разделочном цехе крупного гастронома, отец ни разу не воспользовался этим
и не принес домой ни килограмма мяса, купленного по сниженной цене,
установленной для сотрудников магазина. Не потому что был честен, а
потому что во всем искал (и успешно находил) свою мелкую, пьяную выгоду.
Мясо он, конечно, покупал, но относил его отнюдь не в семью, а к знакомым, которым и продавал его по цене, чуть ниже магазинной, но гораздо выше той, 51
которую уплатил сам. Покупали у него охотно, а вырученные деньги он
аккуратно складывал на сберкнижку, так что проблем с выпивкой не
испытывал никогда.
Развалившись после работы на стуле у кухонного стола, он шумел,
приказывал жене накрывать стол, стучал по столешнице, если не видел
бутылки, и дико орал:
- Я тебе матку повыворачиваю, гнида! Ставь пузырь, кому велено!
Безропотная и забитая мать неслышно выскальзывала в дверь, а
удовлетворенный таким послушанием отец входил в спальню, где дочь
готовила уроки.
- Ну что, Зинка, повышаешь успеваемость? – говорил он уже спокойнее,
снисходительно поглаживая дочь по голове и опускаясь на крышку сундука
возле письменного стола.
- Повышаю, папа, - отвечала Зина робко, не потому что боялась отца (она
знала, что он никогда не ударит ее), а потому что с малых лет поняла: гневить
дураков – себе в ущерб. Скудоумие отца сквозило во всех его словах, жестах
и поступках, и девочка знала: скажи она что-нибудь поперек, гнев родителя
непременно перекинется на мать. А мать она любила и очень жалела ее.
Смолов какую-нибудь бредятину над тетрадками и учебниками дочери и в
конец отравив ее перегаром, отец возвращался на кухню, где вернувшаяся
мать уже выставляла на стол запотевшую, как он любил, бутылку
«Столичной». Отец смягчался и называл жену Клавдюшей, говорил, что
только она одна его понимает, что она одна его ценит.
А затем наступал самый настоящий кошмар. Скандал утихал, но на смену
ему являлся содом. Отец пил не спеша и после каждой стопки выкуривал
папиросу «Беломор», заполняя тесненькую кухоньку невыносимым удушьем.
Окончательно потеряв координацию движений после половины выпитого, он
52
задевал руками тарелки, и на пол летели остатки борща, соусная подливка к
котлетам, разбитая посуда. Если отца понуждала малая нужда, он не спешил
во двор, в старый покосившийся холодный туалет, а опрастывался тут же, в
углу кухни.
- Заработал я, кажись, конфортальность каку никаку, - ворчал он, кряхтя и
фыркая, неуверенными пальцами пытаясь застегнуть ширинку.
Мать не кидалась убирать за ним, по опыту зная, что это не прекратится до
тех пор, пока ее суженый окончательно не отключится прямо за столом. Тогда
она негромко звала Зину, и они с дочерью тащили обеспамятевшего отца в
спальню, клали на кровать, мать кое-как раздевала его и укутывала теплым
одеялом по самый подбородок. Но это помогало мало, и к утру, когда пары
алкоголя испарялись, отцу всегда становилось зябко и он начинал ворочаться, обдавая жену зловонием и вонючим потом.
Поздние вечера мать и дочь коротали вдвоем, на кухне, чтобы не тревожить
сон отца. Не потому что жалели его, а потому, чтобы хоть бы ночь провести в
тишине и покое. Мать тихо всхлипывала и вязала очередные носки
кормильцу, а Зина не знала, чем утешить ее. Казалось, она отдала бы тогда
все на свете, чтобы ее мать по-человечески отдыхала, могла сходить на
концерт или в театр. Но денег катастрофически не хватало, и мать даже в
кинотеатре никогда не была, весь свой век проработав упаковщицей на
сельской птицефабрике.
Поздними вечерами мать рассказывала дочери, что отец, сколько она его
знает, всегда был таким. Она была убеждена, что ее супруг, несомненно,
ничуть не виноват в своем пьянстве, поскольку его отец и дед были
пропойцами не в пример ему. Зина не понимала, как можно было быть
большими пьяницами, чем ее отец, но матери не возражала.
53
Правда, однажды девушка (она тогда училась в десятом классе) не
удержалась и поинтересовалась, зачем же мать в таком случае вышла за него
замуж.
