В город они въехали глубокой ночью. Когда сани, скрипя полозьями, остановились на заснеженном княжеском дворе, княгиня не смогла подняться и выбраться из них: чёрный небосвод придавил её тяжестью тысячеглазого звёздного взгляда. Отрешённость, мягко окутавшая её в лесу, исподволь превратилась в оцепенение. Мучительно преодолевая каменную неподвижность, княгиня немного разжала окоченелую хватку на мече и поняла, что смертельно замёрзла. Пальцы ног вообще не чувствовались внутри сапогов. Казалось, согревающий живительный свет Лалады в её крови остыл и погас, в душе настала гулкая холодная тьма, и соприкосновение с рукояткой меча отзывалось в сердце болезненным уколом. Больше никогда не вынуть из ножен зеркально сияющий клинок, не увидеть в нём отражение неба, не ощутить его тяжесть в своей руке…
«Что с тобою, Лесияра?»
Княгиня не могла отозваться на встревоженный голос Искрена: губы тоже сковал чёрный небесный холод. Она всё слышала и понимала, но тело не повиновалось. Многорукая ночь подхватила и понесла её… А может, это дружинницы несли свою госпожу в хорошо протопленные дворцовые покои.
…Оцепенение медленно таяло, растапливаемое пухово-перинным теплом. Богатый блеск отделки стен опочивальни не имел значения, гораздо больше Лесияру обеспокоило шушуканье, послышавшееся сразу, стоило ей открыть глаза. Из мутного тумана появился Искрен. Присев на край постели, князь сказал вполголоса:
«Ни о чём не тревожься, Лесияра. Как я и обещал, утром к Мёртвым топям будет отправлен отряд соглядатаев. Желаешь подождать новостей у нас в гостях?»
От столицы до топей было десять дней пути, и это – самое меньшее, даже если гнать во весь опор, часто меняя лошадей на постоялых дворах. Десять дней туда, столько же обратно, а сколько у соглядатаев уйдёт времени на разведку, и вовсе неизвестно… Лесияра не могла так надолго отлучаться из своих земель. Тёплый отвар яснень-травы наконец сломал печать измученного безмолвия на её устах, и она пробормотала:
«Пожалуй, я оставлю кого-нибудь из своих дружинниц у тебя, коли ты не против… Они и доложат мне, когда соглядатаи вернутся».
«Хорошо, как тебе будет угодно, – кивнул Искрен. И добавил: – Скорблю вместе с тобой о вещем мече… Могу себе представить, как он был тебе дорог».
Боль снова тронула сердце обжигающе-ледяными пальцами.
«Нет, Искрен, не можешь, – молвила Лесияра. – Уж если это не укладывается у меня самой в голове, то вряд ли кто-то другой сможет охватить разумом, душой и сердцем величину этого горя…»
«Наверно, ты права, – вздохнул Искрен. – Ну что ж, оставляю тебя, отдыхай. До утра осталось не так уж много времени… Если что-то потребуется – только скажи. Мой дом – твой дом».
«Благодарю тебя», – слетело с сухих губ Лесияры.
Князь вышел, а она обвела взглядом комнату. Ножны с обломками меча лежали на лавке на двух алых подушках, поблёскивая в свете лампы…
«Прикажешь потушить свет, государыня?» – послышался голос Дымки.
«Нет, оставь… И выйди. Хочу остаться одна», – ответила княгиня.
Дружинница с поклоном покинула опочивальню, а Лесияра села в постели. Из мягких пуховых сугробов было непросто выбраться, но она одолела перинное пространство и снова с исступлением обезумевшей от горя вдовы приникла к ножнам.
Время упорхнуло ночной бабочкой. К яви Лесияру вернуло прикосновение лёгких рук, знакомых до дрожи… В сердце всколыхнулось свято хранимое имя супруги, и Лесияра припала губами к тонким пальцам, унизанным перстнями, а уже в следующий миг её руки покрыла поцелуями Лебедяна. На её залитом слезами лице было такое отрешённо-глубокое, отчаянное страдание, что Лесияра тут же вынырнула из пучины своего сокрушения, чтобы раскрыть дочери утешающие объятия.
«Что, что такое, дитя моё? – встревоженно спрашивала она, пытаясь поднять коленопреклонённую Лебедяну на ноги. – Что тебя мучит? Открой же мне свою душу, не таи ничего!»
«Ах, если бы матушка Златоцвета была жива, – сотрясалась от рыданий Лебедяна, обнимая Лесияру и приникнув головой к её животу. – Как мне не хватает её тёплой мудрости! Она бы всё выслушала, всё поняла и не осудила бы…»
«Доченька, неужели ты думаешь, что я не смогу точно так же выслушать и понять тебя? – Лесияра всё-таки заставила Лебедяну встать и взяла её лицо в свои ладони, пожирая его внимательно-нежным взглядом. – Поверь, я люблю тебя ничуть не меньше, чем Златоцвета».
