Получили ли Вы Каннегисера? Меня очень позабавила сегодняшняя заметка о книге в «Возрождении», в хронике Ход<асеви>ча, — с разделением на «статьи» и «заметки». Ну, моя — коротенькая, пусть. Но отчего у Иванова «заметка»? Все это очень миргородское, совсем Ив<ан> Ив<анович> и Ив<ан> Никиф<орович>[340]. — Читали ли Вы «Евразию»[341]? Адрес Одоевцевой — 13, rue Franclin, (XVI). Напишите ей — она будет довольна. Ее роман имеет успех и «прессу»[342]. Жорж Ив<анов> пробовал устроить стихи Поплавского в «С<овременные> Записки», но, кажется, тщетно[343].
Надеюсь, что Вы, наконец, приедете в Париж. Все сроки прошли, и молодежь томится без воскресных чаев! Целую Ваши руки.
Преданный Вам Г. Адамович
5, rue de l'Avre (Paris XV) — это адрес случайный, отельный. Я там не останусь. Но дней 10 еще пробуду. Можно на «Посл<едние> Новости» — или Кантора (23, Eugene Beanuel. XVI).
<Декабрь 1928?>
Дорогая Зинаида Николаевна
Наслышавшись об успехе Зеленой Лампы, хочу Вас поздравить. Я не ожидал, что inauguration[344] будет такая блестящая, и даже побаивался, что публика еще не «раскачалась»… Что же зал? Останемся в золоте и бархате Плейель[345] или демократизируемся?
Я приеду 20-22-го. Не устраивайте, пожалуйста, до этого собраний, ни о царе, ни о любви[346]. Как Вам нравятся сербы и как же с «религиозным оправданием парламентаризма»?
Целую почтительно и дружески Ваши руки.
Г. Адамович
<Адрес в Ницце>
18.11.1929
Дорогая Зинаида Николаевна
Ваше письмо меня повергло в отчаяние! Я никак не ожидал, что Вы оставите спаржу без поддержки и покровительства. Имя Ваше я в списке участников поставил. Если Вы ни за что не хотите или не можете, сообщите мне — пока еще не поздно! Дело в том, что кроме Вас в списке Алданов — он, конечно, «уклонится». Если уклонитесь и Вы — получится свадьба без генералов и вообще плохая[347].
Холода кончились, еврея с Розановым можно отложить, — и я не понимаю, в чем дело[348]. Если Вы хотите «поговорить», я приеду к Вам, когда надо. Пожалуйста, cher maitre et chere madame[349], не отказывайтесь!
Для Лампы я, кажется, уже годен, т<ак> к<ак> болеть больше не намерен и сегодня мне лучше. Я к Вам сегодня не пришел, п<отому> что знаю, как Вы боитесь заразы. Но, кажется, заразы больше нет.
Поэтому пусть Вл<адимир> Ан<аньевич> берет зал на любое число[350].
Я сейчас сочиняю статью о Пушкине для «Посл<едних> новостей»[351]. Если они мне не выбросят дерзости по адресу пушкинистов, надежда на мир с Ходасевичем откладывается еще на десять лет. Я о нем совсем не думал, пока писал, т. е. лично. «Спор принципиальный», но он, конечно, решит, что это шпильки и коварство.
Адрес мой все еще тот же, т<ак> к<ак> комнаты я другой не нашел. Целую руки.
Преданный Вам Г.Адамович
<4 марта 1929? Бумага кафе «La Coupole»>
Дорогая Зинаида Николаевна
Я думал вчера, что Вы пойдете в кафэ, и как-то с Вами не простился. Простите, что я Вас напрасно оклеветал: никаких «шпилек» в Вашей речи не было — я просто не понял, а когда прочел — увидел правду.
Но вообще у меня от вчерашнего вечера «осадок» и сомнения, скорей неприятные. Не думайте, что это самолюбие или ощущение полупровала. Но было много народа, и Спаржа рассказывает, что некоторые просили уступить им вход: «Очень хочется послушать»: значит, хотели «хлеба», ну а получили камешек, в теме, в расплывчатости ее — и, пожалуй, в том, что не надо людям говорить о смерти, ни в каких видах и разновидностях ее. А вчера была la soiree de la mort[352]. Лично мне, к полному стыду, это бальзам и «райские звуки». Но общественно возмутительно, и на юбилее Павла Николаевича было лучше[353].
Передайте, пожалуйста, мой поклон Дмитрию Сергеевичу. Его речь для меня обворожительна по самому звуку настолько, что я не знаю, как открыть рот после, — правда!
Целую Ваши руки.
Ваш Г.Адамович
<Штемпель:?. III.<19>29>
Дорогая Зинаида Николаевна Я говорил с Вишняком. Он очень приветствует тему, вообще полон рвения за интеллигенцию[354], но лично уклоняется. Занят, и вообще «тысяча причин». Разговор был при Алданове. Оба советуют Талина, признавая, однако, что Кулишер[355] ученее. Умнее — не находят, и выходит, что Талин для этой темы «tout qualifie»[356]. Кроме того говорят, что с Кулишером не выйдет: он опоздает на два часа или вызовет оппонента на дуэль, т<ак> к<ак> полусумасшедший. С Талиным я не говорил — не знаю, как Вы этот план примете. Оппонентом анти-демократом В<ишняк> советует Флоровского, хотя это и не блестяще[357]. Лучше — Федотова (Булгакова) с Монпарнасса[358].
