Сам я поехал хоть в какое-то путешествие лишь через два или три месяца, и когда все-таки поехал, сам Ирвин уже отправился в Денвер, только через Тексас, повидать Быка и Джун, и Хака в их хижине или на битой ферме в Тексасской Старице возле Троицы или Кровоточащего Сердца, или как там оно; хлипкий хипстерский пацан, который придет день – и станет так худ, безразличен, бесстрастен, усложнен в том же конверте кожи, что затем сделал его похожим на рахитную обезьяну, мартышкаракульного щеголя, раскольника, подпольника, подземную хипстерскую звезду, баскетбольного клепателя, (он был поэтом); сам я снялся с места, по росе, в росе вещей, к вечерней звезде Запада, какую со временем и впрямь увидел после трудов многих дней и бешеной поездки по дороге в форме обвислой старой влажной кучи ввечеру, в постели дневно-синевы, сбрасывающей блескуче-тусклостями и ливнями свои мягкие бесконечнимости, или бескосущности, или бесконечия, на лысую зернь, Айовы, Кеота, Пряжки Золотого Пояса, чтоб ты помудрел, как Арийский Царь в синей пустыне; и таковы, просто такие; и в Денвере мне довелось снова увидеть Коди. У меня с ним было мало общего. Он, вскоре после того, как я продолжил путь свой на Западное Побережье, чтоб сесть на судно и встретиться с Дени Блё, и получить себе судно, в смысле, отправился стопом в Тексас, с Ирвином, к Хаббарду, после того, как Дейвис, его старый наставник, – то есть, но постойте, мне еще хотелось сослаться на этого Дейвиса, этого взрослого наставника в Денвере, как его ни назови, его что-угодно, его, но, судя по всему, я устал рассказывать снова и опять снова про историю Коди в Денвере, когда все, включая меня, ее знают, если только не припишете ей чего-нибудь странного или не станете отпускать замечания, не знаю, я иногда, Рендровар, полностью, блядь, теряюсь.
(Иными словами, я слишком уж хорошо Коди не знал, лишь как своего знакомого с Запада – ну в смысле – Мягким летним вечером, единственное, что мы с ним в Денвере делали, в такой вечер, как во сне, потому что мне за окнами ничего видно не было, мы ехали на трамвае из центра в студгородок Денверского У., беседуя о пришпоренных тачках и карликовых автогонках, и то и дело проезжая огромные Западные белые Мойкоматы машин, что клокотали и блистали, и изрыгали белизну в чернильное небо – рядышком с редкими бурыми уличными фонарями.) – в Тексас они отправились повидать Хаббарда, a Texas yon eté pour voire Hubbard, et la y’on passez une couple de[66] – в общем, я не – но опять, постой – проголодался я – поехать посмотреть, как его новая девчонка Эвелин выступает в роли инженю в «Столпе общества» Ибсена. Поразительная блондинка, о которой шушукались пожилые дамы среди публики – я сидел далеко сзади, в раскатистом зале я вел себя, как французский поэт-анархист – Коди был весь увлечен Эвелин – тогда я видел его в последний раз, пока еще полтора года не прошло – много чего случилось, но, он развелся с Джоанной в Денвере, или во Фриско, отвез ее из Фриско обратно в Денвер по жутким для разводов метелям на перевалах Доннер и Берто, женился на Эвелин во Фриско, это после стопа в Тексас с Ирвином, стоящим на коленях посреди дороги (как Рембо и его Верлен, у всякой розы свое лето, Жюльен и его Дейв, у меня был мой Себастьян; Верлена Жюльена зарезали, моего Верлена убили в битве войны, а вот у Коди Верлен Ирвин – или был —). Когда я вернулся из Калифорнии в октябре 1947-го, и после исключительно лишь странных ночей, когда с Дени Блё крал бакалею в кафетериях по Каньонам, это совершенно отдельная и другая история, и после того, как собирал хлопок в Долине Сан-Хоакин с прекрасной мексиканской девушкой, то же самое, Коди только что покинул мой дом после пересечки со мной из Тексаса и затем пересекся со мной на карте страны, в Индиэне, по-моему, направленьем к своим большим Иерихонам Золотых Ворот в Окончательной Земле Америки, Калифорнии – поэтому я не виделся с ним до 1948-го. В каковое время я был в Северной Кэролайне, навещал родню и