«Она была ближе, – всхлипнула та, дрожа скорбной улыбкой сквозь слёзы. – А ты… Тебя всецело занимали государственные дела, до моих ли горестей тебе было? Твоя любовь сияла далёкой звездой, которую можно созерцать с земли, но нельзя дотянуться рукой и потрогать, а матушка Златоцвета… Она была тёплым очагом, у которого согревались душа и сердце. А теперь я одна. Да, при муже и детях – совсем одна».
Слова дочери отозвались в груди Лесияры тоскливым щемлением. И нечем было себя извинить, оставалось лишь принять и проглотить горькую, посеребрённую годами правду. «Если бы я могла повернуть время вспять…» К чему эти мысли? Всё равно вышло бы ровно то же самое, всех ждала бы та же доля: Лесияре – государственные дела и заботы, Златоцвете – дом и дети. Эта необратимая данность выдавила из груди княгини грустный вздох.
«Ты не одна, дитя моё, – сказала она, нежно разглаживая пальцами морщинки возле губ Лебедяны, а в глубине глаз дочери видя всё ту же маленькую девочку, какой та была много лет назад. – Я не могу быть для тебя Златоцветой, но я всегда готова сделать для тебя всё и защитить тебя. Я на твоей стороне и никогда тебя не оттолкну, что бы ни случилось. Поведай мне своё горе, облегчи тяжесть, которую ты несёшь в своём сердце. Я сделаю всё, чтобы тебе помочь, милая».
Лебедяна горько сдвинула брови и отвернулась, смахивая слезинки тыльной стороной пальцев.
«Помочь? Нет, здесь не поможешь… Уже ничего не исправить, государыня матушка. Прости меня, глупую, что побеспокоила тебя в неурочный час… Сейчас не время, есть более важные и неотложные заботы. Я удаляюсь».
Она сделала движение, чтобы уйти, но Лесияра крепко сжимала её руки в своих.
«Родная, я не позволю тебе удалиться, пока ты не расскажешь всё, что гнетёт тебя, – сказала она. – Ты пришла ко мне, начала разговор, а теперь идёшь на попятную? Нет, доченька, так не годится. Выкладывай всё до конца, коль уж заикнулась. Я и без того слишком много задолжала тебе, чтобы снова откладывать на потом. Дальше тянуть уже некуда – я по твоему лицу вижу».
«Я ни в чём не упрекаю тебя, государыня, ты ничего не должна мне. Не говори так… – Лебедяна отвела заплаканные глаза, глядя в сторону останков вещего меча. – Я уже знаю, что случилось… Тебе хочется сейчас побыть наедине со своим мечом, а я отвлекла тебя этими глупостями. Позволь мне исправить эту оплошность, немедленно оставив тебя в покое».
Взяв Лебедяну за подбородок, Лесияра заглянула ей в глаза.
«Не уходи от ответа. Посмотри на меня… Ну же, родная! – Княгиня сжала пальцы дочери со всей возможной нежностью и силой. – Не бойся мне открыться, что бы это ни было».
Лебедяна, тревожно затрепетав ресницами, кинула взгляд по сторонам, покрутила на пальце чудесное белогорское кольцо.
«Всех ушей не обмануть, государыня, всех глаз не отвести…»
Лесияра оделась, накинула плащ, молча взяла дочь за руку. Шаг в колышущееся пространство – и уже через несколько мгновений Лесияра разводила огонь в печи, чтобы обогреть лесной домик в Белых горах – тот самый, в который они с Жданой сбежали с помолвки Дарёны. Убедившись, что никто не притаился на полатях, печной лежанке или в погребе, она сказала:
«Здесь мы одни, можешь говорить смело».
Лебедяна долго собиралась с духом. Огонь уже жарко разгорелся и печь начала отдавать первое тепло, когда её губы, разгладившиеся и помолодевшие под пальцами Лесияры, разомкнулись.
«Ты видела Злату, государыня… Тебе ничего не показалось необычным?» – начала она.
Лесияре сразу вспомнились слова Искрена: «У меня с княгинею глаза светлые, а у ней, вишь, тёмные… Откуда, спрашивается?» Да и собственные ощущения в присутствии девочки удивляли её. Княгиня была готова поклясться, что Лаладиной силы малышка получила почти столько же, сколько и Лебедяна, а такого не могло быть. Если только…
«Искрен не отец ей, – сказала Лебедяна. – Я изменила мужу, государыня».
Она стояла у стола, вызывающе прямая и напряжённая, как натянутая тетива, со сведёнными бровями и дрожащими губами. Казалось, тронь её хоть рукой, хоть словом – и не выдержит, рассыплется на хрустальные осколки слёз…
«Прости, государыня… Я знаю о той девушке, с которой ты встречалась в снах, – прошептала она, вгоняя княгиню в леденящее оцепенение. – Я тайком от тебя выпытала тогда у матушки Златоцветы правду».
«Так вот почему ты отдалилась! Ты… осуждала меня?» – дрогнувшим голосом спросила Лесияра.
Лебедяна горько усмехнулась.
