При Брежневе представители коренных национальностей занимали множество руководящих постов в республиках, хотя лояльные (и, как правило, русские) эмиссары Москвы возглавляли военные министерства, а также довольно часто - министерства безопасности. Кроме того, иногда представители коренных национальностей занимали даже ключевые посты в республиканских политбюро коммунистических партий. Первый большой этнический конфликт, с которым пришлось столкнуться Горбачеву, - это беспорядки 1986 года в Алма-Ате, причиной которых стала отставка по решению Москвы первого секретаря Казахстана - казаха и назначение на его место русского. К тому времени такой жест уже рассматривался, inter alia как нарушение традиций и оскорбление коренного народа.
Сфера влияния республиканских лидеров варьировалась в зависимости от регионов и периодов времени. Но они всегда были связаны жесткой партийной дисциплиной, в высшей степени централизованной и иерархической, и в любое время и по любой причине могли быть смещены Москвой. Государственная плановая экономика и бюджеты также находились под бдительным контролем Москвы, и не существовало никаких по-настоящему автономных источников республиканского финансирования. Главные отрасли экономики, включая военную, высокотехнологическую и энергетическую, управлялись организованными по ультрацентрализованному принципу так называемыми всесоюзными министерствами, в которых работали и которыми руководили преимущественно русские. Эти министерства в своей деятельности использовали исключительно русский язык. На Украине, например, накануне распада Советского Союза этим министерствам подчинялось 85 процентов всех промышленных предприятий. В каждой республике, включая Россию, всесоюзный статус этих учреждений позволял им загрязнять окружающую среду и подрывать здоровье людей, при этом местные власти были совершенно беспомощны. С другой стороны, республиканские лидеры пользовались высоким статусом, всеми преимуществами личных связей и значительным влиянием в определенных политических кругах, прежде всего в культурной сфере. Как уже говорил ось, положение первого секретаря компартии республики напрямую зависело от его личных отношений с членами московского Политбюро, где были сосредоточены все реальные властные рычаги. С позиции центра легитимность советской системы, а также эффективное и тактичное применение власти в республиках требовали умелого сотрудничества с представителями местных элит. У последних должны были быть до некоторой степени развязаны руки, прежде всего в сфере культуры. Но за ними также следовало пристально наблюдать, чтобы политика партии надлежащим образом проводилась в жизнь и чтобы поощрение местного национализма не зашло слишком далеко. Дважды - в начале и в конце 1930-х годов - Сталин жестоко расправился с республиканскими элитами. Хотя справедливости ради следует отметить, что русские кадры он тоже не пощадил. В послесталинскую эпоху между центром и руководством некоторых республик постоянно возникали противоречия, вызванные желанием последнего защитить национальные культурные или экономические интересы от притязаний и приоритетов центра. Тем не менее до прихода Горбачева к власти функционирование федеративной системы в целом удовлетворяло Москву.
Сравнительный анализ имперских методов руководства показывает, что советский федерализм был разновидностью косвенного правления. Местные лидеры правили своими территориями под недремлющим оком центра и до некоторой степени под пристальным контролем московских эмиссаров. Степень самоуправления белых колоний Британской империи была несравненно выше, чем у любой из советских республик. Даже перед 1914 годом они были, по существу, независимыми государствами, а Лондон оставлял за собой последнее слово только в вопросах внешней политики и обороны. Попытки создания некой формы общеимперского кабинета или парламента были обречены на провал, прежде всего потому, что колонии никогда не отказались бы от своей независимости.
В небелых колониях косвенное правление было распространено гораздо меньше, и механизм его деятельности выглядел совершенно иначе. Косвенное правление в том смысле, в котором британцы использовали этот термин, заключалось в альянсе с местными династиями, аристократиями и племенными вождями. Им предоставлялась довольно широкая (хотя и не везде одинаковая) автономия в делах внутреннего управления, а британцы всегда контролировали внешнюю и военную политику, оставляя, впрочем, за собой право на вмешательство по любому поводу, который казался им важным. Хотя иногда местный князь мог оказаться модернизатором (как, например, правитель Мисора, который в 1930-х годах очень многое сделал для развития индийской самолетостроительной промышленности), основная тенденция британского косвенного правления была консервативной. В той же Индии, к примеру, практика косвенного правления превозносилась британскими официальными лицами, которые полагали, что восстание сипаев в 1857 году было вызвано неосторожной модернизацией британской политики, которая нанесла ущерб консервативным индийским интересам и ценностям. В 1930-х годах британцы еще рассматривали индийских князей как весьма полезных союзников для блокирования призывов конгресса к демократии и индийскому самоуправлению.