бум, однажды в декабре по песчаной дороге перед домом подтянулся заляпанный грязью «хадсон», и наружу выскочил трагический грубо-тесаный Коди в футболке по кусачему-то рождественскому морозцу и постучал в дверь, и это после того, как я лишь смутно упомянул, в письме, где я буду в районе Рождества. Он чего сделал, лишь год как женатый и свежеиспеченный отец, работая на железной дороге, карманы деньгами набиты, или нет, не так, карманы пусты, а деньги в банке, он увидел новый «хадсон» 1949 года в витрине на Ларкине и бам, купил его. В рассрочку и с первыми взносами. С ним был Дылда Бакл, его длинный высокий дружбан по бильярдным дням в Денвере; они решили дунуть через всю страну, сорваться с места, как современные индейцы это делают в рыдванах из Эль-Пасо, скажем, аж до самой Монтаны, блажь взяла: но из-за денег Коди убедил Дылду жениться на Хелен, которая стала Хелен Бакл, денег на поездку, бросив ее в Тусоне, когда она либо не раскошелилась, либо слишком много истратила на мотели, хватило б, чтоб кого-нибудь стошнило; в Л.-А. – они нацелили «хадсон» на юг к бесснежной южной дороге на Нью-Йорк – они подбирали пассажиров из бюро путешествий за плату, а потом их разводили, особенно моряка, на еду. Напружив шею, взрываясь, Коди гнал машину через Лас-Крусес, Нью-Мексико, когда виденье его странствия просквозило и взорвалось: Джоанна! – он рванул машину с курса долой и на север в Денвер; подобрал там Джоанну после жутких душераздирающих сцен и слез, и хуесосства в гостиничных номерах; и прочь, они втроем, на восток летя в снег, через Кэнзас, где он съехал с дороги, и Мизури, откуда родня его родом и до сих пор там в том снегу, цедя свои мысли и щелкая подтяжками в серой пустоте моросливого дня, через реку и в Теннесси и за Великие Дымные, тяги рвались, швыряя их с обледенелых ободьев; и к Скалистой Горе, где я невинно проводил созерцательное Рождество в лоне своей семьи. Вот тогда-то мы проехали те две поездки в Нью-Йорк – помочь родне вещи перевезти; и затем настал Новый Год, вечеринки – друзья – но это были мои первые пристальные взгляды на Коди (и, конечно, я отправился со всей бандой обратно на Побережье, мы проехали голые через добрую часть штата Тексас, Коди, Джоанна и я после того, как оставили Бакла в Нью-Орлинзе с Быком Хаббардом и Джун, в старом болотном особняке в Алжире, куда Хелен приехала залечь или, то есть, царить в ожидании Дылды на Кодином обратном южном заезде во Фриско) – (и я считал, Коди был, и до сих пор остается, одним из самых замечательных людей, кого я когда-либо видел). У него возбужденья, что так дики и всеобъемлющи – но погодите секундочку, там Джо —
Что-то все равно было неистовое в воздухе на Рождество 1948-го – у меня была «Охота», Декстер Гордон и Уорделл Грей срезали друг друга тенорами, у меня были четыре из их сторон, что в беленьком домике в деревне им дули хорошо и громко, когда Коди подъехал с Джоанной и Дылдой, как мертвые, когда внутрь заглядывал через окна, жертвы Кодиной неистовой трагической судьбы, он всегда разрывался, лишь бы дунуть. Коди был скалист и странен: «Эй, чувак», приветствовали мы; нервный, потирая живот, он тут же запустил мою пластинку, только громче, нежели я когда-либо осмеливался из-за того, что моя сестра неверно понимала боп, снаружи чужак по всем своим целям и намереньям из Калифорнии с трупами в машине, в одной лишь футболке, клонясь и дуя перед фонографом, как добрые старомодные стародавние джазовые трясуны, что в натуре, бывало, терялись без стыда и зазрения совести в джазовых залах; а Коди хотел себе джаза мощного, простого, вроде раннего свинга Коулмена Хокинза и Чу Берри; мои мать, сестра, прочие, великие войска хмурой родни Юга с великими лицами генералов Гражданской войны и пограничных (матриархов) – Ох черт бы драл – (совершая ошибку в следовании сбежавшей нити сюжета, уже написанной) – наблюдая за ним, на самом деле, в изумленьи, а позднее остальные двое, когда проснулись все прыщавые и серые, и вели себя невозмутимо.
