Алиса Фрейндлих и Владислав Стржельчик в спектакле "Этот пылкий влюбленный". Пьеса Н.Саймона. Постановка Г.Товстоногова. Большой Драматический театр имени М.Горького. Ленинград. Фонтанка, 65."
А можно вообразить концерт. Выступают драматические артисты. Выходит конферансье и ликуя выстреливает в зал: "Алиса Фрейндлих и Владислав Стржельчик!" Или вечер в консерватории. На эстраде женщина в длинном платье: – "Концерт для скрипки и фортепьяно. "Алиса Фрейндлих и Владислав Стржельчик!"
Но мы смотрим спектакль. В нем нет ничего, что было бы придумано только для того, чтоб актеры могли "показать себя". А то, что Алиса Фрейндлих играет трех, непохожих друг на друга женщин – отнюдь не эффектный прием режиссера и актрисы. Эта возможность заложена в пьесе, более того, тут ее тайный смысл.
Пьесу известного американского драматурга очень серьезные критики, возможно, назовут как-нибудь уничижительно – "крепко сделанной" или "коммерческой" или еще что-нибудь в этом же роде. Укажут на отсутствие в ней "второго плана" или "глубокого социального анализа действительности" и так далее. Ну что ж – они будут правы. Чего нет, того нет, и герой и героини Саймона отличаются от персонажей других американских драматургов, например, Лилиан Хеллман, Теннеси Умльямса, Миллера, Олби и даже Гибсона, автора известной нашему зрителю пьесы "Двое на качелях". Но это другой ряд и другой род драматической литературы. Одним словом, тут другой случай, а следовательно, и другой закон. Перед нами легкая ироническая комедия с элементами трагикокомедии. Так ее читает и ставит Товстоногов, так ее и играют актеры. На протяжении всего спектакля они остаются внутренне, а часто и внешне, эксцентричными, однако ноты грусти, этакой застывшей, на миг тоски звучат в их пассажах. Автор, очевидно, фиксирует некоторые типичные состояния людей в современном американском обществе. Он в самом деле не слишком углубляется в первопричины этих состояний, но, если их верно акцентировать в движении роли и при этом не передержать", так сказать, не перегнуть в сторону драмы, то моменты эти вызывают мгновенную боль. Своеобразные "стоп-кадры" печали.
Барни Кэшмен когда-то мечтавший стать поэтом, но ставший владельцем рыбного ресторана на пятьдесят втором году абсолютно порядочного и абсолютно монотонного существования, когда все дни, как под копир, пытается "сломать рисунок своей жизни" (это его собственные слова). За двадцать пять лет не поцеловавший ни одной женщины, кроме своей жены, он жаждет "взрыва". Он почувствовал что-то такое, неотвратимое. И он приглашает на тайное свидание в квартиру своей матери первую приглянувшуюся ему в ресторане женщину. Он, больше всего любящий открывать консервные банки с креветками, пытается открыть чужую душу. Ему хочется человеческого контакта, а не банальной интрижки.
Стржельчик начинает "пиано". (Музыкальные понятия просятся на язык, когда вспоминаешь этот проникнутый музыкальностью спектакль). Давно, со времен "Цены" Миллера, я не видел у актера таких красок. Его Барни в первом своем свидания тих, закован в обязательный для делового человека синий костюм, что непременно монтируется с автомашиной "бьюик". Его движения робки, а улыбка само смущение В ответ на намерения его первой дамы, выраженные грубо и прямо и без всяких затей, он мямлит что-то смутное. Его руки все время согнуты в локтях, а пальцы собраны в щепотку, точно он держит ими что-то хрупкое или собирается завязать вокруг шеи обеденную салфетку.
Пьеса Саймона сделана с уверенным знанием технологии жанра (встречное движение сюжета, фехтовальный диалог в отличном, кстати, переводе Л.Мелковой). По мере того как Барни "учится жить", освобождается от панциря респектабельности и движется от темно-синего костюма, строгого галстука и крахмальной рубашки к свободной коричневой спортивной куртке, его партнерши совершают как бы обратное движение. От скандально раскованной Элейн до анекдотически зажатой, нестерпимо приличной и с "философией" Дженнет. В последней Барни точно обретает себя, каким он был в начале, но в женском образе.