- Зачем вышла? – мать подняла на дочь тяжелые, заплаканные глаза, с минуту
посмотрела на нее, затем отвела взгляд в сторону и задумчиво переспросила
еще раз: - Зачем вышла, спрашиваешь? Кто ж теперь знает, дура, видать,
была, замуж хотела. Да и он был не такой, целовал горячо и крепко, защищал
когда надо. В селе никто про меня ничего озорного сказать не смел, всякий
знал, что у Кольки кулаки кованые. Один нарвался такой. Отказалась я с ним
танцевать в клубе, так он возьми и обзови меня. Колька мой услышал,
подскочил к обидчику, схватил его за грудки и давай мутузить. У него
привычка была – бить не костяшками кулака, а плашмя, пальцами. Говорил, что если ударит костяшками, может убить. Так забил тогда беднягу, что
только дружинники их расцепили. Про суды тогда никто и не думал, это
теперь, чуть что, - заявление подают. Сам потом повинился, навестил
больного (тот неделю с сотрясением лежал), захватил с собой бутылку. Вроде
ничего, помирились.
- А когда вы познакомились, он уже крепко пил? – пытала дочь.
- Да что ты, нет, конечно, - отмахивалась мать. – По чуть-чуть позволял.
Правда, каждый день. С работы всегда возвращался трезвый. Он с самого
начала работал в этом магазине, ездил в Москву на автобусе, а пьяным
попробуй-ка доберись. Тогда еще с пьянками боролись, да и с работы могли
попросить. Остерегался. Ну так вот, вернется, тогда уж и отрывается. Очень
любил красное вино – портвейн, вермут. И особенным шиком почитал,
знаешь, на людях, при всех, сорвать пробку-«бескозырку» зубами и вылить
всю бутылку в горло сразу, в один заход. Потом только крякнет, вытрет рот - и
как ни в чем не бывало. На танцы придем, достанет из кармана вторую и
оприходует прямо на пороге зала. Потом уже мог два, три часа
54
вытанцовывать, но головы никогда не терял, на ногах твердо держался. Зато с
возрастом стал таким же, как его отец и дед – таким вот, понимаешь? - и мать
кивала головой на спальню, откуда несся густой храп мужа.- Может, и
поспешила я тогда, по молодости, все думала, не выйду сейчас – потеряю
своего Коленьку. Очень уж любила его. Только позже мне подружка одна
попеняла на мою поспешность. «Куда летишь? – говорит. – Не терпится
трусы грязные стирать? Или боишься без мужика остаться? Запомни, дуреха: никакой хрен на этом свете не последний. (Прости меня, дочка.) Поняла или
трудно доходит?» Я, может, и поняла ее, да уж поздно было: забеременела я
тобой. Что ж, дитя без отца растить?..
Несмотря на такой веский довод, Зинаида отказывалась понимать ее. Уж
лучше одной остаться, считала она, с ребенком на руках, чем мыкаться вот
так всю жизнь.
- Э-э-эх, - вздыхала мать. – Это вы, нынешние, так теперь думаете. А в наше
время супружеством дорожили, мужа ценили…
Зина уставала спорить, молча вставала, уходила в спальню и ложилась в свою
постель. Включала слабый ночничок над самым изголовьем и долго, пока,
переделав на кухне все дела, не укладывалась мать, читала. В ту пору она
очень увлекалась Львом Толстым и, читая его книги, все пыталась
представить себе Андрея Болконского или Анну Каренину пьяными и никак
не могла представить. Пьер Безухов, правда, по тексту романа, выпить любил, но как все-таки интеллигентно это у него выходило и куда уж его пьянству до
пьянства ее родителя, неизвестно за какие грехи данного ей в этой жизни!
Зина тяжко вздыхала, откладывала книгу, гасила свет и с грустными мыслями
засыпала. Рядом, на тесной полутораспальной кровати, еще долго не спала
мать и без умолку храпел мало-помалу трезвевший отец. А на следующий
день все повторялось один к одному, как в старой, приснопамятной сказке о
белой домашней скотинке.
55
Как-то раз отец проснулся среди ночи и начал вытворять что-то вовсе
невообразимое. От привидевшегося во хмелю он вскочил на кровати, пулей
вылетел из-под одеяла на пол и дико озирался по сторонам, размахивая
огромными ручищами, словно защищался от кого-то. Мать испуганно
вскрикнула: «Коля, Коля, что с тобой», - но безумный супруг не слышал ее и
рычал с пеной у рта:
- Сволочи!.. И среди ночи покою нет!.. Зарублю-ю-ю!.. – взвизгнул он и
кинулся на кухню, а оттуда в сени. Мать поспешила за ним (не выкинул бы
чего!) и только успела заметить спину разъяренного супруга, выбегавшего во
двор в одних трусах и с топором в руке.
- Боже мой, не попусти смертоубийства! – тихонько рыдала она, стоя у
калитки и глядя на огромную фигуру мужа, метавшегося по темной улице в
поисках неведомого ей обидчика.
- Мама, на кого это он взбеленился? – спросила дочь, следом за ней выбежав
