– Сёстры… Открою вам тайну моего сердца: в нём живёт любовь к этой прекраснейшей из женщин. Не хочу и не могу это долее скрывать. Сейчас вы присутствовали при клятве Жданы, так будьте уж тогда и свидетельницами того, как я спрошу её: Ждана, согласна ли ты стать моей женой?
Выбор – жизнь или смерть – висел на кончиках этих опущенных ресниц, от них зависело, будет ли сердце Лесияры биться дальше или обуглится и замрёт от горя. Впрочем, наедине с княгиней Ждана уже сказала своё «да», но сможет ли она повторить его при свидетелях – настороженных, ещё не вполне ей доверяющих?..
– Да, – нежно прозвенел ответ, поднявший душу княгини на светлых крыльях выше облаков.
Ружана крякнула, Орлуша с Мечиславой промолчали. А вот Радимира вышла из-за стола с кубком мёда.
– Что, Сёстры, не радуетесь за госпожу нашу? – обратилась она к советницам. – Что вас смущает? То, что Ждана прибыла с запада? Так это чужая для неё земля. Я, в отличие от вас, знала её ещё до того, как она стала княгиней Воронецкой. Свет Лалады живёт в её душе, и на протяжении всех этих лет, проведённых ею в западных землях, он сохранял её чистой и неприкосновенной для хмари. Пью этот кубок за неё! У нашей государыни – достойная и прекрасная избранница.
Подняв кубок, Радимира приникла к нему губами и единым духом выпила до дна. Утерев рот, она склонилась и поцеловала Ждану в щёку.
– Благодарю тебя, Радимира, – молвила Лесияра, признательная начальнице пограничной дружины за эту поддержку.
Советницы переглянулись. Ружана как самая старшая взяла кувшин и наполнила свой кубок, а также кубки Орлуши и Мечиславы.
– Ну, тогда порадуемся и мы, – сказала она. – У меня нет причин не верить тебе, Радимира: хоть и молода ты, но мудра не по годам, коли что-то говоришь – значит, так оно и есть. Пью за государыню и её избранницу.
Она осушила свой кубок, а следом за ней то же самое сделали и две другие Старшие Сестры.
– Благодарю и вас, Сёстры, – поклонилась Лесияра. – Рада, что вы приняли мою наречённую невесту. Вы знаете, как ваша поддержка важна для меня.
Прогуливаясь после обеда под руку с Жданой, Лесияра снова остановилась на своём любимом мостике под шатром из морозного ивового кружева. То и дело взгляд её устремлялся в сторону деревьев, за которыми она видела следы отрока. То место казалось окутанным странным, призрачным мороком, невидимой дымкой хмари, пугающей в силу кажущейся невозможности её присутствия в Белых горах. Догадка о том, кому могли принадлежать следы, была только одна…
Из задумчивости Лесияру вывело нежное, многообещающее пожатие пальцев Жданы.
– Государыня… Приходи в полночь, буду ждать тебя.
Скромно потупленные ресницы скрывали под собою искорки страсти, сосредоточенно сомкнутый рот сдерживал много невысказанного… Приподняв лицо Жданы за подбородок, Лесияра нырнула взглядом в глубину её глаз, тёплых, как летний закат.
– Не бойся быть счастливой, лада, – сказала она, проводя кончиком большого пальца по нижней губе любимой. – Счастье – слишком редкая птица, чтобы гнать её от себя. Теперь, когда ты стала моей законной наречённой, можно ничего не опасаться. Прости, мне следовало подумать об этом сразу. – И шепнула, вдыхая тонкий, сладко-плодовый запах от щёк Жданы: – Я приду. Жду не дождусь, когда настанет полночь…
Настало время отправляться к Твердяне. Шаги Лесияры гулко отдавались под сводами Оружейной палаты, когда она подходила к статуе девы-воительницы, державшей на каменном подносе обломки вещего меча и оплакивавшей его слезами, которые сочились из камня… Много других великолепных старинных мечей хранилось в палате: все они тоже были выкованы с использованием оружейной волшбы высочайшего уровня, точно так же зеркально сверкали их никогда не тускнеющие клинки, отражая холодный свет зимы, а драгоценные камни, украшавшие их рукояти и ножны, делали их настоящими произведениями искусства. Ни ржа, ни тлен не брали их; самому «молодому» из мечей было триста лет, самому старому – восемьсот. Над каждым из них мастерицы в былые времена трудились годами, неторопливо и тщательно накладывая на каждый слой стали слой волшбы, который, медленно созревая, складывался в особый нерукотворный узор, способный излучать свет. Это была так называемая большая выдержка, требовавшая от мастерицы незаурядного искусства, опыта и немалых усилий. На изготовление одного такого меча уходило до двадцати пяти лет, и стоил он