Однако есть более существенное движение героинь Алисы Фрейндлих. Когда мы знакомимся с последней, то понимаем, что самой-то ценной личностью, несчастной и драматичной была первая.
Не просто перевоплощение, но
с р а в н е н и е
характеров составляет нерв игры актрисы. Перевоплощение же виртуозно, увлекательно. Высшая школа актерской игры, класс это доставляет удовольствие зрителю само по себе.
Три женщины разительно отличаются пластикой. Ни одного потрясающегося жеста, ни одной знакомой интонации. Актриса не прибегает к замысловатому гриму, но добивается полнейшей неузнаваемости, – обыкновенное актерское чудо.
Алиса Фрейндлих сочувствует, улыбается, издевается – можно определить ее отношение к каждой из трех ее героинь.
Элейн Новаццо. Остроумна последним остроумием. У нее нет ни сил, ни времени на подыскание приличных синонимов. Она называет вещи своими именами. И "вещи" не первого сорта и "имена" не для нежного слуха. Предистории у нее нет. Как она жила – не знаем. Но она единственная из трех, которую актриса наделяет глубоким чувством. В этой легкой комедии она ближе всех к серьезному психологическому театру. Постепенно мы понимаем, что несмотря на бурный, "кинжальный" диалог Элейн с Барни приход ее в эту сверхухоженную квартиру – акт отчаяния, а не поступок из серии "день-ночь, сутки прочь". Она приговорена, легкие ее неизлечимы. На финише жизни она ищет близости, чтобы хоть на миг согреться, почувствовать себя женщиной. Но заметно раньше Барни она понимает, что они с ним не найдут общий язык слишком разительно несовпадение состояний. Ее согреет окурок, который она подберет на лестничной площадке у лифта перед тем как исчезнуть. Алиса Фрейндлих умеет играть эти "блиц-эпизоды". В браваде нагибается она за окурком, поднимает его и в этот момент что-то пронзает нам душу.
Бобби Митчел, напротив, предысторию имеет. Маленькая актриса, певичка, эстрадница, где-то, у кого-то, в чем-то снявшаяся. Ей мерещатся грандиозные контракты, ей все еще чудится успех, во сне она просыпается знаменитой. Бобби Митчел никогда не реализуется. Маленький человек в погоне за счастьем. От этого можно "свихнуться", с ума сойти. Она уже пациентка психиатрических лечебниц, подданная марихуаны. С горьковатым юмором играет актриса невероятную смесь из полуистерической исповеди, танцевальных па, перепадов апатии и бурлеска. И все это с милой иронической усмешкой. В каскадном стиле ведет эту сцену и Владислав Стржельчик. В начале Барни старается завоевать Бобби, он уже не тот, что в первой новелле, он осмелел, он учится обращаться с женщиной. Но поняв, что перед ним, он прилагает отчаянные усилия, чтобы избавиться от Бобби. Даже закуривает с ней сигарету с наркотиком.
Однако эта часть кажется протяженнее нежели следует. Может быть это ощущение проистекает оттого, что мы, зрители, раньше Барни, догадались что к чему у этой бабочки с опаленными крыльями. А весь свой сарказм актриса обращает на третью свою героиню. Дженет Фишер этакая хрупкая, этакая застенчивая, этакая угловатая. Движется бочком, садится на стул бочком. Не выпускает из рук своей сумочки – точно это нечто живое, в чем ее защита и спасение.
Игра с сумкой, борьба за сумку с партнером – урок комедийного мастерства. Давно не приходилось видеть столь отточенной "игры с предметом". Помню как Алиса Коонен на одном из последних своих вечеров рассказывала о том, что такое "игра с веером" в драмах из светской жизни, утраченная ныне на театре. Знаменитая актриса держала в руках веер, подаренный ей Марией Николаевной Ермоловой. И чуть-чуть показывала. Это был танец рук, немой диалог с вещью, так много говоривший о характере женщины. Игра с сумкой Алисы Фрейндлих напомнила мне этот эпизод теперь уже театральной истории.