Однако подобно прочим западным империям британцы также опирались на сотрудничество нового туземного среднего класса, который имперская держава сама образовала по западному образцу и который она использовала в качестве источника кадров для различных правительственных и экономических учреждений, за исключением, разумеется, руководящих постов. Колониальный национализм, по крайней мере изначально, в значительной степени подпитывался разочарованием этого класса, получившего европейское образование, но не имевшего доступа к высшим бюрократическим позициям в своей собственной стране, не говоря уже о демократических свободах, в которых британцы, французы и голландцы по праву первородства не отказывали только себе. Так называемый закон колониальной неблагодарности подразумевал, в сущности, что созданные колониальной державой группы (образованных людей) со временем и окажутся причиной свержения ее власти. В противоположность местной аристократии этот новый средний класс обычно не был связан с доколониальной региональной идентичностью. Он сознавал себя как порождение именно колонии и мечтал о превращении этой колонии в национальное государство, где он сам будет контролировать все уровни власти и влияния. Проводя колониальные границы, создавая самостоятельные администрации и новый туземный средний класс, западные империи закладывали основы новых государств, которые иногда могли совпадать, но чаще не совпадали с историческими территориальными и этническими образованиями.
До какой степени все это было похоже на советский федерализм? Подобно некоторым колониям европейских морских империй отдельные советские республики в 1917 году фактически уже являлись прочно устоявшимися национальными государствами. Это утверждение справедливо в отношении грузин и армян, хотя территория советской Армянской республики не может считаться традиционной родиной большинства людей армянского происхождения, К этому же времени оформилось стремление к собственной государственности балтийских народов, а украинские националисты еще пытались преодолеть сопротивление русской оппозиции.
Таким образом, получается, что только в Средней Азии советские власти создавали новые государства примерно так же, как европейцы делали это в Африке. Однако в отличие от колониальной Африки границы новых республик в Средней Азии не были просто проведены по тем линиям, где столкнулись друг с другом две конкурирующие империи, или там, где европейские государственные деятели договорились поделить территории на сферы влияния. Советские этнографы приложили много усилий, чтобы разметить границы в соответствии с распространением того или иного языка, но принимая также во внимание и другие факторы, в частности экономическую жизнеспособность регионов. Однако разные народы могли иметь самые разнообразные ключевые признаки идентичности. «У степных кочевников... чувство «национальной» или «племенной» принадлежности было таким сильным, что делало все остальные критерии практически бесполезными. Языковые, культурные и религиозные различия между казахами, киргизами и туркменами могли быть незначительными, но их клановые генеалогии прослеживались так отчетливо и кочевники придерживались их так последовательно, что большинству этнографов ничего не оставалось, кроме того, как следовать этому критерию».
Создание государств в обжитом центре Средней Азии оказалось делом более сложным, поскольку население часто владело не одним, а двумя языками, местная лояльность была очень велика, а идентичность определялась родом занятий в большей степени, нежели языком или этническим происхождением. Советский режим часто обвиняют в разделе Средней Азии с целью избежать создания огромной единой пантюркской или панисламской республики. Москва, без сомнения, воспротивилась бы созданию такого государства, но пантюркские или пан-исламские идеи в то время, безусловно, не получили широкого распространения среди населения региона. Более того, пытаясь создать в Средней Азии государства, сформированные по этническому признаку, большевики просто следовали методике, которую они практиковали на всей территории Советского Союза, С другой стороны, последовательное применение пан-тюркского или панисламского принципа должно было повлечь за собой создание единой восточной славянской или православной республики, состоящей из России, Украины и Белоруссии, что в обстоятельствах начала 1920-х годов, когда часть Украины находилась под властью Польши, а национальное сознание в Белоруссии было еще на очень низком уровне, представлялось не таким уж безнадежным предприятием. Один современный британский ученый, изучающий советскую практику создания государственных границ, недавно сказал, что «процесс создания национальных групп в Средней Азии, возможно, был занятием в какой-то степени надуманным, но отношение к этому вопросу было вполне научным».