В машине я увидел, что Коди совершенно завладел душами Дылды и Джоанны, и так оно было тысячи миль; «Так, дорогуши, мы все сидим на переднем сиденье, Джоанна, пизденка медовая, у меня на коленке, кореш Джек дальше, большой теплый Дылда у дверцы, посредством коей ему выпадает пользоваться, черт, эт нормалек, фух, индеец, ух ты, навахо, одеяло, вжик», пульнув машиной по дороге, покуда, после нескольких часов, достаточных для того, чтоб пала малая тьма, а рождественские огни зажглись, и еда, мы рвали на север вчетвером, абсолютно совершенный водитель, бах, трах, маниакально возбужденный во всякий миг, а иногда вопящий так, как Эд Уинн смеется, мы оказались в Уошингтоне и дальше в Балтимор, Филли, где мы мыли посуду – но никогда, учтите, я в смысле, Нью-Йорк, давно прошедшие возбужденья на заснеженной дороге и по причинам, давно уж позабытым. Именно потому я по этим историческим вопросам несусь галопом – Коди с тех пор прошел маршем дальше, хоть до сих пор я вижу, как он носится головотяпом, скользит «Брюзгою» Марксом в небесах – Довольно сказать, в Калифорнии, после того, как Джоанна поимела – он бросил меня с нею без гроша, то есть попросту уехал с перекрестка О'Фаррелла и Гранта, сказав, что вернется, и пяти минут не прошло после того, как машина наконец остановилась во Фриско из преисподней, и укатил на восток, наши пожитки на тротуаре, ее туфля на высоком каблуке торчит из моего свитера, его взрыв завершился – но на самом деле нет, несколько ночей спустя – фактически, когда я уехал, он планировал кражу со взломом с Джоанной – но не в самом деле – у нее был сладкий папуля, а у того фатера, они стояли на тротуаре – разговаривая об этом, в улете – там были памятные джазовые ночи – Дылда Гайяр, который так завис лишь на балдеже и дует отпадный груз, Коди сказал: «Он знает время» – Затем я вернулся через всю страну, один, обратно в солдатскую школу в Нью-Йорке, автобусом, через Бьютт, снега, ночь Биттеррута, завывающие метели в Северной Дакоте, Миннеаполисе, Чи, крал яблоки в Пеннсильванских бакалеях, вновь прибывши в Нью-Йорк как раз в аккурат проводить Эда Грея, Дейва Шёрмена и Биффа Бьюферда на «Королеве Марии» в Париж, и Францию, везет же сволочам – но события и впрямь затягиваются – но время прошло – не стану даже еще раз упоминать про время – и наконец весной 1949-го я выехал сам, один, во Фриско, увидеть Коди, и он вернулся со мной в Нью-Йорк в какой-то момент в Небраске на скорости сто десять миль в час. Но все это – Божже – там были пушки с Джоанной, направленья в висок – «всю ту зиму у меня было дуло у виска, да-с, сударь!» – (сквозь ее почтовую щель он мог видеть, как ей ввинчивают моряки) – дальнейшие ссоры, уговоры, переговоры, рождались малявки, Коди при этом, скажем, вызывала посреди ночи железная дорога, и он отваливал в тумане в своих «ливайсах» с фонарем тормозного кондуктора, ключами, курткой, с непокрытой головой и старательный, и дикий в галогенных лампах рельсовой ночи, (покуда потом в серьезности своей зрелости не стал уже носить синих кондукторских мундиров как пассажирский тормозной кондуктор и выглядел великолепно). Из Нью-Йорка в Калифорнию нас с Коди в машине останавливали дважды, поездка 1948-го (песня «Медленной лодкой в Китай» была популярна, так на самом деле звали наш «хадсон»), снова в 1949-м, трижды, полиция, подозревавшая наш внешний вид, однажды на лужайке в Детройте, в районе моей бывшей жены; однажды на улице, обшмонали; на дороге в Айове снова – но поздней, все это. Судьбы наши были весьма смешанны и межпутанны, дико!
