User - i cf85044c3a33e6c4

кафедре? Ты что, фетишист? Хочешь, ради тебя покопаюсь в закромах и поищу остальное

оставшееся от него старье? — убивает он всех присутствующих.

Там фото Бенжамина Картера?! Я никогда не видела этого человека… Прямо сейчас

подскочила бы и побежала посмотреть. Интересно же! Но пока тут один хмырь, не стану

удовлетворять свое любопытство, в следующий раз погляжу. А то ведь и мне достанется.

— Он был хорошим человеком, — огрызается Клегг, воинственно размахивая найденной

бутылкой. — В отличие от тебя, другие люди это ценят.

— Он был приятным, вежливым и воспитанным, но не хорошим. Это совсем не одно и то

же. Он использовал одних, чтобы доказать что-то другим.

— Ты хочешь сказать, что он использовал меня, чтобы заставить тебя ревновать?! — На

лице Клегга аж пятна проступают.

— Естественно. Сначала тебя, затем — Карину. Но это даже на Джастина не оказало

никакого эффекта.

Клегг уже открывает рот и на воспитательский манер поднимает палец, но снова

вмешивается Мадлен:

— Сегодня никто не ругается! — угрожающим тоном заявляет она. — Займетесь этим,

когда рядом не будет дам.

Судя по взгляду Картера, к дамам он отнес только Мадлен, а я все еще не переросла

звание ведьмы. А, кстати, очень даже: ведьма и хмырь – отличная парочка уродов, коими мы,

без сомнения, являемся. Особенно здесь и сейчас.

Пока Роб разливает вино, мы с Шоном пытаемся устроиться на стульях так, чтобы и не

мешать друг другу, и сидеть по возможности рядом. Глядя на Мадлен, которая ухитряется

накладывать Роберту овощи, приготовленные на пару, я начинаю всерьез подозревать, что у нас

с Картером неправильно все, потому что если я возьмусь накладывать в его тарелку хоть что-

нибудь, дай Бог нескольких пальцев не досчитаюсь…

— Предлагаю тост! — улыбается Мадлен. — За новые компании. Это ведь так здорово! —

Роберт вздыхает, но, обняв жену за талию, начинает пить вино.

Мы как чужие на празднике жизни, как люди другой реальности. И так всегда было.

— Джоанна, почему ты сразу не пригласила к нам профессора? — спрашивает Мадлен. —

Твои друзья — наши желанные гости.

Угу, только он мне не друг. Мы вместе живем. Мы вместе спим. Мы скованы невидимыми

негласными условиями, которые не дают нашему союзу развалиться…

— Мадлен, — вдруг подает голос Шон. — Мы все здесь не идиоты, и прекрасно знаем,

почему она меня не приглашает. Ты уверена, что хочешь услышать причины вслух?

— По-моему, вам с Робертом давно пора перестать лелеять институтские обиды и

перестать цепляться друг к другу. Когда вы вместе учились…

Я недоуменно моргаю и перебиваю Мадлен.

— Вместе учились? Я думала, Роб преподавал…

— Джоанна, прости за вопрос, но вы что, даже не разговариваете? Ты хоть что-нибудь о

своем сожителе знаешь? Хоть бы погуглила что ли для приличия, — вздыхает Роб, а я

поджимаю губы, потому что нечего возразить. — Шон Картер, как нетрудно догадаться,

закончил школу экстерном, затем поступил в университет, на один курс со мной и каждый раз

тыкал всех носом в то, что вот он такое юное дарование, а мы ножки ему целовать недостойны.

А затем…

— Роберт, замолчи. Я хоть раз осуждала то, как живешь ты? Нет. Тогда почему я каждый

раз слышу обвинения в свой адрес..? — Но ровно в этот момент Шон закрывает мне рот

ладонью, и последующие слова превращаются в странное мычание. Зачем он это сделал?

— Мы разговариваем, — внезапно сообщает Картер. — Например, о блинчиках. —

Скашиваю на него глаза.

— О блинчиках? Вы хотите блинчиков? — тут же откликается Мадлен и уже вскакивает со

стула, но я начинаю кричать сквозь ладонь Шона и махать руками. — Тогда почему вы

разговариваете о блинчиках?

— Потому что так удобно. Мы не обсуждаем белизну манжет, новые рецепты и школьные

годы.