Но, по-моему, надо все-таки ближайшую лампу пустить с Оцупом или вообще в этом роде что-нибудь[359]. Демократию надо бы подготовить получше, кроме того, ожидается скоро Степпун. Все-таки это звезда, и для интеллигенции восходящая.
Поэтому я советую завтра уговаривать кого-нибудь из местных, своих звезд — на какую-нибудь невинную тему. Дефицита не будет, т<ак> к<ак> идут теперь на все и всюду.
Целую руки.
Ваш Г. Адамович
P.S. Конфиденциально: Я вчера провел вечер с Гершенкройном[360]. Он долго, путано и не без умиления объяснял мне, как он Вас любит и как ему хотелось бы, чтобы Вы это знали. Исполняю поручение.
Г.А.
<Конец апреля — начало мая 1929>[361]
Дорогая Зинаида Николаевна
Пробыл 8 дней в Ницце — и еще собираюсь пробыть столько же. Довольно приятно в смысле тишины и мира. Что у Вас и как Ваше здоровье? Впрочем, на ответ не надеюсь, т<ак> к<ак> едва ли Вы соберетесь написать сразу, — а не сразу будет поздно.
Как «Пиры» предстоящие и когда они состоятся? Повторяю, что удобнее всего 13 или 14-го мая, — чтоб в воскресение, 12-го, можно было У Вас еще поговорить. 16-го, в четверг, я занят, Надеюсь, В<ладимир>А<наньевич> еще не взял зал, а если взял, то не на этот день[362].
Я на досуге размышляю о Содоме и читаю Платона, у которого, впрочем, по этой части мало (у меня нет «Пира»)[363]. Меня к нему тянет, но я не всегда его понимаю, и если бы это не было так знаменито я кое-где остался бы «при особом мнении». Есть места, впрочем, архиудивительные — в «Федоне». Читали ли Вы? Если да и помните: не кажется ли Вам, что то, что говорит Кебет, есть «судьба Блока», — как будто совсем о нем. Еще читаю довольно замечательную рукопись некоего парижского «безумца», которую Вам привезу, и думаю, что Вам она будет интересна. По-моему, некоторые страницы в ней стоят половины Андрея Белого[364]. А вообще — цветут розы и небеса сияют, но в меру. Поеду на Пасху в Grasse[365].
Целую Ваши руки и приношу поздравления к празднику.
Ваш Г. Адамович
<После 19 мая 1929>
Дорогая Зинаида Николаевна
Это мелочь, но я не хочу, чтобы Вы думали, что я страдаю чрезмерной забывчивостью. Я написал в «П<оследних> Н<овостях>» о Блоке:
«…воспоминаний, порою замечательных, как воспоминания З.Н.Гиппиус или Андр. Белого…»[366]
Но Милюкова нет. А без него кто-то Вашего имени убоялся. Оно, вероятно, «выпало в наборе». Меня это крайне разозлило.
Я пойду «объясняться» — не знаю только, кто это проявил такое усердие. Все это entre nous, надеюсь.
Ваш Г. Адамович
Дорогая Зинаида Николаевна
Благодарю Вас за письмо[367]. Я скоро собираюсь в Ваши «паражи»[368] — но не знаю точно, когда: новостей общественных — нет, а личные перестают быть новостями, ибо регулярно повторяются. Как Ваше здоровье[369]? Неужели солнце не помогает? Не напрасно ли Вы от него предполагаете спасаться в Thorenc?
Вышли «Записки» — для меня сугубо-дружественные, так что придется мне извлечь из памяти самые восторженные эпитеты[370]. Насчет одного друга я не сомневаюсь, хотя и одобряю с оговорками про себя. Насчет другого тоже не сомневаюсь, — но в обратном смысле. Вы спрашиваете о диспуте «Религия и культура»[371]. О том, что я говорил, — писать не могу, не по избытку скромности, а потому что трудно. Простите, что не исполняю Ваше желание. Но вот что: я влюбился в Федотова. Это грустное, кроткое и вдохновенное существо, не столь даже умное, сколько с «музыкой» — которой так мало в наших современниках. Я был очарован[372]. Если Вы не захотите его на будущий год в «Лампу» — то je perds mon latin[373]. Неужели Вы с ним в ссоре? Кажется, мне что-то В<ладимир> А<наньевич> рассказывал про это, или я ошибаюсь? Говорил еще Поплавский — хорошо, и Ильин — ужасно, т. е. глупо и сияя от собственного глубокомыслия. Это было окончательное закрытие сезона.
Статью Философова о Степуне я не видел, — но слышу уже не раз, что она блестяща[374]. Сохраните ее для меня, пожалуйста. Я вообще поклонник Философова (был, — т<ак> к<ак> теперь не читаю) — это наименее разделенная любовь в моей жизни! Говорят, он теперь обижает Даманскую вместо меня[375]. Все это радотаж — не будьте в претензии.
