Вирджиния Вулф - Ночь и день

Кэтрин была приятно оживлена открывшимися перед ней новыми возможностями. С некоторыми из присутствующих она была шапочно знакома, и в любой момент кто-нибудь из них мог встать с пола, подойти и заговорить с ней; с другой стороны, она могла сама выбрать собеседника или же вклиниться в рассуждения Родни, за которыми следила вполуха. Было немного неловко оттого, что Мэри сидит так близко, но в то же время обе они женщины, а значит, не обязаны поддерживать беседу. Однако Мэри, видевшей в Кэтрин «личность», так хотелось поговорить с ней, что через несколько минут она не удержалась.

– Как стадо овец, правда? – заметила она, имея в виду шум, который создавали все эти лежащие и сидящие людские тела.

Кэтрин с улыбкой обернулась к ней:

– Интересно, из-за чего все так расшумелись? – спросила она.

– Из-за елизаветинцев, полагаю.

– Нет, не думаю, что это имеет отношение к елизаветинцам. Вот! Слышите? Они упоминают какой-то «билль о страховании» [17] .

– Удивительно, почему мужчины всегда говорят о политике? – задумчиво произнесла Мэри. – Хотя, будь у нас право голоса, наверное, мы бы тоже о ней говорили.

– Непременно. А вы занимаетесь тем, что помогаете нам получить это право, не так ли?

– Да, – ответила Мэри серьезно. – С десяти до шести каждый Божий день только этим и занимаюсь.

Кэтрин посмотрела на Ральфа Денема, который теперь вместе с Родни продирался сквозь метафизику метафоры, и вспомнила их воскресный разговор. Ей показалось, что этот молодой человек имеет какое-то отношение к Мэри.

– Наверно, вы из тех, кто считает, что мы все должны иметь профессию, – начала она издалека, словно нащупывая путь среди фантомов неведомого мира.

– Вовсе нет, – отмахнулась Мэри.

– Ну а я бы хотела, – продолжала Кэтрин и тихо вздохнула. – Тогда в любой момент можно сказать, что ты что-то делаешь, иначе среди такого сборища чувствуешь себя не в своей тарелке.

– Почему именно среди сборища? – спросила Мэри, посерьезнев, и подвинулась чуть ближе к Кэтрин.

– Разве вы не видите, как много у них тем для разговоров! Им интересно все. А я хотела бы их сразить… То есть, – поправилась она, – я хотела бы показать, на что способна, а это трудно, если не имеешь профессии.

Мэри улыбнулась, подумав, что вообще-то сразить человека наповал для мисс Хилбери не составит большого труда. Они были едва знакомы, и то, что Кэтрин так доверительно рассказывает о себе, казалось знаменательным. Обе притихли, словно обдумывая, стоит ли продолжать. Прощупывали почву.

– Я мечтаю попирать их распростертые тела! – с вызовом заявила Кэтрин минуту спустя и прыснула, как будто ее рассмешил ход мысли, приведшей к такому заключению.

– Вовсе не обязательно попирать тела лишь потому, что работаешь в конторе, – заметила Мэри.

– Ну да, – ответила Кэтрин.

Разговор пресекся, и Мэри заметила, что Кэтрин с унылым видом смотрит куда-то вдаль, поджав губы, – желание поговорить о себе или завязать дружбу, вероятно, прошло. Мэри поразила эта ее особенность быстро отгораживаться и замыкаться в себе. Такая черта свидетельствовала об одиночестве и эгоцентризме. Кэтрин по-прежнему молчала, и Мэри забеспокоилась.

– Да, они как овцы, – повторила она шутливым тоном.

– И притом очень умные, – добавила Кэтрин. – По крайней мере, думаю, все они читают Уэбстера.

– Уж не считаете ли вы это признаком большого ума? Я вот читала Уэбстера, и Бена Джонсона [18] читала, но не думаю, что поумнела – во всяком случае, не сильно.

– По-моему, вы очень умная, – заметила Кэтрин.

– Почему? Потому что заправляю делами в конторе?

– Я не об этом. Я представила, как вы живете одна в этой комнате и устраиваете вечера…

Мэри на секунду задумалась.

– На самом деле, мне кажется, нужно быть сильной, чтобы пойти наперекор семье. Я вот сумела. Я не хотела жить дома и сказала об этом отцу. Он не одобрил, конечно… Но в конце концов, у меня есть сестра, а у вас нет, так ведь?

– Да, у меня нет сестер.

– Вы пишете биографию своего деда? – не отступала Мэри.

Кэтрин этот вопрос, похоже, не понравился, и она ответила кратко, как отрезала:

– Да, я помогаю маме.

По тону, каким были произнесены эти слова, Мэри поняла, что ее поставили на место, словно никакого чувства взаимной симпатии между ними и не возникало. Кэтрин, казалось, умеет странным образом приближать и отталкивать, вызывая диаметрально противоположные чувства, с ней не расслабишься. Подумав немного, Мэри нашла этому одно объяснение: эгоизм.

