Спрен наклонилась, разглядывая его руку с разных сторон, будто ребенок в поисках спрятанного леденца.
— Что это такое? — Ее голос был тихим, как шепот. — Ты можешь мне показать. Я никому не расскажу. Это сокровище? Ты отрезал кусочек от покрывала ночи и спрятал его? Это сердце жука — маленькое, но сильное?
Он ничего не сказал, и спрен ветра надула губы. Взмыла в воздух, хоть у нее не было крыльев, и, зависнув перед его лицом, уставилась прямо в глаза:
— Каладин, почему ты делаешь вид, будто меня нет?
Он обомлел:
— Что ты сказала?
Спрен лукаво улыбнулась и отпрыгнула, превратившись в длинную синевато-белую светящуюся ленту. Заметалась меж прутьев, кружась в воздухе, будто кусочек ткани, пойманный ветром, а потом шмыгнула под фургон.
— Забери тебя буря! — воскликнул Каладин, вскакивая. — Дух! Что ты сказала? Повтори!
Спрены не называют людей по именам. И вообще неразумны. Большие — вроде спренов ветра и реки — могут подражать голосам и мимике, но на самом деле не умеют думать. Они...
— Вы это слышали? — спросил Каладин, поворачиваясь к собратьям по клетке.
Он мог здесь встать в полный рост. Остальные безвольно лежали, ожидая своей порции воды. Парень не получил ответа, если не считать бормотания, призывающего вести себя тише, и кашля больного в углу. Даже недавний «друг» Каладина не обратил на него внимания. Раб впал в оцепенение, уставившись на свои ноги и время от времени шевеля пальцами.
Может, они и не видели спрена. Возможно, эти негодники могли делать себя видимыми лишь тем, кого мучили. Каладин опять уселся, выставив ноги наружу. Спрен действительно назвала его по имени, но, несомненно, она только повторила то, что слышала раньше. Хотя... никто из находившихся в клетке не знал, как его зовут.
«Возможно, я схожу с ума, — подумал Каладин. — Вижу то, чего нет. Слышу голоса».
Он глубоко вздохнул и открыл ладонь. От сжатия листья помялись и сломались. Надо спрятать, пока не...
— Интересные листочки, — сказал тот же женский голос. — Они тебе очень нравятся, да?
Каладин подпрыгнул и огляделся по сторонам. Девушка-спрен висела в воздухе прямо рядом с его головой, и белое платье трепетало на неосязаемом ветру.
— Откуда ты знаешь мое имя? — требовательно спросил Каладин.
Спрен не ответила. Прошла по воздуху к прутьям, выглянула наружу и посмотрела на Твлаква-работорговца, который поил последних рабов в первом фургоне. Потом снова перевела взгляд на Каладина:
— Почему ты смирился? Ты раньше боролся. А теперь перестал.
— Тебе-то какое дело, дух?
Она склонила голову набок:
— Не знаю. — Судя по голосу, сама удивилась. — Но мне и впрямь есть дело. Странно, да?
Это было более чем странно. Что ему следует думать о спрене, который не только использует имена, но, похоже, помнит то, что сам Каладин делал много недель назад?
— Каладин, ты ведь знаешь, что люди не едят листья. — Она скрестила полупрозрачные руки на груди. Потом опять склонила голову набок. — Или едят? Я не помню. Вы такие забавные — пихаете в рот всякие штуки, а потом другие штуки из вас выходят, когда вы думаете, что никто не видит.
— Откуда тебе известно мое имя? — прошептал он.
— А тебе?
— Оно... мое. Мне дали его родители. Не знаю.
— Ну, так и я не знаю. — Она кивнула, словно одержала победу в серьезном споре.
— Ладно, — сказал он. — Но почему ты называешь меня по имени?!
— Потому что это вежливо. А ты не-веж-ли-вый.
— Спрены не знают, что это такое!
— Ну вот, — сказала она, тыкая в него пальчиком. — Невежливый.
Каладин моргнул. Что ж, он далеко от родных краев, ступает по чужеземному камню и ест чужеземную еду. Может быть, обитающие здесь спрены не похожи на тех, кого он видел дома.
— Так почему ты перестал бороться? — спросила она, спорхнув на его ноги и глядя снизу вверх. Каладин не почувствовал ее веса.
— Я не могу бороться, — тихо проговорил он.
— Раньше мог.
Парень закрыл глаза и уткнулся лбом в прутья клетки:
— Я так устал...
Он не имел в виду физическое изнеможение, хотя восемь месяцев на объедках почти лишили его силы, приобретенной за время войны. Каладин просто чувствовал... усталость. Даже когда удавалось выспаться. Даже в те редкие дни, когда он не был голоден, не мерз и не приходил в себя после побоев. Он так устал...
— Ты и раньше уставал.
— Дух, я потерпел поражение. — Каладин плотно зажмурился. — Зачем ты меня так мучишь?
Они все мертвы. Кенн и Даллет, а до них — Таккс и Такерс. И Тьен. И до Тьена — кровь на его руках и тело девочки с бледной кожей...
