Сайрус нёс меня в комнату, я воспользовалась возможностью расспросить его о разговоре, который подслушивала – точнее, наблюдала.
– Я просто пытался заставить его хоть немножечко взяться за ум, моя дорогая, – последовал ответ. – Он шёл по направлению к пустыне, когда мы догнали его – хотел ещё раз взглянуть на тело собаки. И уверял меня, что уже обо всём подумал.
Если бы так! Но меня терзали сомнения. Я никогда не могла с такой лёгкостью убедить Эмерсона.
Письма, ожидавшие меня, предоставили дополнительную пищу для размышлений. Посланник Сайруса, услышав о нашем скором возвращении из вади, принёс их мне в комнату. Я отложила удовольствие изучения последнего творения Рамзеса до тех пор, пока не прочту остальные письма, поскольку у меня не было оснований полагать, что послание сына облегчит мой разум.
Краткая записка Говарда Картера из Луксора сообщала мне, что город кишит журналистами, преследующими и его, и других наших друзей, требуя интервью. «Вчера я находился в Гипостильном зале в Карнаке [236], – писал он, – и вдруг из-за колонны выскочила голова, и раздался крик: «Правда ли, мистер Картер, что миссис Эмерсон сломала два зонтика, освобождая своего мужа?» Я, конечно же, всё категорически отрицал, но будьте готовы, миссис Э., к обилию излишеств и самым жутким журналистским вымыслам. Впрочем, полагаю, что вам к этому не привыкать».
Друзья из Каира сообщали об аналогичных приводящих в бешенство нападениях и ещё более оскорбительных слухах.
Письмо секретаря сэра Ивлина Баринга – к которому сэр Ивлин добавил собственноручную заботливую (и довольно озадаченную) записку – несколько успокоило. Невозможно было найти в течение столь короткого времени всех людей из отправленного мной списка, но расследование продолжалось, и когда я изучила присланные мне заметки, то начала задаваться вопросом, не может ли моя теория оказаться ошибочной. Бывшие враги, заключённые в тюрьму, оставались в своих камерах. Несколько месяцев назад из Темзы выловили тело Ахмета-«Вши». Я не удивилась, ибо наркоманы и продавцы опиума не отличаются долгой жизнью. Итого осталось... по моему подсчёту – шесть. Не существовало никакой гарантии, что все шестеро не встретятся на нашем пути, но сокращение числа подозреваемых внушило мне нелогичное чувство ободрения. Причин откладывать неизбежное больше не оставалось. Со вздохом я вскрыла письмо Рамзеса.
«Дорогие мама и папа, я пришёл к выводу, что мои таланты лежат скорее в интеллектуальной, а не в физической сфере, по крайней мере, в настоящее время. Некоторое утешение приносит осознание того, что мои физические недостатки будут в какой-то мере исправляться с естественным течением времени – или, говоря попросту, когда я вырасту. Я не смею надеяться, что когда-либо достигну той степени силы и свирепости, которая отличает папу, однако некие свойственные мне естественные таланты могут быть усилены благодаря постоянным упражнениям и отработке конкретных навыков. Я уже начал этот режим и намерен продолжить его».
Ледяной холод сковал мои конечности. Я не могла лелеять какие-либо заблуждения относительно тех умений, которые имел в виду Рамзес. Большинство из них касалось движения острых предметов или взрывавшихся ракет. Вероятно, хорошо, что в комнате не было виски, а нога слишком сильно болела, чтобы добраться до салона. Подобно Сайрусу, я начинала понимать, как человек становится пьяницей. Я заставила себя продолжать читать, размышляя, когда Рамзес дойдёт до сути – если вообще дойдёт.
«Должен признаться, поскольку честность – это добродетель, которую мама всегда пыталась внушить мне (хотя бывают случаи, когда я подозреваю, что она приносит больше вреда, чем пользы), что я не был единственным создателем схемы, которая, я надеюсь, предложит решение наших нынешних трудностей. Вдохновение явилось из неожиданного источника. За прошедшие недели я столкнулся с несколькими неожиданными источниками, и надеюсь, что мне удалось излечиться от своих предубеждений в этом отношении, хотя, как уже было сказано, я с нетерпением жду обсуждения этого захватывающего предмета с вами в будущем.
Но позвольте мне описать события в правильном порядке, как одобрила бы мама.
Благодаря любезному ходатайству тёти Эвелины в мою защиту, я был ограничен пребыванием в комнате лишь в течение двадцати четырёх часов. Когда меня выпустили, я обнаружил, что мне абсолютно нечем себя занять. Мальчики, как вам известно, в школе. Нефрет читала «Гордость и предубеждение» [237] и была полностью поглощена историей, всегда поражавшей меня своей глупостью. Дамы, с которыми я знаком, совершенно не похожи на тех, что в книге. Малютка Амелия очень любезно предложила сыграть со мной в парчизи [238], но у меня не было настроения общаться с младенцами. (Не бойся, мама, я был исключительно вежлив. Я бы ни за что на свете не согласился ранить чувства милой крошки.)
При обычных обстоятельствах я бы направился в библиотеку, чтобы продолжить свои исследования в египетской грамматике, но мне показалось достаточно разумным некоторое время не попадаться на глаза дяде Уолтеру. Поэтому я отправился в гостиную тёти Эвелины, намереваясь снова расспросить её (самым деликатным образом, нет нужды особо об этом упоминать), почему у неё оказался при себе большой чёрный зонтик [239].
Её там не было, но Роза прибирала комнату. Я предложил ей помочь, однако она решительно отказалась. Хотя у неё не имелось никаких возражений против того, чтобы поболтать со мной.
Захватывающие события прошлой ночи, безусловно, занимали все наши мысли. Я уже рассказывал обо всём Розе, но она выразила желание снова услышать моё повествование, и я охотно пошёл ей навстречу. (Она тоже не знала, почему тётя Эвелина вооружилась зонтиком, и отказывалась размышлять об этом.) Тема, к которой она неукоснительно возвращалась – предосудительное поведение Эллис. Она не уживается с Эллис, как я уже писал вам. Эллис намного моложе Розы. А также тоньше, чем Роза, и волосы у неё ярко-жёлтого цвета. Но я не знаю, каким образом эти факты связаны с тем, что Роза не уживается с Эллис. Я просто довожу их до вашего сведения.
– Совсем не строгого поведения, – фыркнула Роза. – Я говорила мисс Эвелине, что она – из гулящих. Знаю я таких.
– Каких именно? – спросил я.
Прежде чем она смогла ответить (если предположить, что таковы были её намерения), вошла тётя Эвелина. Она пригласила меня сесть рядом с ней на диване – я был счастлив выполнить её просьбу – и достать вышивку. Это вызвало у меня странное чувство: видеть её сидящей, такой аккуратной, такой тихой, будто дама на картинке – и вспоминать свирепую деву-воительницу, бушевавшую той ночью.
– Не позволяйте мне прерывать ваш разговор, –