«Эгоистка», – сказала она мысленно и решила, что прибережет это слово для Ральфа до того дня, когда – а это наверняка случится – речь у них снова зайдет о мисс Хилбери.

– Боже мой, какой беспорядок тут будет завтра утром! – воскликнула Кэтрин. – Надеюсь, вам не придется спать в этой комнате, мисс Датчет?

Мэри рассмеялась.

– Почему вы смеетесь? – спросила Кэтрин.

– Не скажу.

– Дайте угадаю. Вы смеялись, оттого что подумали, будто я просто решила сменить тему?

– Нет.

– Потому что подумали… – Она умолкла.

– Если желаете знать, меня рассмешило то, как вы произнесли «мисс Датчет».

– Ну тогда Мэри. Мэри, Мэри, Мэри.

С этими словами Кэтрин отодвинула занавеску, возможно, чтобы не видно было, как просияло ее лицо от этой внезапно обретенной близости.

– Мэри Датчет, – сказала Мэри. – Боюсь, не так звучно, как Кэтрин Хилбери.

Обе повернулись и стали смотреть в окно, сначала на серебряную луну, недвижно застывшую среди серебристо-синих бегущих облаков, потом вниз на лондонские крыши, утыканные трубами дымоходов, затем – на пустынную, залитую лунным светом мостовую, на которой был четко виден каждый булыжник. Потом Мэри заметила, как Кэтрин снова задумчиво смотрит на луну, словно сравнивает ее с другими светилами, виденными раньше в другие ночи. Кто-то в комнате у них за спиной сказал в шутку: «астрономы», испортив все удовольствие, и обе отвернулись от окна.

Ральф ждал этого момента и спросил:

– Кстати, мисс Хилбери, вы не забыли остеклить портрет? – По всему было видно, что он долго обдумывал этот вопрос.

«Вот идиот!» – Мэри чуть не произнесла это вслух, почувствовав, что Ральф сморозил глупость. Так после трех уроков латинской грамматики хочется поправить школьного товарища, который еще не выучил аблятив слова «mensa» [19] .

– Портрет? Какой портрет? – переспросила Кэтрин. – Ах, тот, дома, – вы имеете в виду воскресный вечер. Это когда у нас был мистер Фортескью? Да, теперь припоминаю.

Какое-то время все трое стояли в неловком молчании, затем Мэри пошла посмотреть, как наливают кофе из кувшина: даже будучи образованной девушкой, она не могла не заботиться о целости фамильного фарфора.

Ральф никак не мог придумать, что еще сказать. Но несмотря на внешнюю растерянность, в глубине души всеми силами желал лишь одного: заставить мисс Хилбери повиноваться. Он хотел, чтобы она оставалась здесь до тех пор, пока он не завоюет ее внимание, хотя как это сделать, оставалось пока неясно. Подобные вещи нередко ощущаются и без слов, и Кэтрин поняла, что этот молодой человек чего-то ждет от нее. Она попыталась восстановить в памяти свое первое впечатление от знакомства с ним: вспомнила, как показывала ему семейные реликвии. И с каким настроем он уходил от них в тот воскресный вечер. Похоже, он осуждал ее. И совершенно естественно было предположить, что, вероятно, у него остался неприятный осадок и он до сих пор находится под впечатлением от того разговора. Так она размышляла, даже не порываясь уйти, – стояла, глядя на стену и едва удерживаясь, чтобы не рассмеяться.

– Полагаю, вы знаете названия звезд? – спросил Денем так, словно это предполагаемое знание было ее серьезным проступком.

Она постаралась ответить спокойно:

– Я сумею отыскать Полярную звезду, если заблужусь.

– Вряд ли это часто с вами происходит.

– Конечно. Со мной никогда ничего интересного не происходит.

– Похоже, у вас вошло в привычку всему перечить, мисс Хилбери, – не выдержал он. – Полагаю, это одно из свойств вашего класса. Вы никогда не говорите серьезно с теми, кто ниже вас.

То ли из-за того, что сегодня они встретились на нейтральной территории, то ли из-за того, что на Денеме был не строгий фрак, а поношенное серое пальто, придававшее ему легкомысленный вид, только Кэтрин почему-то не хотелось быть с ним высокомерной.

– В каком смысле ниже? – спросила она и внимательно посмотрела на него, словно ей и впрямь было интересно, что он ответит.

Его это порадовало. Впервые он почувствовал себя на равных с женщиной, уважение которой пытался заслужить, хотя не мог бы объяснить, почему ее мнение о нем так много для него значит. Вероятно, он просто ждал от нее слова или жеста, о котором можно будет дома поразмышлять, вспоминая. Но он избрал неверную тактику.

– Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду, – произнесла Кэтрин. Тут ей пришлось прерваться и ответить молодому человеку, который спросил, не желает ли она купить у них билет в оперу со скидкой.