Рабы поблизости забормотали, решив, похоже, что товарищ по несчастью сошел с ума. Кто угодно мог привлечь внимание спрена, но всем с детства было известно, что общаться с ними бессмысленно. Может, он и впрямь обезумел? Стоило этого желать — в безумии можно спрятаться от боли. Но почему-то оно его ужасало.
Каладин открыл глаза. Твлакв наконец-то соизволил подойти к последнему фургону с ведром воды. Грузный кареглазый мужчина чуть хромал при ходьбе — видимо, когда-то сломал ногу. Он был тайленцем, а у всех тайленских мужчин одинаковые белоснежные бороды — независимо от возраста или цвета волос — и белые брови. Эти брови вырастают очень длинными, и тайленцы заправляют их за уши. Потому у Твлаква в черных волосах выделялись две белые пряди.
Его одежда — полосатые черно-красные штаны, темно-синий свитер и вязаная шапочка того же цвета — явно не дешевая, но сильно потрепанная. Может, он раньше не был работорговцем? Эта жизнь — купля-продажа человеческой плоти, — похоже, меняла людей. Она изнашивала душу, даже если при этом наполняла кошелек.
Твлакв, держась подальше от Каладина, поднял выше масляный фонарь, чтобы рассмотреть кашляющего раба в передней части клетки. Позвал своих наемников. Блат — Каладин не знал, зачем запомнил их имена, — неторопливо приблизился. Твлакв что-то ему негромко сказал, кивая на раба. На похожем на каменную плиту лице Блата плясали тени. Он кивнул и снял с пояса дубинку.
Спрен ветра приняла форму белой ленты и шмыгнула к больному. Она крутилась некоторое время, потом спикировала на пол и снова превратилась в девушку. Наклонилась, изучая человека. Ну в точности как любопытный ребенок...
Каладин отвернулся и закрыл глаза, но он по-прежнему слышал кашель. Голос отца в его памяти произнес внятно и точно: «Чтобы вылечить кашель-скрежетун, пропиши две пригоршни измельченного в порошок кровеплюща ежедневно. Если его нет, обеспечь пациенту достаточное питье, желательно с добавлением сахара. Если пациент будет много пить, он, скорее всего, выживет. Болезнь кажется гораздо страшнее, чем есть на самом деле».
«Скорее всего, выживет...»
Кашель продолжался. Кто-то открыл замок на двери. Знают ли они, как помочь этому человеку? Такой простой способ. Дайте ему воды, и он будет жить.
Не имеет значения. Лучше не вмешиваться.
Люди, умирающие на поле боя. Молодое лицо, такое знакомое и родное, обращено к Каладину в поисках спасения. Рана от меча на шее, сбоку. Всадник в осколочных доспехах, несущийся сквозь ряды солдат Амарама.
Кровь. Смерть. Крах. Боль.
И голос его отца: «Ты действительно бросишь его, сын? Позволишь умереть, когда мог бы помочь?»
«Забери меня буря!»
— Стойте! — заорал Каладин, вскакивая.
Другие рабы отшатнулись. Блат прыгнул внутрь, захлопнул дверь клетки и поднял дубину. За спиной наемника, словно за щитом, прятался Твлакв.
Каладин глубоко вздохнул, сжал листья в ладони, а другой вытер со лба струйку крови. Пересек маленькую клетку, топая босыми ногами по доскам. Блат внимательно следил за тем, как Каладин опустился на колени возле больного. В неровном свете фонаря можно было разглядеть длинное лицо со впавшими щеками и почти бесцветными губами. Раб кашлял мокротой, зеленоватой и густой. Каладин ощупал его шею в поисках припухлостей, потом проверил темно-карие глаза и сказал:
— Это называется кашель-скрежетун. Он выживет, если давать ковш воды каждые два часа на протяжении пяти дней или около того. Его придется поить насильно. И добавьте сахар, если есть.
Блат почесал мощный подбородок, потом бросил взгляд на невысокого работорговца.
— Вытащи его, — сказал Твлакв.
Больной раб проснулся, когда Блат отпирал клетку. Наемник махнул дубиной, приказывая Каладину отступить, и тот с неохотой подчинился. Опустив нехитрое оружие, Блат взял раба под мышки и выволок наружу, не спуская с парня напряженного взгляда. В последней попытке к бегству, организованной Каладином, участвовало двадцать вооруженных рабов. За такое следовало бы казнить, но его хозяин заявил, что бывший воин «занимателен», заклеймил его отметиной «шаш» и продал за гроши.
Всегда находилась какая-то причина, чтобы Каладин выжил, в то время как те, кому он пытался помочь, умирали. Кто-то мог бы счесть подобное благословением, но сам Каладин видел лишь мучительную иронию судьбы. У прежнего хозяина ему доводилось беседовать с рабом с запада, селайцем, который рассказывал о легендарной Старой магии и ее проклятиях. Может, его угораздило навлечь на себя что-то подобное?