как целое родовое имение. Мечи попроще – средней (семилетней) и малой (четырёхлетней) выдержки – были доступны любой жительнице Белых гор; когда маленькая кошка появлялась на свет, её родительницы, как правило, сразу заказывали для неё меч такой закалки и выдержки, какая была семье по карману. В глубокую старину существовала ещё великая выдержка – пятидесяти- и даже столетняя, но теперь она уже не применялась, а изготовленные таким образом мечи давно покоились вместе со своими владелицами в Тихой Роще. На вооружение же воинов Искрена оставалось слишком мало времени, поэтому одну пятую часть клинков для них предполагалось поставить из старых запасов, а остальные четыре пятых предстояло изготавливать по ускоренному способу. Подобные мечи, конечно, не шли ни в какое сравнение с добротными образцами оружейного искусства, но даже такой «скороспелый» белогорский меч был неизмеримо лучше простого хотя бы тем, что ковался с применением волшбы и пропитывался силой Лалады и Огуни. Да, много превосходного и дорогого оружия окружало Лесияру в этой палате, но ничто не могло сравниться с вещим мечом, не имевшим цены…
– Ну что ж, верный мой друг, попробуем тебя возродить, – вздохнула Лесияра, лаская кончиками пальцев холодные и потерявшие свой зеркальный блеск осколки клинка. – Никогда прежде ничего подобного не делали, но всё когда-то бывает в первый раз…
Лесияра собрала осколки в ножны и бережно подняла обеими руками, поддерживая рукоять, чтобы не выпала. Медленным шагом она пересекла палату и кивнула Ждане, ожидавшей за дверью:
– Идём к Твердяне, лада.
Яблони в саду спали белоснежным сном в кружевных нарядах из инея, а застенчивая молчунья Рада в барашковой шапке и щегольских чёрных сапожках с серебряным шитьём орудовала метлой, расчищая ступеньки крыльца. Завидев гостей, она посторонилась и отвесила низкий поклон.
– Здравствуй, здравствуй, дитя моё, – улыбнулась Лесияра, ласково щекоча внучку за ушком. – Скажи, Твердяна дома?
Рада только отрицательно мотнула головой.
– Ага… Значит, в кузне работает? – предположила княгиня.
Ответом был быстрый кивок.
– Неудобно, конечно, отрывать её от работы, но придётся, – молвила повелительница Белых гор. – Не могла бы ты, моя хорошая, сбегать до кузни и позвать её сюда? Скажи, княгиня Лесияра просит прощения за беспокойство, но дело чрезвычайной важности. Слово в слово передай, договорились?
Рада несколько раз живо кивнула, прислонила метлу к стене и исчезла – только проход в пространстве замерцал и колыхнулся.
– Вот же молчунья, – усмехнулась ей вслед Лесияра. – Впрочем, это лучше, чем если бы она была болтушкой.
А тем временем дверь открылась, и на пороге показалась Дарёна – в бирюзовом очелье, таких же серёжках и в шапочке-плачее, которую ей предстояло снять только в день свадьбы. Волосы в её перекинутой на грудь косе стали выглядеть намного глаже и послушнее: видимо, мягкая белогорская вода укротила и смягчила их ершистый нрав.
– Здрава будь, государыня Лесияра! – чинно поклонилась девушка. – Здравствуй, матушка! Заходите, гостями дорогими будете!
Княгиня с улыбкой отметила про себя, что Дарёна значительно похорошела и поправилась, за что следовало благодарить как купания в источнике на Нярине, так и щедрую, душевную и сытную стряпню матушки Крылинки. «Откормили, отогрели лаской, вот и расцвела», – подумалось Лесияре с теплотой. Дарёна больше не походила на недоверчивого отощавшего зверька с угрюмым блеском во взгляде, в ней появилось исконно белогорское полнокровие, спокойная плавность движений, даже степенность. Ещё бы: живой пример матушки Крылинки был у неё постоянно перед глазами – тут и не захочешь, а переймёшь. Черты лица её не изменились, конечно, но их озарял и украшал теперь внутренний тёплый свет, родственный тому, какой пленил Лесияру в её матери Ждане.
– Рада видеть тебя, милая, – сказала княгиня, с подступившей к сердцу родительской нежностью целуя девушку. – Красавицей-то какой стала… Прямо загляденье.
Дарёна смущённо потупилась, на щеках у неё вспрыгнули очаровательные смешливые ямочки. Надо же, а Лесияра и не замечала их у неё прежде… Наверно, потому что девушка крайне редко улыбалась. Да и щёчки у неё теперь округлились, налились соком.
Вышла сама матушка Крылинка.
– Ох, а мы только что отобедали, – всплеснула она руками. – Ну ничего, мы быстренько новый стол-то соберём, не изволь беспокоиться, государыня!