Есть темы опасные, а есть безопасные. Сегодня безопасная тема дня — блинчики. — Я аж

зажмуриваюсь. — Это совершенно типичное поведение — просто избегаешь того, что не

нравится. По этой же причине вчера мы обсуждали нужно открывать или закрывать жалюзи на

кухне, когда уходишь на работу, позавчера — выключать компьютер или переводить в режим

гибернации. И так начиная с понедельника, когда темой дня стал цвет машины. И все это не

случайно, именно в понедельник все и началось, потому что Джоанна попала в аварию, из-за

письма от детей Керри, которые пришло на старый адрес, потому она боится, что Лайонел и его

отпрыски узнают, что она переехала и вполне себе довольна своей новой жизнью. — И снова я

пытаюсь закричать сквозь ладонь Шона, умоляюще таращусь на Клеггов, но им интересно, и

помогать мне никто не собирается. — А еще безопасные темы не дают добраться до

обсуждения пятнадцатиминутного поцелуя прямо посреди проезжей части.

И только сказав это, он убирает ладонь от моего рта. Но Шон прав. Я действительно, как

мне казалось, придумала гениальный план — бесить его бытовой ерундой, чтобы не дать

заговорить о случившемся. Вот только он меня, как всегда, просчитал. Просчитал и не сказал,

что намного, намного хуже. Он понимает, он, дьявол его подери, все понимает. Мне так хочется

ударить Шона, и снова ударить, и еще ударить… чтобы вколотить слова в него снова, чтобы он

вообще обо всем забыл. Но так не бывает. Он просто знает.

— Смирись, тебе не одурачить меня. Я умнее.

— Я тебе облегчаю жизнь, тебе разве не нравится просто забывать о неудобствах? —

раздраженно спрашиваю я.

— Не тебе решать, что есть для меня неудобство. Что ты вообще можешь об этом знать?

— Шон, я не хочу об этом говорить.

— Да, давай лучше поговорим о блинчиках. Потому что обо всем остальном ты говорить

отказываешься, но даже я знаю, что иногда открывать рот приходится. — И Клегги, главное,

уже переглядываются…

— Сейчас вернусь, — говорю и ухожу в ванную. Стоя там, я пытаюсь прийти в себя и

понять, что вообще происходит и что теперь с этим делать. С другой стороны, Шон может

догадываться о чем угодно, но раз молчит, то его все устраивает. Его я устраиваю. Какой бы я

ни была.

Как только мы возвращаемся в домик Шона, я начинаю выяснять отношения. Нельзя же

позволить ему рассказывать такие личные вещи моим друзьям и дальше!

— Ты не имел права говорить об этом Роберту и Мадлен, — сухо сообщаю я.

— С чего вдруг?

— Ты должен был сообщить о своем божественном знании мне, а не им!

— А в этом есть толк?

— Не обязательно выставлять меня идиоткой!

— Я такой, какой есть. И я всегда таким был. И твои осветленно-окрыленные мотивы меня

не исправят. — Это сказано с таким цинизмом, что я вздрагиваю. На что вообще я надеюсь?

Хмырь ведь! — С тобой разговаривать бесполезно, ты делаешь вид, что не слышишь. И пока

тебя не пнешь — ничего не делаешь. Лежишь на песочке, притворяясь глухонемой, и жалеешь

себя. Ты даже готова прогибаться под любые обстоятельства, лишь бы было удобно и не

пыльно!

— То есть с помощью Хелен, с помощью Клеггов ты меня пытаешься расшевелить?

— Естественно. Сколько можно бегать кругами от правды?

— Я не бегаю кругами от правды! И от какой, к черту, правды?

— Зачем ты приехала? — задает он вопрос, по-видимому, тот самый, правдивый.

— Я думала, что тебя в наших отношениях все устраивает!

— Зачем ты приехала?

— Потому что ты звал, а мне так удобно!

— К хренам твои увертки! — рявкает Шон мне в лицо. — Ты увидела, что Хелен

стремительно летит вниз, что идет время, а мир к лучшему не меняется, и потому собрала свой

розовый саквояжик, закинула его в багажник и притащилась сюда, чтобы остаться. Остаться!

Ты пришла не за сексом, Конелл, и я это знаю. Ты приехала ради меня. И поэтому ты

целуешься со мной

посреди проезжей части.

— Точно. И поэтому ты теперь снова начнешь меня хлестать по щекам и унижать перед

моими друзьями! Я тебе этого позволять не собираюсь! — Гневно скрещиваю руки на груди.

— Я не унижал тебя. — Он вцепляется пальцами в мои ребра, почти до боли, будто

пытается привлечь еще больше внимания. — Я не хочу, чтобы ты ушла, и веду себя

соответственно ситуации. Но ты этого опять не видишь, только и делаешь, что поклоняешься

трем обезьянам5!

— Что? — выдыхаю я, широко распахивая глаза.

— Что? — передразнивают меня. — Неужели не замечаешь, как все изменилось?

— Что изменилось? Ты сам сказал, что никогда не станешь другим.

— Я — нет, но это не означает, что осталось прежним мое отношение к тебе! — Стою и